Такая у них мораль на Марсе.
ЧимборасаК Аскрийской горе мы вышли в сумерки. Хорошо, что Котопаха еще не вернулся, а то замучил бы меня своими знаниями. А я и без него знаю, что Аскрийские ледники набиты смоллетами — это единственное их местонахождение в Солнечной системе. Смоллеты рассеяны под осадочными породами — ими набиты льды. Однояйцевый корил бы китайцев: единственное местонахождение смоллет, а они собираются его взорвать. А может, Котопаха заговорил бы о ядре Марса: «Оно состоит из чистого железа. Представляешь, что будет, если китайцы до него доберутся?» — «Зачем им расплавленная никелево-железная смесь с примесями серы?» — «Заморозят». — «А зачем им кристаллический ком из сульфидов металлов?» — «Да им всё чики-пуки!» — «Нет, Котопаха. Лучше разведи на встречу одну из правдивых китайских подружек Цикады». — «А какую?» — «Динь Линь, к примеру». — «Да они все у нее Динь Линь». — «Выбери самую достойную». — «А как это определить?» — «Да очень просто, — сказал бы я. — Подходишь к той, что кажется тебе самой достойной, и говоришь: привет, я — однояйцевый, идем на звезды смотреть!» — «А она?» — «А она воспитанная и правдивая. Она сперва улыбнется и поздоровается и только потом пошлет тебя к метановым духам». — «Зачем мне это?» — «Ну, как же! Ты должен показать, что у нее есть выбор».
Но Котопаха боится девочек. У него глаза разбегаются, мысли вразнобой, когда он к ним приближается. Оно и понятно, это не интегралы брать. Конечно, китайские девочки, все эти Динь Линь, склонны к ужасным правдивым высказываниям, но пикапский уровень достигается только суровыми тренировками. Объявляешь, скажем, день борьбы с робостью. Просишь Сеятеля: не будь жабой, ты многим помог, даже самым поганым цивилизациям Вселенной, если таковые имеются. И, утвердившись в боевом настрое, входишь в салон «Летящего экспресса». Смотришь на пассажиров, если китайцев среди них нет, и громко затягиваешь: …liang zhi laohu, liang zhi laohu… На Земле китайские песенки многих напрягают…pao de kuai, pao de kuai… Это не по Марсу пылить.
Совсем стемнело.
Бесшумные камнепады вычерчивали во тьме огненные дорожки.
Глухой так быстро отыскал маячки над скрытыми китайскими шахтами, что я не успел удивиться. Быстро-быстро перебирал конечностями, как пятнистый паук. «Зачем это тебе?» Глухой жестами показал: Файка переведет. Тяжелый люк отъехал в сторону, открылась черная шахта. «Зачем ему туда, Файка?» Она заколебалась, но перевела: «Лезь и ты, если хочешь». — «Но это же ход к взрывным китайским устройствам!» — «Ну и что? Глухой — лучший взрывник мира». — «А если китайцы услышат?» — «Глухой умеет работать бесшумно». — «А если тут все рванет?» — «Глухой давно изобрел бесшумную взрывчатку, он бонусы за нее получил». — «Но закладывали заряды китайцы, при чем тут Глухой? Как можно лезть в шахту без разрешения?» — «А он — любимый ученик доктора Микробуса».
Ханна КукВернемся на Землю, решила я, подарю Рупрехту китайского лесовичка. На груди этого фарфорового уродца написано на девятнадцати языках: «Мы, говнюки, тоже нуждаемся во внимании».
«Ханна Кук, хотите поговорить об этом?»
Я покраснела, но Рупрехт имел в виду теорию суперструн.
«Не знаю, — засомневалась я. — Такое, наверное, не каждый поймет».
«Да ну, — протянул Рупрехт. — Все типы элементарных частиц заменяются на единый фундаментальный блок — струну, вот и весь фокус».
И спросил: «У тебя в детстве волосы были кудрявые?»
