– Знаете, Ватсон, я, пожалуй, возобновлю свою вредную привычку отравлять себя табаком, которую вы так часто и совершенно справедливо порицали, – сказал он. – С вашего разрешения, джентльмены, мы теперь вернемся в наш коттедж, поскольку, мне кажется, здесь ничего нового мы уже не найдем. Я обдумаю факты, мистер Тридженнис, и если у меня появятся какие-нибудь соображения, я обязательно свяжусь с вами и со священником. Ну а пока всего доброго.
Когда мы вернулись в наш Полду-коттедж, Холмс надолго погрузился в глубокое молчание. Он сидел в своем кресле, окутанный густыми сизыми клубами табачного дыма, которые почти скрывали его осунувшееся сухое лицо. Черные брови его были сведены и низко нависали над глазами, лоб прорéзала морщина, взгляд казался отсутствующим. Наконец он отложил трубку и порывисто встал.
– Нет, так не пойдет, Ватсон! – рассмеявшись, сказал он. – Давайте лучше походим по скалам, поищем кремневые наконечники стрел. По-моему, их найти проще, чем подобрать ключи к этому делу. Заставлять мозг работать, не имея достаточного материала, – все равно что заводить мотор вхолостую, от этого он может разлететься на части. Морской воздух, солнце и терпение, Ватсон. Все остальное добавится…
– Теперь давайте спокойно определим нашу позицию, – продолжил он, когда мы вышли на природу. – Сначала четко установим, что нам известно, чтобы, когда появятся новые факты, иметь возможность расставить их по местам. Во-первых, хочу сказать, что никто, разумеется, не верит во вмешательство дьявола в людские дела. Начнем с того, что выбросим эту мысль из головы. Хорошо. Итак, три человека стали жертвами чьих-то осознанных или неосознанных действий. Это наша незыблемая основа. Когда это случилось? Очевидно, если верить рассказу мистера Мортимера Тридженниса, сразу после того, как он покинул гостиную. Это очень важно. Полагаю, между этими событиями прошло всего несколько минут. Карты остались на столе. Время было позднее, спать они обычно ложились раньше, и все же они остались сидеть на своих местах и даже не отодвигали от стола кресла. Я повторяю, трагедия произошла сразу после того, как он покинул этот дом, и не позже одиннадцати часов ночи.
Наш следующий очевидный шаг – выяснить по мере возможности, куда направился Мортимер Тридженнис после того, как вышел из комнаты. Это несложно, и, похоже, ничего подозрительного в его действиях нет. Хорошо зная мои методы, вы, думаю, раскусили мою довольно неуклюжую уловку с лейкой, при помощи которой я получил прекрасный четкий отпечаток его ноги. Сырой песок подходит для этих целей как нельзя лучше. Вчера вечером, как вы помните, тоже было сыро, поэтому вовсе несложно, имея образец следа, получить его отпечатки и проследить передвижения. Похоже, он торопливой походкой направился в сторону дома священника.
Значит, если Мортимер Тридженнис ушел, а кто-то посторонний все же оказал воздействие на игроков в карты, как мы можем узнать, что это за человек и каким образом ему удалось внушить им такой ужас? Миссис Портер вне подозрений. Очевидно, это совершенно безобидный человек. Есть ли улики, указывающие на то, что кто-то подкрался к окну, выходящему в сад, и каким-то образом сумел произвести такое впечатление, что люди лишились разума? Единственная зацепка – слова самого Мортимера Тридженниса, утверждающего, что его брат заметил в саду какое-то движение. Само по себе это довольно интересно, особенно если учесть, что все это случилось ненастной темной ночью. Любому, кто хотел привлечь к себе внимание этих людей, пришлось бы вплотную подойти к окну, чтобы его увидели. Прямо под этим окном находится цветочная клумба шириной три фута, но следов ног на ней нет. Поэтому трудно представить, как человеку, находящемуся снаружи, удалось произвести такое ужасающее впечатление на собравшихся в гостиной. К тому же, если это и было сделано, мотивы такого странного и продуманного преступления нам пока тоже не ясны. Вам понятны наши трудности, Ватсон?
