Нас, американцев, тема секса будоражит, завораживает и пугает в одно и то же время. Когда совершенно здоровый человек, особенно совершенно здоровый молодой человек, по доброй воле отвергает зов плоти, мы испытываем шок и начинаем смотреть на него с подозрением.
Тем не менее, очевидная сексуальная невинность Маккэндлесса, как правило, является сопутствующей характеристикой типа личности, которым в нашей культуре принято восхищаться (по крайней мере, в лице его самых знаменитых представителей). В своем равнодушии к сексу он подобен некоторым другим знаменитостям, чьей главной страстью была дикая природа – прежде всего, Торо (который оставался девственником до конца своей жизни) и натуралисту Джону Мьюру, – уж не говоря о бесчисленных менее известных паломниках и искателях приключений. Как и у многих из тех, кто не мог устоять перед чарами соблазнительницы-природы, главной движущей силой для Маккэндлесса служила особая разновидность страсти, заместившая собою сексуальное чувство. В определенном смысле его желания были слишком сильны, чтобы удовлетворить их контактами с другими людьми. Возможно, Маккэндлесса и тянуло к женщинам, но соблазны эти не могли сравниться для него с перспективой первобытного единения с природой, со всей Вселенной. За этим единением он и шел на север, на Аляску.
Маккэндлесс заверил Уэстерберга и Бору, что по завершении своей вылазки на север он вернется в Южную Дакоту. По крайней мере, на всю осень. А после этого видно будет.
«У меня сложилось впечатление, что эта аляскинская эскапада должна была стать для него последним великим приключением, – говорит Уэстерберг, – что потом он предполагал осесть и немного остепениться. Он сказал, что будет писать о своих приключениях книгу. Ему нравилось в Картаге. Никто, конечно, не думал, что он со своим образованием будет до конца жизни вкалывать на дурацком элеваторе. Но он явно собирался на какое-то время вернуться сюда, помочь нам в работе и прикинуть, что делать дальше».
Тем не менее, той весной Маккэндлесс ни о чем, кроме Аляски, и думать не мог. Он заговаривал об Аляске при любой возможности. Он разыскивал в городе бывалых охотников, чтобы они рассказали ему, как выслеживать добычу, обрабатывать туши и заготавливать мясо. Бора отвезла его в универсам «Kmart» в Митчелле, где он закупил остатки необходимого снаряжения.
К середине апреля работы у Уэстерберга стало так много, что просто перестало хватать рабочих рук. Он попросил Маккэндлесса задержаться еще на неделю-другую, но Алекс даже и говорить об этом не хотел. «Когда Алекс вбивал себе что-нибудь в голову, отговаривать его было совершенно бесполезно, – жалуется Уэстерберг. – Я даже предложил купить ему билет на самолет до Фэрбенкса, чтобы он поработал еще дней десять, а потом успел попасть на Аляску к концу апреля, но он сказал: "Нет, поеду автостопом. Самолетом будет нечестно. Так я себе все путешествие испорчу"».
За два вечера до отъезда Маккэндлесса на север Мэри Уэстерберг, мать Уэйна, пригласила его к себе домой на ужин. «Мама не очень-то любит общаться с моими работниками, – говорит Уэстерберг, – и перспектива встречи с Алексом у нее особого энтузиазма не вызывала. Но я не отставал, говорил, что ей обязательно нужно с ним познакомиться, и, в конце концов, она все-таки пригласила его в гости. Они моментально поладили и проболтали часов пять без умолку».
«В нем было какое-то очарование, – рассказывает миссис Уэстерберг, сидя за полированным столом из орехового дерева, за которым они с Маккэндлессом в тот вечер ужинали. – Алекс казался гораздо старше своих двадцати четырех. Чего бы я ни сказала, он сразу начинал расспрашивать меня, что я имею в виду, почему думаю так или иначе. Он жаждал знаний. И, в отличие от большинства из нас, изо всех сил старался жить, не изменяя собственным убеждениям».
«Мы несколько часов проговорили о книгах. В Картаге, прямо скажем, не очень-то много любителей побеседовать о литературе. Он много говорил о Марке Твене. Господи, как же с ним было интересно! Мне хотелось, чтобы тот вечер никогда не кончался. Я так надеялась, что осенью мы с ним снова увидимся. Он до сих пор не идет у меня из головы. Я и теперь представляю его лицо… вы сейчас сидите там же, где тогда сидел он. Если учесть, что я провела в компании Алекса всего несколько часов, его смерть подействовала на меня на удивление сильно».