«Нефункциональные детали можно пропускать, Рупрехт».
«При движении, — как бы нехотя пояснил он, — струна, то есть единый фундаментальный блок, вычерчивает в пространстве что-то вроде трубки или листа, в зависимости от того, замкнута струна или нет. При этом струна может вибрировать. Эти вибрации мы, физики, называем модами. Костя, будь у него интеллект, назвал бы их нотами.
Но у Кости нет ни интеллекта, ни скрипки. А с помощью суперструн, Ханна Кук, можно построить теорию всего».
«Это нескромно, Рупрехт».
Он демонстративно сплюнул.
Это ведь он, впервые увидев меня, раскрыл рот: «Какое интересное сочетание атомов!» Если бы я этого не услышала, улетела бы в Пустынный парк. Он огромный, он тянется по всему экватору Марса. Пески в дюнах рыжие и такие нежные, что в них можно купаться. И все такое прочее. Когда край каньона Эхо совсем четко вырисовался рядом, я стала смотреть на звезды. Они беспредельно высокие, а в провале каньона — противная тьма. За многие тысячелетия, за многие миллионы лет там, на дне каньона, могли скопиться самые ужасные гадости.
«Костя, а как мы обойдем каньон?»
«Похоже, ты из пугливых?»
«Нет, я из смертных».
Он нехотя улыбнулся и полез в сенсоры черного ровера.
Ужасный каньон, на который я не смотрела, тонул и тонул во тьме, но все равно оставался все время рядом. Я чувствовала его всей своей полуголой спиной, а черный ровер выбросил гибкую лапу и установил на камне плоский светильник. Из светильника вырвался узкий, как игла, луч света. Пронзив тьму, он уперся в противоположную, невидимую, стену каньона.
«Ханна Кук и Цикада пойдут первыми».
«Куда это они пойдут?» — не поняла я.
«На ту сторону каньона».
«Я не умею ходить по лучу».
«Этого и не надо. Это умеет ровер».
«Тогда первыми пусть идут мальчики».
«Если мы пойдем первыми, вы струсите, придется возвращаться за вами».
«Все равно не пойду с Цикадой. Она начнет трястись, и я упаду в пропасть».
«Ладно, — сказал Костя. — Мы с Цикадой пойдем первыми».
И спросил: «Рупрехт, ты справишься с Ханной?»
«В Центре исследований я даже с обезьянами справлялся!»
«Не смейте так говорить!» Я хотела закрыть глаза, чтобы не видеть, как Цикада и Костя вместе с черным ровером рухнут в пропасть, но ничего такого не произошло. Не было ни звуков, ни движений. Ничего такого не произошло. Сумрак, черный провал, узкий, как игла, луч. Только в какой-то момент Костя и Цикада исчезли. Вот сидели на спине черного ровера и исчезли. Сидели, обнявшись, и исчезли. Ровер как стоял, так и стоит на краю каньона, а, их нет.
«Рупрехт!»
«Что, Ханна Кук?»
«Он их сбросил, сбросил!»
«Да нет. Они уже на той стороне».
«Не обманывайте меня, Рупрехт! Он их сбросил, сбросил!»
«Да нет же. Садитесь со мной рядом. Ближе!»
«Пожалуйста, не касайтесь меня руками».
«Садитесь ближе, а то буду касаться».
«Я боюсь, Рупрехт! Я боюсь!»
«Хотите остаться одна?»
«Лучше остаться одной, чем упасть в такой страшный каньон».
«Не дергайтесь, Ханна Кук. Дайте мне помочь вам».
«Почему вы помогаете мне так? Уберите руки!»
«Не уберу. Не могу убрать. Так удобнее». Рупрехт поднял меня и усадил на широкую спину черного ровера, ужасный мальчик с грязными невербальными коммуникациями. Я везде чувствовала его руки, особенно там, где их не было.
«Если вы меня уроните, Рупрехт, я погибла».
«Я знаю». Он меня ни разу не уронил, но я чувствовала, что погибла.