– Даже слишком, – убежденно воскликнул я.
– И все же они не столь непреодолимы, – сказал Холмс. – Нам пока просто не хватает материала. Я думаю, что в ваших обширных архивах, Ватсон, вы найдете несколько не менее загадочных дел. Пока у нас не появится больше достоверных фактов, давайте лучше посвятим остаток дня поискам неолитического человека.
Я, может быть, уже рассказывал об удивительной способности моего друга переключать мысли, но никогда это не удивляло меня больше, чем в тот весенний день в Корнуолле, когда он два часа подряд говорил о кельтах, наконечниках для стрел и глиняных черепках так, будто и нет вовсе никакой жуткой загадки, ожидающей решения. Вернувшись в коттедж, мы обнаружили, что нас дожидается посетитель, который вскоре вновь вернул нас к насущному делу. Ни Холмсу, ни мне не нужно было его представлять. Богатырская фигура, грубые черты худого лица, глубокие морщины, пронзительные глаза, ястребиный нос, седеющие волосы, которые почти касались нашего потолка, борода, золотистая по краям и белая у губ с никотиновым пятном от вечной сигары, – эти приметы были одинаково хорошо известны и в Лондоне, и в Африке. Такой внешностью обладал лишь один человек – легендарный доктор Леон Стерндейл, выдающийся исследователь и знаменитый охотник на львов.
Мы слышали, что он жил тогда где-то неподалеку и пару раз даже замечали его высокую фигуру среди холмов. Но сам он к нам не подходил, а мы и подумать не могли потревожить его покой, зная, что именно любовь к уединению заставляет его проводить большую часть времени между своими экспедициями в небольшом бунгало, затерянном посреди леса Бьючем-эраэнс. Там, в окружении книг и карт, он вел совершенно уединенную жизнь, сам вел свое нехитрое хозяйство и почти не обращал внимания на дела своих соседей. Поэтому мне было вдвойне удивительно, когда он взволнованным голосом поинтересовался у Холмса, как продвигается расследование этого странного дела.
– Полиция графства в тупике, – сказал он. – Но может быть, ваш богатый опыт подсказал вам какое-либо приемлемое объяснение? Я обращаюсь к вам лишь по той причине, что я довольно часто наведываюсь в эти места и успел хорошо познакомиться с этой семьей. Более того, моя мать – корнуоллка, и по ее линии я прихожусь им двоюродным братом. То, что с ними случилось, меня, конечно же, потрясло. Могу сказать вам, что я как раз собрался в Африку, но когда сегодня утром страшная весть настигла меня в Плимуте, я сразу же вернулся, чтобы помочь следствию.
Холмс удивленно поднял брови.
– Вы из-за этого не сели на пароход?
– Поплыву на следующем.
– Надо же! Вот это настоящая дружба.
– Говорю же вам, они мои родственники.
– Да-да… Двоюродные братья по материнской линии. А что же ваш багаж? Остался на борту?
– Да, кое-что. Но большая часть – в гостинице.
– Понятно. Но дело это не могло так быстро попасть в плимутские утренние газеты.
– Верно, сэр, но мне сообщили об этом телеграммой.
– Могу я спросить, кто?
Тень скользнула по худому лицу исследователя.
– Вы очень любопытны, мистер Холмс.
– Того требует моя работа.
С видимым усилием доктор Стерндейл сдержал свое недовольство.
– У меня нет причин это скрывать, – сказал он. – Я получил телеграмму от мистера Раундхэя, приходского священника.
– Благодарю вас, – кивнул Холмс. – В ответ на ваш вопрос могу сказать, что пока еще я не до конца определился с этим делом, но не сомневаюсь, что найду решение. Говорить больше было бы преждевременно.
– Может быть, вы уже кого-то подозреваете?
– На этот вопрос я не могу вам ответить.
– Что ж, выходит, я зря потратил время, и дольше оставаться здесь мне не имеет смысла.