В последнюю ночь перед отъездом Маккэндлесса из Картаге, бригада Уэстерберга устроила ему шумные проводы в «Кабаре». «Jack Daniel’s» лился рекой. Маккэндлесс никогда никому не говорил, что умеет играть на пианино, и поэтому сильно удивил всех присутствующих, когда сел за него и принялся выдавать мелодию за мелодией. Начав с серии кабацких песенок в стиле кантри, он перешел на регтаймы, а потом и на номера из репертуара Тони Беннетта. И он вовсе не был из тех, кто в подпитии любит навязывать свой иллюзорный талант беззащитной публике. «Алекс, – говорит Гейл Бора, – играл реально здорово. Ну, я хочу сказать, мастерски играл. У нас у всех просто челюсти отвисли».
Утром 15 апреля все собрались у элеватора попрощаться с Маккэндлессом. За спиной у него был тяжелый рюкзак, а в ботинке он спрятал около тысячи долларов наличными. Свой дневник и фотоальбом он оставил на хранение Уэстербергу. Также он отдал ему сделанный во время жизни в пустыне кожаный ремень.
«Алекс любил часами сидеть у барной стойки в «Кабаре» и словно иероглифы расшифровывать для нас вырезанные на нем картинки, – говорит Уэстерберг. – За каждой сценкой стояла длинная история».
Когда Маккэндлесс обнял на прощание Гейл Бору, она заметила на его глазах слезы. «Это меня напугало, – рассказывает она. – Он ведь не планировал расставаться с нами слишком уж надолго, а значит, не стал бы плакать, если бы не собирался пойти на большой риск и не понимал, что может в результате не вернуться. Именно в этот момент у меня и появилось дурное предчувствие, что больше мы Алекса никогда не увидим».
Рядом с элеватором пыхтел на холостом ходу большой трактор с полуприцепом. Работавший на Уэстерберга Род Вольф отправлялся с грузом подсолнечника в расположенный в Северной Дакоте город Эндерлин и согласился подбросить Маккэндлесса до автострады № 94.
«Когда я его высаживал, у него на плече висело здоровенное такое мачете, – говорит Вольф, – и я еще подумал: Господи, если он с этой штуковиной будет голосовать, никто не остановится. Но ему ничего не сказал. Я ему просто руку пожал, пожелал удачи и сказал, чтобы он не забывал нам писать».
Маккэндлесс писать не забывал. Неделю спустя Уэстерберг получил лаконичную открытку с почтовым штемпелем Монтаны:
18 АПРЕЛЯ. Приехал в Уайтфиш на товарняке. От графика не отстаю. Сегодня двину через границу штата и поверну на север. Всем от меня большой привет.
БЕРЕГИ СЕБЯ, АЛЕКС.Затем, в начале мая, Уэстербергу пришла еще одна открытка, на этот раз уже с Аляски. Судя по почтовому штампу, эта открытка с фотографией полярного медведя была отправлена 27 апреля 1992 года.
Привет из Фэрбенкса! – говорилось в ней. – Пишу тебе, Уэйн, в последний раз. Прибыл сюда 2 дня назад. Здесь, на Юконе, с попутками очень сложно. Но я все-таки добрался.
Всю мою почту, пожалуйста, возвращай отправителям. На Юг я вернусь, возможно, очень не скоро. На случай, если это приключение обернется для меня смертью и ты никогда больше не получишь от меня никаких вестей, я хочу сказать тебе, что ты отличный мужик. А теперь я отправляюсь в дикую глушь.
АЛЕКСВ тот же самый день Маккэндлесс послал открытку с аналогичным сообщением Джен Баррес с Бобом:
Привет, ребята!
Больше от меня никаких вестей пока не будет. Я отправляюсь пожить среди дикой природы. Берегите себя, я очень рад, что с вами познакомился.
АЛЕКСАНДРГлава восьмая. Аляска
В конце концов, возможно, именно творческим личностям присуща дурная привычка бросаться в патологические крайности, способные подарить замечательные озарения, но тем, кто не в состоянии транслировать свои душевные раны в объекты искусства или великие мысли, такой образ жизни не подходит.
Теодор Рошак«В поисках удивительного»У нас в Америке есть традиция «ходить на Биг-Ривер», то есть, получив душевные раны, уходить в глушь, надеясь исцелиться, измениться, отдохнуть и так далее. И если раны твои не слишком глубоки, то это срабатывает точно так, как в том самом рассказе Хемингуэя. Но тут вам не Мичиган (или, если на то пошло, и не фолкнеровский Большой Лес на Миссисипи). Это Аляска.
Эдвард Хоагленд«Вверх по Блэк-Ривер до Чалкиитцика»Когда Маккэндлесса нашли на Аляске мертвым, а загадочные обстоятельства его гибели стали достоянием прессы и новостных программ, многие сделали вывод, что у парня было не все в порядке с головой. Опубликованная в Outside статья о Маккэндлессе породила целый вал почты, и авторы многих писем не стеснялись в выражениях в адрес Маккэндлесса. Крепко доставалось и мне, как автору материала, по мнению некоторых читателей, воспевавшего глупую и бессмысленную смерть.
