Смотрелось это забавно; пожив в невесомости неделюдругую, легко забыть, что в поле тяготения планеты вещам свойственно падать, когда ты их отпускаешь.
– Все-таки странная ошибка, – проговорил Камилло. – Я насчет плотности'атмосферы.
– Что тут странного? – отозвался Рауль. – Просто чья-то гениальная теория об утечке воздуха в пространство высосана из пальца. Да и чего ради ему утекать, если рядом нет большого небесного тела? Если так рассуждать, то наш воздух должен был улетучиться на Луну, а потом вернуться обратно. Интересно, как эти идиотские «прозрения» находят себе поддержку? Думается мне, нас ждет еще немало таких сюрпризов.
– Насчет гравитации тоже просчитались? – спросил я. – По-моему, сила тяжести здесь гораздо выше.
– Нет, все точно, просто надо привыкнуть к самому весу.
Я пересек рубку и посмотрел в иллюминатор Рауля. Та же картина, только вдали между небом и землей темнеет тонкая полоска. Меня это заинтриговало, но как я ни старался, не сумел разглядеть детали или хотя бы прикинуть расстояние до горизонта.
Решив вооружиться телескопом, я повернулся к иллюминатору спиной, и тут пол вырвался из-под ног…
Рубка накренилась, я заскользил под уклон. Массивная заслонка иллюминатора откинулась и едва не задела меня, а на Рауля обрушилась всей тяжестью, швырнув его на пульт управления. Рубка накренилась еще сильнее, я рухнул спиной на только что покинутую койку и вцепился в нее изо всех сил; не сумев ухватиться за кронштейны койки, мимо проехал Камилло…
За несколькими приглушенными ударами последовал жуткий хруст, скрежет, и меня подбросило на пружинах койки. На этом все кончилось.
Я огляделся: то, что за недолгий срок полета мы привыкли считать палубой, теперь стояло вертикально. Очевидно, «Фигурао» повалился набок. Под новой «переборкой» на вогнутой «палубе» съежился Камилло; рядом валялись скафандры вперемешку с их принадлежностями. Рауль распластался на панели управления, и еще я увидел на ней струйку крови.
Я свалился с койки, подполз к Раулю и хотел было поднять его голову, но это не удалось, и я сразу обнаружил почему: он ударился виском о рычаг управления, и рукоятка вошла в череп. Ему уже ничем нельзя было помочь. Я перебрался к Камилло. Он был без сознания, но никаких травм на теле я не увидел. Пульс был достаточно сильный, и я попытался привести его в чувство. Через несколько минут он открыл глаза, посмотрел на меня и зажмурил дрожащие веки.
Я разыскал бренди и заставил товарища сделать несколько глотков. Вскоре он глубоко вздохнул, размежил веки, и его взгляд, поблуждав по рубке, снова замер на мне.
– Марс, – вымолвил он. – Марс, кровавая планета. Мы на Марсе?
При этом у него было такое глупое выражение лица, что я упал духом.
– Да, на Марсе. – Я поднял его, перенес на койку и устроил поудобнее. Затем у Камилло вновь закрылись глаза, и он погрузился в беспамятство.
Я огляделся. В рубке царил беспорядок – в основном из-за скафандров, которые вылетели из шкафов. Из аппаратуры сорвался только передатчик – Камилло не успел его закрепить, и он ударился о раму одной из коек. Теперь его оставалось только списать.
Сидеть сложа руки и разглядывать своих несчастных товарищей – занятие не для меня, поэтому я расправил скафандр, присоединил к нему баллоны с воздухом и батареи и проверил бортовые системы. Они работали превосходно; судя по наружному термометру, обшивка порядком остыла, и я решил выйти наружу – посмотреть, что же с нами приключилось.
К счастью, при падении корабля воздушный шлюз оказался сбоку, точнее, справа, если глядеть в направлении носа. Окажись он внизу, уж не знаю, как бы мне удалось выбраться. И так пришлось повозиться – шлюз в нормальном положении вмещал двух человек в скафандрах, в лежачем же – одного, и то согнутого в три погибели. Однако механизм замка благополучно сработал, наружный люк открылся, – вот только раздвижную лестницу не удалось выпустить под удобным углом, и пришлось спрыгнуть с шестифутовой высоты.
В общем, когда нога человека впервые ступила на поверхность Марса, это выглядело не слишком величественно. Стоять же на ней было и вовсе неуютно, ибо со всех сторон меня окружал один и тот же вид: мили и мили иссушенного рыжего песка. А еще – оттого, что я был одинок.