Знаменитый доктор вышел из нашего коттеджа в очень плохом настроении, через пять минут за ним последовал и Холмс. Вернулся он только вечером. По его усталому лицу и по тому, как медленно он вошел, я понял, что расследование так и не сдвинулось с мертвой точки. Прочитав телеграмму, которая дожидалась его на столе, он швырнул ее в камин.
– Из плимутского отеля, Ватсон, – пояснил он. – Название мне дал священник. Я послал туда запрос, чтобы убедиться, что доктор Леон Стерндейл говорил правду. Похоже, он действительно провел вчерашнюю ночь там и позволил части своего багажа уплыть в Африку без него, чтобы вернуться и принять участие в расследовании. Что вы об этом думаете, Ватсон?
– Это дело его очень сильно интересует.
– Сильно интересует… Да. Есть тут какая-то ниточка, за которую можно ухватиться и распутать весь клубок. Но ничего, Ватсон, я уверен, что-нибудь еще обязательно всплывет. Когда это произойдет, наши затруднения останутся позади.
В ту минуту я и не представлял, как скоро слова Холмса воплотятся в жизнь и какими странными и зловещими окажутся новые обстоятельства, которые пустили расследование в совершенно новое русло. Утром, бреясь у окна в своей комнате, я услышал стук копыт и, выглянув в окно, увидел, что по дороге мчится двуколка. Она остановилась у нашей калитки, из нее выпрыгнул наш знакомый приходской священник и бросился через сад к дому. Холмс уже оделся, и мы вместе поспешили вниз навстречу ему.
Гость наш был так взволнован, что с трудом выговаривал слова. Задыхаясь и переходя на крик, он изложил нам суть нового трагического происшествия.
– Мы в руках дьявола, мистер Холмс! Мой несчастный приход в руках дьявола! – кричал он. – Сам сатана промышляет здесь! Бог оставил нас! – Он был так возбужден, что даже пританцовывал. Все это выглядело бы даже смешно, если бы не его пепельно-серое лицо и расширившиеся от ужаса глаза. Наконец он собрался и одним духом выпалил страшную новость:
– Этой ночью умер мистер Мортимер Тридженнис. Симптомы точно такие же, как у остальных членов его семьи.
Холмс взволнованно встрепенулся.
– Ваша двуколка выдержит нас троих?
– Да.
– Ватсон, потом позавтракаем. Мистер Раундхэй, мы в вашем распоряжении. Скорее… Скорее! Нужно успеть, пока там ничего не тронуто.
Квартирант снимал в доме священника две обособленные угловые комнаты, расположенные одна над другой. Нижняя, большая, была гостиной, а верхняя служила спальней. Окна их выходили на поле для крокета, которое начиналось прямо от стен дома. Мы оказались на месте раньше врача и полиции, и поэтому все здесь оставалось на своих местах. Позвольте мне подробно описать то, что мы увидели тем туманным мартовским утром в доме приходского священника. На меня увиденное произвело такое впечатление, которое не сотрется из моей памяти до конца дней. В комнате было ужасно, просто невыносимо душно. Служанке, которая первой вошла туда, пришлось раскрыть окно, иначе здесь просто невозможно было бы находиться. Частично это объяснялось тем, что на столе посреди комнаты стояла зажженная лампа, которая горела ярким ровным светом и сильно чадила. Мертвец сидел за столом в очках, поднятых на лоб, откинувшись на спинку кресла, жидкая борода его стояла торчком, а тощее смуглое лицо повернуто к окну и искажено той жуткой гримасой неимоверного ужаса, которую мы уже видели у его мертвой сестры. Конечности его застыли, как будто сведенные судорогой, пальцы скрючены, словно смерть свою он встретил в миг наивысшего страха. Одет мистер Мортимер Тридженнис был полностью, хотя некоторая неряшливость указывала на то, что одевался он в спешке. Мы уже знали, что ночью он спал у себя в спальне и трагический конец наступил рано утром. Всякому, кто увидел бы, какая неожиданная перемена произошла с обычно флегматичным Холмсом, как только он переступил порог этой роковой комнаты, стало бы понятно, какая бешеная энергия охватила его. Он весь загорелся, глаза его вспыхнули, лицо застыло, руки задрожали от внутреннего напряжения. Он выскочил на улицу, влез в комнату через окно, быстро и методично осмотрел ее, поднялся наверх в спальню. В эти минуты он больше всего был похож на гончую, выгнавшую лисицу из норы. В спальне он осмотрелся, бросился к окну и открыл его, что, похоже, еще сильнее возбудило его, поскольку, выглянув в него, он восторженно и заинтересованно вскрикнул. Потом мой друг сбежал в нижнюю комнату, вылез через раскрытое окно, бросился на газон, вскочил, влез обратно. И все это с энергией охотника, настигающего добычу. Самой обычной конструкции лампу он тщательнейшим образом обследовал, измерил ее резервуар, осмотрел через лупу абажур, закрывавший верх стекла, соскоблил с него немного копоти в конверт, который засунул в бумажник. Ни врач, ни полиция еще не появились. Холмс жестом поманил за собой священника, и мы втроем вышли на газон перед домом.