Когда Маккэндлесса нашли на Аляске мертвым, а загадочные обстоятельства его гибели стали достоянием прессы и новостных программ, многие сделали вывод, что у парня было не все в порядке с головой. Опубликованная в Outside статья о Маккэндлессе породила целый вал почты, и авторы многих писем не стеснялись в выражениях в адрес Маккэндлесса. Крепко доставалось и мне, как автору материала, по мнению некоторых читателей, воспевавшего глупую и бессмысленную смерть.
Очень много негативной почты приходило с Аляски. «На мой взгляд, Алекс – просто псих, – писал житель расположенного у начала Стэмпид-Трейл поселка Хили. – Автор рассказывает о человеке, который по доброй воле отказался от небольшого состояния, отвернулся от любящих родных, бросил машину, часы и карту, сжег в костре оставшуюся в карманах наличку, а потом поперся в «дикие места», что к западу от нашего городка».
«Лично я совершенно ничего хорошего ни в образе жизни Маккэндлесса, ни в его доктрине единения с дикой природой не вижу, – сердился другой читатель. – Отправляясь в дикую глушь намеренно не подготовленным, лучше не станешь. Максимум прослывешь счастливчиком, если повезет выжить».
Еще один прочитавший статью в Outside спрашивал: «Как мог человек, собравшийся «несколько месяцев пожить на подножном корму», забыть первую заповедь бойскаута – «будь готов»? Как и ради чего мог сын обречь на вечные страдания своих родителей?»
«Если Кракауэр не считает Криса Маккэндлесса, то есть «Александра Супербродягу», идиотом, то он сам идиот, – предположил еще один житель Аляски. – Маккэндлесс давно уже сорвался в пропасть, а на Аляске всего-навсего достиг ее дна».
Но самая рьяная критика содержалась в многостраничном эпистолярном опусе, пришедшем из Эмблера, крохотного эскимосского поселка, расположенного в аляскинском заполярье на реке Кобук. Автором письма был переехавший туда из Вашингтона белый писатель и школьный учитель по имени Ник Дженс. Предупредив, что за письмо он сел в час ночи, да еще и ополовинив бутылку виски, Дженс пускается во все тяжкие:
За последние 15 лет я не раз сталкивался здесь с личностями типа Маккэндлесса. История все время повторяется одна и та же – энергичные молодые идеалисты переоценивают собственные силы, недооценивают опасности жизни в дикой глуши и попадают в беду. Маккэндлесс вовсе не уникальный случай, эти типы бродят тут толпами и уже превратились в коллективное клише. А разница между ними только одна: Маккэндлесс сыграл в ящик, и пресса на весь мир раструбила историю его тупости… (Джек Лондон все правильно написал в своем «Костре»… Ведь в конечном счете Маккэндлесс – это всего лишь убогая современная пародия на героя Лондона, замерзшего насмерть из-за своей неуемной гордыни и нежелания слушать чужие советы)…
Погубило Маккэндлесса дремучее невежество, которое легко лечится покупкой набора топографических карт и чтением «Справочника бойскаута». Я, конечно, сочувствую его родителям, но его самого мне не жалко. Такое умышленное невежество… является, прежде всего, проявлением неуважения к природе и, как это ни парадоксально прозвучит, демонстрацией той же самой наглой самонадеянности, которая привела к крушению танкера «Эксон Вальдес», – вот вам еще один пример того, как могут напортачить своими неуклюжими действиями неподготовленные, самоуверенные люди, с недостаточным пиететом относящиеся к природе. Разница только в масштабах случившегося.
Маккэндлесс только усугубляет собственную вину своим напускным аскетизмом и псевдолитературным позерством… Открытки, записки и дневники Маккэндлесса больше похожи на пафосный выпендреж школяра с интеллектом чуть выше среднего… или я чего-то недопонял?
В основном на Аляске считали, что Маккэндлесс был просто очередным желторотым мечтателем, отправившимся в лес в поисках ответов на все свои вопросы, но нашедшим там вместо этих ответов только тучи комаров и одинокую смерть. Год за годом маргиналы такого типа десятками пропадали с концами, уходя в аляскинскую глушь, и мало кому из них удавалось надолго закрепиться в коллективной памяти местных жителей.