Вот он, долгожданный момент! Мы так мечтали, столько говорили о нем; мы не жалели сил ради него и шли на смертельный риск. Да, этот миг настал – и что с того? Конечно, реакция перегруженной психики и все такое, но несравнимо легче было бы мне, если б рядом находилась хоть одна живая душа. Если б мы могли отметить это событие какой-нибудь пустяковой церемонией… Но нет – я стоял один-одинешенек под маленьким чахлым солнцем, под багровыми небесами; я казался себе крошечным хрупким мотыльком посреди голой пустыни, придавившей все мои чувства, кроме уныния.
И не сказать, что все это чересчур отличалось от моих давешних представлений. Напротив, слишком совпадало. Однако теперь я понимал: то было только внешнее сходство, воображение 'не осмеливалось раскрыть передо мной истинную суть Марса. Он рисовался мне безучастным, нейтральным; я не подозревал, что он таит враждебность… И все-таки не было в нем ничего страшного, кроме самого худшего – самого страха. Бесформенного, беспричинного, безудержного. Того липкого, всепоглощающего ужаса, что тянет из тьмы к детской кроватке черные осьминожьи щупальца.
В душе пробуждались давно забытые кошмары детства. Воля и смелость, накопленные с тех лет, пропали без следа. Я снова превратился в беспомощного младенца; со всех сторон меня осаждало непостижимое. Я чуть было не бросился к кораблю, как к матери – за утешением и защитой… Едва удержался – все-таки во мне еще оставались крохи здравомыслия, они предупредили: если сейчас поддашься, то потом с каждым разом будет все хуже. И я остался на месте, взял себя в руки и отогнал страх. Не сразу, нет. Но постепенно в жилах согрелась кровь, и мне полегчало. Я уже мог более-менее сносно соображать.
Я внимательно огляделся по сторонам, но не заметил черной полоски, которая маячила в иллюминаторе, пока «Фигурао» не рухнул, – видимо, я выбрал слишком низкое место для обзора.
Кругом рыжий песок незаметно сливался с краями громадного пурпурного котла, опрокинутого кверху дном. И не было на лике пустыни ничего, кроме корабля и крошечной человеческой фигурки.
Потом я осмотрел корабль. Довольно скоро обнаружилась причина крушения – под тонким поверхностным слоем песка образовалась корка, и ее продавила одна из ног треножника «Фигурао».
«Как теперь поднимать корабль? – спросил я себя. – Может, Рауль что-нибудь придумает?..» – И тотчас спохватился: Рауль больше ничего никогда не придумает.
Я вернулся на борт. Камилло не шевелился – похоже, спал нормальным сном.
Я решил поискать что-нибудь пригодное для рытья, и вскоре мне повезло: кто-то предусмотрительно оснастил экспедицию миниатюрным шанцевым инструментом. Пожалуй, даже слишком миниатюрным, – но это все-таки лучше, чем ничего.
Вытаскивать Рауля наружу было малоприятно и вовсе не легко, но кое-как я справился. Потом он лежал на песке, а я копал могилу – тоже работенка не из простых, когдй на тебе скафандр. Я было настроился на долгую возню с перерывами, но тут лопата, углубившись дюймов на двенадцать, пробила слой рыхлого песчаника, и моим глазам открылась черная дыра. Можно было предположить, что такие норы тут повсюду и злополучная нога «Фигурао» провалилась в одну из них.
Расширив отверстие, сбросил в него тело бедняги Рауля, а потом как можно аккуратнее прикрыл дыру плиткой спекшегося песка и возвратился на борт.
Выйдя из шлюза, я увидел Камилло: он уже проснулся и сидел на койке, ощупывая меня тревожным взглядом.
– Не люблю марсиан, – заявил он.
Я взглянул на товарища повнимательнее. Лицо его было серьезным и очень недружелюбным.
– Кажется, я тоже от них не в восторге, – сказал я без тени насмешки.
В его глазах настороженность уступила недоумению, но лишь на миг.
– Ну и хитрющий вы народ, марсиане!
Когда мы поели, ему как будто полегчало. Правда, время от времени я ловил косые взгляды. Он ни на секунду не упускал меня из виду и потому нескоро вспомнил, что нас должно быть трое.
– А где Рауль?
Я рассказал о нашей беде, показал рычаг, причинивший смертельную травму, и место, где теперь лежал капитан. Камилло внимательно выслушал, глядя в иллюминатор, и несколько раз кивнул, хотя не каждый кивок выглядел одобрительным.
Трудно было судить, правильно ли он воспринимает мой рассказ, или помраченный рассудок делает собственные выводы. Известие о гибели Рауля не вызвало у него никакой печали – только спокойную задумчивость. Затем Камилло погрузился в глубокомысленное молчание.