ДОКТОР МИКРОБУС
1.Запрещающие голограммы всплывали как зеленые пузыри. Два контейнера смоллет. Официально доктор Макробер еще ни для кого не определил своего места в мировом пространстве, поэтому войсеры искали его и на Земле, и на Лунной базе, и на Марсе. Но он пока не собирался определять свое место.
14.40…
14.51…
15.02…
15.13…
15.24…
15.35…
Загадочное смещение.
И сон — всегда одной длительности.
Впрочем, в атриуме все выглядело по-прежнему. Те же полированные стены. Алое кресло. Панели голографических разверток. «Хотите яблоко?» — «Я не люблю яблоки». — «Хотите, я прикажу Мику обращаться к вам, как к папе?» Ира Летчик явно ждала вопроса: «А как Мик обращается к папе?»
Но он не спросил.
«Вы ведь не позволите китайцам взорвать Делянку Сеятеля?»
«Один человек такие вопросы не решает». Доктор Макробер кивал. Девочка повторяла их вчерашний разговор. «Вы ведь любите все эти доисторические напитки?» — «От тебя ничего не утаишь». Если лиценциатка забыла вчерашний день, почему разговор крутится все в той же плоскости, почему возникают те же самые слова? «Наверное, вы путешествуете в последний раз. Больше таких шансов не будет. Если вы запретите взрыв, китайцы точно выставят вас на землю, и уж на этот раз куда-нибудь дальше Дарджилинга».
2.
Аскрийские ледники… Атмосфера Марса… Делянка Сеятеля… Появление сразу восьми лиценциатов в районе Аскрийских ледников, уже подготовленных к взрыву, конечно, насторожило китайскую сторону. Но доктора Макробера интересовало другое.
«Мак, чем занята сейчас Ира Летчик?»
«Сладкий послеобеденный сон».
Аскрийские ледники… Атмосфера Марса… Делянка Сеятеля… Появление сразу восьми лиценциатов в районе Аскрийских ледников, уже подготовленных к взрыву, конечно, насторожило китайскую сторону. Но доктора Макробера интересовало другое.
«Мак, чем занята сейчас Ира Летчик?»
«Сладкий послеобеденный сон».
«Мы можем войти в атриум?»
«Когда лиценциатка проснется».
«А сейчас?»
«Атриум заперт изнутри».
«Зачем девочке запираться?»
«Личный приказ Ивена Летчика».
Доктор Макробер внимательно изучил развернутую роботом голограмму.
Запреты на вход касались только атриума и машинных отделений. Видимо, девочку нельзя тревожить во сне. Стало ясно, почему на станции нет духов. Для них титановые стены не препятствие.
«Проводишь меня в оранжерею, Вергилий».
«Должен ли я теперь откликаться на новое имя?»
Доктор Макробер не ответил. Отвечать на вопросы роботов себе дороже.
В оранжерее оказалось душно и влажно. Палая листва и колючие, почти фиолетовые кусты заполняли все видимое пространство — вокруг и над головой. Гигантская сфера оранжереи была сердцем станции. «Модифицированный тростник, выведенный специально для марсианских плантаций». Но кое-где росли знакомые кусты, а на обочинах голубели незабудки, даже белели на темных обломках камня седые лепешки сухих лишайников.
Раздвинув ветки, доктор Макробер шагнул в полумрак.
Нога не встретила опоры. Вскрик и ужас падения. И печаль, темная печаль небытия. Потревоженные кусты еще раскачивались, крестообразные листья крошечными парашютиками падали в шахту, но доктор Макробер снова стоял на краю шахты. Мышцы сводило от напряжения. Но отступать он не хотел. Массивная резервная дверь откликнулась на приказ, и робот Мак гостеприимно пропустил доктора Макробера на узкий балкончик.
Ушибленный локоть ныл.
Сто метров падения — две миллисекунды ужаса.