К примеру, в начале 1970-х годов один такой идеалист-контркультурщик побывал в деревне Танана. Перед уходом он заявил, что хочет провести остаток жизни в «общении с Природой». В середине зимы все его вещи (пара ружей, туристское снаряжение и дневники, заполненные разглагольствованиями о красоте и истине, а также описаниями малопонятных экологических теорий) были обнаружены в занесенной снегом пустой избушке неподалеку от Тофти вышедшим в полевую экспедицию биологом. Сам молодой человек исчез без следа.
Через несколько лет после этого хижину на берегу Блэк-Ривер к востоку от Чалкиитцика построил себе один ветеран вьетнамской войны, решивший «удалиться от людей». К февралю у него закончилось продовольствие, и он просто умер с голоду. Очевидно, он даже не попытался как-то спастись, а ведь в считаных километрах вниз по течению реки находился охотничий домик, укомплектованный продуктами и вяленым мясом. Описывая его гибель, Эдвард Хоагленд заметил, что Аляска – это «не самое лучшее место для отшельнических экспериментов или манерной игры в единение с природой».
В 1981 году на берегу залива Принс-Уильям и мне самому довелось познакомиться с одним таким непризнанным гением. Я стоял лагерем в лесах неподалеку от аляскинской Кордовы, дожидаясь, пока Управление охотничьего и рыболовного хозяйства откроет сезон лососевого промысла, и безуспешно пытался устроиться на сейнер матросом. Одним дождливым днем я шел в город и столкнулся с растрепанным, гиперактивным мужиком лет сорока от роду. У него была густая борода и длинные волосы, прихваченные замызганным хайратником, сделанным из нейлонового ремешка. Он быстрым шагом шел мне навстречу, сгибаясь под весом взваленного на плечо двухметрового бревна.
Приблизившись к нему, я поздоровался, он пробурчал что-то в ответ, и мы ненадолго остановились поболтать. Спрашивать его, зачем он тащит мокрое бревно в лес, где их и так хватает, я не стал. Потратив несколько минут на обмен пустыми банальностями, мы отправились по своим делам.
Из нашей короткой беседы я сделал вывод, что только что познакомился с легендарным эксцентриком, прозванным местными жителями Мэром Хипповской Бухты. Хипповской Бухтой здесь называли расположенный к северу от города небольшой заливчик, словно магнитом притягивавший к себе всю эту длинноволосую братию, рядом с которым уже много лет и жил Мэр. Большинство жителей Бухты составляли сквоттеры типа меня, каждое лето приезжавшие в Кордову в надежде устроиться на высокооплачиваемую работу на рыболовных судах или, на худой конец, подработать на консервных заводах. Но Мэр был не из таких.
По-настоящему его звали Джин Роселлини. Он был старшим пасынком богатого сиэтлского ресторатора Виктора Роселлини и кузеном Альберта Роселлини, невероятно популярного губернатора штата Вашингтон, занимавшего этот пост с 1957 по 1965 год. В молодости Джин блестяще учился и подавал надежды в спорте. Он без устали читал, занимался йогой и мастерски овладел боевыми искусствами. И в школе, и в колледже он учился c идеальным средним баллом. В вашинтонском университете, а потом и в Университете Сиэтла он с головой погрузился в изучение антропологии, истории, философии и лингвистики, набрал сотни зачетных часов, но ученую степень получать не стал. Он просто не видел в ней никакой надобности. По его убеждению, гонка за знаниями сама по себе была целью наидостойнейшей, а наличие знаний никакими бумажками подтверждать не требуется.
В скором времени Роселлини бросил учебу, ушел из Сиэтла и через Британскую Колумбию и «Ручку Аляски» (юго-восток штата Аляска. – Прим. ред.) двинул по побережью на север. В Кордове он оказался в 1977 году. Обосновавшись в лесу на окраине города, он решил остаток своей жизни посвятить амбициозному антропологическому эксперименту.
«Мне стало интересно, возможно ли жить, не полагаясь на современные технологии», – сказал он спустя десять лет репортеру Anchorage Daily News Дебре Маккинни. Ему хотелось узнать, могут ли люди жить так же, как во времена мамонтов и саблезубых тигров, или наш биологический вид уже окончательно оторвался от своих корней и не может выживать без пороха, стали и прочих артефактов цивилизации. С характерной для подобных ему упертых гениев маниакальной дотошностью Роселлини вышвырнул из своей жизни все, кроме самых примитивных, изготовленных собственными руками и только из подручных средств инструментов.
«Он пришел к выводу, что человек постоянно регрессирует и уже превратился в слабое, ущербное существо, – объясняет Дебра Маккинни. – Он поставил себе задачу вернуться к исходному состоянию. Он постоянно экспериментировал с разными историческими эпохами, имитировал то Древний Рим, то железный век, то бронзовый век. В конце концов, его жизнь во многих элементах стала напоминать жизнь человека эпохи Неолита».