Трудно было судить, правильно ли он воспринимает мой рассказ, или помраченный рассудок делает собственные выводы. Известие о гибели Рауля не вызвало у него никакой печали – только спокойную задумчивость. Затем Камилло погрузился в глубокомысленное молчание.
Это действовало на нервы, и спустя примерно четверть часа я решил отвлечь товарища и показал на передатчик.
– Его здорово шарахнуло. – Я мог бы этого и не говорить – рация выглядела плачевно. – Как считаешь, получится исправить?
Камилло несколько минут разглядывал передатчик, а после изрек:
– Верно, шарахнуло что надо.
– Ага, – буркнул я, начиная злиться. – Но не в этом дело. Ты можешь его наладить?
Камилло повернул голову и впился взглядом в мои зрачки.
– Ты хочешь связаться с Землей, – заявил он.
– Еще бы мы не хотели связаться с Землей!.. Там ждут немедленного донесения! Им известно время нашей посадки, но и только. Надо срочно сообщить об аварии и гибели Рауля. Наладь передатчик, расскажи им, как мы влипли…
Он неторопливо обдумал мою просьбу и с сомнением покачал головой:
– Ну, не знаю. Вы, марсиане, такие коварные…
– Господи Боже! Слушай, ты… – Я прикусил язык: не стоило бередить в нем ослиное упрямство. Лучше говорить спокойно и убедительно.
Камилло терпеливо выслушал, слегка хмуря лоб, будто взвешивал все «за» и «против». Наконец, ни словом не обмолвясь о том, можно ли отремонтировать передатчик, сказал, что вопрос очень даже нешуточный, тут надо хорошенько раскинуть мозгами.
Я пришел в бешенство и наорал бы на него, если б не испугался, что от этого он окончательно свихнется.
Камилло снова улегся на койку – видимо, чтобы «раскинуть мозгами». А я постоял, глазея в иллюминатор, потом спохватился: темнеет уже, хватит бездельничать. Взял фотокамеру с цветной пленкой и занялся первой в истории съемкой марсианского заката.
Зрелище это, надо сказать, не из чарующих. Краснея все гуще, маленькое солнце потихоньку клонится к горизонту, а как только исчезает из виду, пурпур неба мигом уступает черноте. Остается только косматый жгутик облака – интересно, откуда вообще он взялся? – но и он, половив минуту-другую розовые солнечные лучи, исчезает без следа. В другом иллюминаторе, как раз над нижним его краем, появился крошечный яркий диск; было заметно, как он ползет вверх по лоснящейся мгле. Я решил, что это Фобос, и направил на него телескоп. Ничего особенного, вроде нашей Луны, только гор поменьше и кратеры можно по пальцам сосчитать…
И ни на секунду не удавалось забыть о Камилло. Когда бы я ни поворачивался, лицо его было обращено ко мне и взгляд ощупывал меня с бдительным любопытством. Не замечать этого было очень трудно, однако я старался. Я привинтил фотоаппарат к телескопу и нащелкал уйму снимков, хотя спутник все время норовил выползти из кадра. Пока я этим занимался, Камилло снова уснул. Я так вымотался, что рухнул на койку и забылся тяжелым сном.
Когда я проснулся, за иллюминаторами было светло, а Камилло стоял возле одного из них и разглядывал пустыню. Наверное, он услышал, как я шевелюсь, потому что произнес, не поворачиваясь:
– Не нравится мне Марс.
– Мне тоже не нравится, – согласился я, – хоть я и не ожидал ничего другого.
– Забавно, – промолвил он, – мне вчера втемяшилось в голову, что ты марсианин.
– Ты крепко стукнулся башкой, – объяснил я. – Должно быть, все мозги перетряхнуло. А сейчас как, лучше?
– Сейчас? Полный порядок. Мутит немного, и висок болит… Это ж надо было придумать: ты – марсианин! Идиотизм какой-то. Ты ведь на марсианина ни капли не похож.
Я оборвал зевок на середине.
– Что?! А на кого похож марсианин?
– То-то и оно, – сказал Камилло, не отрываясь от иллюминатора. – Его совсем не просто разглядеть. Только заметишь краешком глаза, а он шасть – и след простыл.
– Ну да? Что-то я вчера ни одного не встретил, когда выходил.
– Ты ведь и не искал, – совершенно обоснованно возразил Камилло.
Я спустил ноги с койки.
– Как насчет завтрака?
Он кивнул, но не отходил от иллюминатора, пока я стряпал.
Не такое уж простое дело – готовка, когда изогнутый борт служит тебе палубой, и вообще, все торчит под прямым углом к подобающему ему положению.
Камилло то и дело мотал головой и недовольно восклицал, будто никак не успевал что-то разглядеть. Меня это раздражало, но я терпел. «Ничего, все будет в норме, – убеждал я себя. – Главное, ты уже не марсианин».