Нежные алые отсветы, как языки огня, всплывали из глубины атриума. Локоть ныл, рубашку придется выбросить — грязные пятна, может, кровь. «Орбитальную станцию Хубу строили китайцы, Мак?» Нет смысла чистить рубашку. «Спасибо, что интересуетесь такими вопросами, доктор Микробус». К счастью, запас рубашек не конечен. «Не впадай в патетику, Мак. Зачем вокруг атриума расположены открытые шахты?» — «Станция Хубу планировалась как контрольная». Голос Маку ставил мастер. «У китайской диаспоры,
— бормотал Мак вкрадчиво, — величественные цели: вернуть утерянную планетой атмосферу, заполнить водой доисторические русла, засеять равнины синиями. Марс единственная планета, кроме Земли, на которой можно жить. Луна не имеет нужной массы, гулять по ней в сапогах со свинцовыми подошвами не станут даже китайцы. Меркурий с одной стороны оплавлен Солнцем, с другой — подморожен абсолютными температурами. Венеру заливают потоки агрессивных кислот, у газовых гигантов нет твердых поверхностей. Китайцы поставили на Марс, — вдохновенно объяснял Мак, — и выиграли. Ось планеты наклонена под углом 24,935 градуса к плоскости орбиты вращения вокруг Солнца. Период вращения — 24 часа 39 минут 36 секунд. Почти как у Земли. Четыре климатических сезона. Из-за эллиптической орбиты лето в северном полушарии продолжается сто семьдесят семь марсианских суток, а в южном короче чуть ли не на месяц, но будущая атмосфера смягчит все контрасты…»
Локоть ныл.
Рубашка безнадежно испорчена.
Достигнув дна шахты, доктор Макробер мгновенно оказался наверху, будто его отбросило назад во времени. Я счастлив, как мытый слон. Как тогда в Дарджилинге, когда до меня дошел замысел Сеятеля. Смоллеты… Именно смоллеты… Кристаллические капельки и пирамидки… Взрыв в Центре исследований уничтожил весь запас смол-лет, но теперь это не имеет значения… Пусть долю секунды, но мы видели, как выжженная взрывом «полость Глухого» поглотила выросший перед нами огненный куст. Ни в доменной печи, ни в сполохах северного сияния не возникают узоры, столь причудливые и прихотливые, как те, что встали над местом бесшумного взрыва. Ужасный и прекрасный огненный куст. Миллионы огненных отростков. Они раскачивались, дышали, меняли форму и цвет. Никаких отдельных деталей — мы ж не говорим о температуре отдельных молекул.
«Они живые?» «Спроси Сеятеля». Кажется, Глухой понял.
Сейчас, глянув с балкончика, я тоже, наверное, что-то пойму. «У тебя хорошая оптика, Мак?»
«Спасибо, что заботитесь обо мне, доктор Микробус».
«Я не забочусь, Мак. Я злюсь. Где девочка?»
«Она спит, доктор Микробус».
«Но в кресле ее нет!»
«С этим не поспоришь».
«И вход в атриум заперт изнутри!»
«С этим тоже спорить бессмысленно».
«Где же наша девочка, Мак?»
«Полагаю, во сне».
ДОМЕН ЛИЦЕНЦИАТОВ (как мы зажигали летом)
Ира ЛетчикО ПУШКИНЕ
Костя
В метановых тучах, приткнувшихся к склонам Олимпа, сверкали молнии. Иркины напоминания так же появлялись и исчезали в моем сознании. «Ты так не умеешь», — сказал я попугаю. Он обрадовался: «Вот ловко!» Страшные белые ответвления трепетали над рыжими склонами, черный ровер замедлил ход, потом остановился. «Жри, котик, пирожок». Я оглянулся на Цикаду. «Что? Что?» — закричала она.
Я кивнул: ничего. «Вернешься на орбитальную станцию, я буду кормить тебя с ложечки, чтобы сбросила лишний вес». «Костя, почему ровер остановился?» «Не знаю. Может, брал пробы грунта или атмосферы». Подошел Рупрехт. Провел ладонью по черной как ночь спине ровера: «Какие пробы? На ощупь он совсем холодный». «Он умер, он умер!» — запаниковала Цикада. «Ровер не может умереть. Машины не умирают». «Ну, сломался, сломался!» Они как сговорились. Ирка Летчик: «Жри, котик, пирожок». Цикада: «Ой, Костя, не ломайся!» Рупрехт: «Нечему тут ломаться!» И еще попугай: «Вот ловко!» Пришлось спросить: «Вы запомнили того чела?»
«Он не местный», — вспомнила Цикада. «Он полный придурок», — сказал Рупрехт. «Он совсем голый», — добавила Ханна Кук.
Фаина«…два тигра, два тигра…» «…бежали быстро, бежали быстро…» С западной стороны восстала гора Олимп.
Зеленые ежи, курильницы по горизонту, даже череп казались мне теперь чем-то мелким-мелким перед такой небесной вершиной. Я осторожно потрогала смоллету в ухе. Она не грелась, но волшебно вспыхивала. Глухой толкнул меня под локоть. Северное плечо Олимпа вдруг потемнело, над ним понесло разводы противного белесого цвета, наверное, пошел метановый снег. Сеятель, подумала я, почему мы с тобой незнакомы? Я бы попросила вернуть Котопаху. А если он где-то далеко, то не обижать его. На западном плече Олимпа есть чудесная площадка. С трех сторон нависают скалы, а с восточной стороны — обрыв километров пять. Туда мы должны подняться. Ужас, ужас! «Сеятель, — попросила я, — конечно, ты хочешь заселить планеты другой жизнью, не такой, как мы, люди тебе давно надоели, но сперва помоги нам. Конечно, в сьютелле можно жить даже в потоке расплавленного базальта, но зачем нам это? Не позволяй китайцам взрывать Ас-крийские ледники без предупреждения?» Мало ли что говорит Чимбораса. Если Котопаху взрывом выкинет за атмосферу Марса, что хорошего?
Ханна Кук«Он совсем голый».
Все посмотрели на меня.
А Рупрехт встряхнул цейлонской косичкой:
«Ханна Кук, почему вы считаете биологию непристойной?»
Я покраснела. Что бы он понимал! Ему повезло — он родился мальчиком. А Файка, например, носит спортивные лифчики, только они ничего не держат. А Цикада носит лифчики с рюшечками и сеточками, такая у нее мораль. А вот если бы люди размножались опылением, такие глупости отпали бы сами. Летние луга, медуницы, ромашки, цветущий мак — никакой ревности, никаких страданий. Одно счастье без перерыва. Есть даже такие лифчики, которые тянут грудь вверх, как нос у лодки. Разве это должно возвышать? Я лично — за опыление. А то мальчики всё делают с ненужным запасом. Прошлое лето я, например, провела у тети на Валдайских засеках и там нагляделась, что выделывали ее «мальчики». Одному — семь лет, другому — двенадцать. Один, намертво закрутил кофемолку так, будто поставил ее на кодовый замок, а другой заказал любимой тете торт, от которого даже духи зашлись в приступе аллергии.
Хуже всего — выяснять отношения. Особенно, когда отношений нет. У меня кожа горела там, где недавно прикасались руки Рупрехта. А будь мы цветами, мир изменился бы. Первое время пчелы, наверное, вели бы себя несносно: вылетали из ульев только по приказу и только на сладкий запах. Кстати, как узнать, какая пчела прилетела? Они же цейлонские косички не заплетают… На Марсе с моралью плохо. За Файкой даже роботы гоняются. Однояйцевые орали бы: «Пинай ее сюда! Чики-пуки!» А какие чики-пуки, если не определить, кто жужжит над тобой? И как рассчитать правильный радиус опыления? Ограничиться пределами дома — скучно, а расширить до пригородов — опасно.