– Садись, поешь, – предложил я, когда завтрак был готов. – Они подождут..
Он без особой охоты покинул свой наблюдательный пост, но на еду накинулся с волчьим аппетитом.
– Ну, так что, можно рацию починить? – спросил я через несколько минут.
– Наверное, – ответил Камилло. – Только будет ли это разумно?
– То есть? – поинтересовался я, сдерживая ярость.
– Ну, видишь ли… – протянул он. – А вдруг они перехватят радиограмму? И узнают, что мы влипли? И отважатся напасть?
– Придется рискнуть. Сейчас самое главное – связаться с Землей, попросить помощи. Потом, мне кажется – только кажется – можно как-нибудь поставить корабль вертикально. Сила тяжести тут низкая. Я берусь проложить курс и рассчитать время старта, ну и все такое, но как ты думаешь, мы справимся без Рауля? Ведь из нас троих лишь он прошел специальную подготовку и имел опыт пилотирования. У меня – только общие представления, у тебя, надо думать, тоже. Этот корабль не рассчитан на обычные стартовые перегрузки, потому-то и нужен был первый рейс – с Земли на «Примейру». Чтобы убраться отсюда, надо взлетать и разгоняться по особой программе. Такая программа есть, но с учетом большей плотности атмосферы ее необходимо исправить, иначе запросто можно сгореть или расплавить дюзы. Что касается меня, то я совершенно не в курсе насчет процедуры ускорения и факторов риска. Черт побери, если на то пошло, я даже не знаю скорости отрыва от Марса…
– Все это можно рассчитать за две минуты, – перебил меня Камилло.
– Допустим, но есть уйма других мелочей, которые нам никак не рассчитать без данных. Разумеется, можно кое-что взять из бумаг Рауля, и все равно не обойтись без консультаций у спецов.
– Гм-м… – с сомнением протянул Камилло, стрельнул глазами в иллюминатор и снова устремил их на меня. – А ты, часом, не общался с ними, когда выходил?
– Черт бы тебя побрал! – вспылил я и тотчас упрекнул себя за неосторожность. – Камилло, честное слово, там никого и ничего нет, один песок. Давай выйдем вместе, сам убедишься.
Он медленно поводил головой из стороны в сторону и улыбнулся с таким видом, будто хотел сказать: «Видали мы ловкачей!»
А мне никак не шло на ум, что бы еще попробовать. Незавидное нас ждет будущее, решил я, если ему не надоест шарахаться от марсианских призраков. Чем скорее они разойдутся по домам, тем лучше.
Видимо, я ошибался. Видимо, надо было ждать и надеяться, что наваждение мало-помалу выветрится. В конце концов, особых причин для беспокойства, кроме неисправной рации, не было. Солнечные аккумуляторы даже на таком расстоянии от светила хватали достаточно энергии, бортовые системы жизнеобеспечения, в том числе регенератор воздуха, работали почти по замкнутому циклу, с минимальными потерями. Еды достало бы обоим на восемнадцать месяцев. В общем, стоило подождать. Но одно дело – анализировать ситуацию, в ретроспективе, и совсем другое -_ жить в одном тесном отсеке с маленько чокнутым напарником, гадать, вылечится он или вовсе рехнется.
Как бы то ни было, я убедился, что в его воспаленном мозгу починка рации тесно связана с происками коварных марсиан, и счел за лучшее отложить эту тему. Я решил испробовать новый подход и показал Камилло кусок рыхлого песчаника, который прихватил с собой на корабль.
– Что это, по-твоему?
Камилло едва удостоил его взглядом и тотчас посмотрел на меня так, будто я не мог задать вопроса глупее.
– Гематит, феррум два о три. – И добавил назидательно: – Марс – это скопление всевозможных оксидов. Гематит – самый распространенный.
– Тут у меня вот какая мысль, – сказал я. – Среди наших основных задач – предварительный отчет о марсианской геологии…
– Ареологии, – поправил Камилло. – Нельзя говорить «марсианская геология». Это абракадабра.
– Ладно, пусть будет ареология, – уступил я, сочтя его педантичность благим признаком, хоть и не слишком приятным. – Так вот, не мешало бы нам заняться делом. Вон там, на горизонте – темная полоска. Надо бы взглянуть, а вдруг это растительность? Если сумеем вывести платформу, то почему бы не слетать? Заодно и фотосъемку района проведем.
Все это я высказал с оттенком беспечности, но ответа ждал не без волнения, поскольку чувствовал: если не удастся разбудить в нем интерес к геологии, или ареологии, и выманить наружу хоть ненадолго, чтобы он сам убедился в отсутствии гадких марсиан, то о радиосвязи с Землей можно будет и не мечтать.