– Рад сообщить, что мои поиски оказались не бесполезными, – сказал он. – Я не могу задерживаться здесь, чтобы обсуждать это дело с полицией, но буду очень вам обязан, мистер Раундхэй, если вы от моего имени засвидетельствуете почтение инспектору и посоветуете ему обратить особое внимание на окно спальни и на лампу в гостиной. Оба этих предмета и сами по себе очень важны, а вместе они могут оказаться решающими для всего дела. Если инспектору понадобятся дополнительные указания, я с удовольствием приму его в своем коттедже. Теперь пойдемте, Ватсон, у нас есть еще дела.
Возможно, местной полиции пришлось не по нраву вмешательство частного сыщика, а может, у них были основания считать, что они сами справятся с этим делом, так или иначе, в следующие два дня к нам никто не обращался. Холмс курил и о чем-то размышлял, но большую часть времени проводил в долгих одиноких прогулках, из которых возвращался под вечер. Когда я спрашивал, куда он ходил, мой друг отказывался отвечать. Один эксперимент Холмса помог понять мне, в каком направлении движутся его мысли. Он купил лампу, точно такую же, как та, что горела в комнате Мортимера Тридженниса в утро его смерти, наполнил ее таким же маслом, которое использовалось в доме священника, и точно вычислил время, за которое оно выгорело. Другой его эксперимент был более неприятным, и я думаю, что воспоминания о нем будут преследовать меня до самой смерти.
– Вы, конечно, обратили внимание, Ватсон, – заметил как-то он, – что в описаниях места происшествия, которые мы слышали, было нечто общее. Я имею в виду воздействие воздуха в комнатах на тех, кто входил туда первым. Помните, как Мортимер Тридженнис, рассказывая о своем последнем визите в дом братьев, отметил, что врачу, когда тот вошел в гостиную, стало плохо и он почти упал в кресло?.. Не помните? Но я это помню прекрасно. Однако вы не могли забыть, что и миссис Портер, экономка, говорила, что лишилась чувств, войдя в комнату, и, придя в себя, первым делом открыла окно. Во втором случае… когда погиб Мортимер Тридженнис, вы не могли не обратить внимание на ужасную духоту в его комнате, когда мы туда прибыли, хотя служанка открыла окно еще до нашего приезда. Кстати, я узнавал, служанке стало так плохо, что ей после этого пришлось лечь в постель. Согласитесь, Ватсон, это наводит на подозрения. В каждом случае есть указания на ядовитый воздух. Кроме того, в обоих случаях в комнате что-то горело: в первом – камин, во втором – лампа. Огонь в камине был нужен, чтобы согреться, но лампу зажгли (как показывает сравнение объема израсходованного масла), когда на улице уже давно было светло. Что это значит? Наверняка то, что есть определенная связь между тремя вещами: горение, душная атмосфера и, наконец, помешательство или смерть этих несчастных людей. Не правда ли, это очевидно?
– Как будто да.
– По крайней мере, мы можем принять это за рабочую версию. Итак, вполне вероятно, что в обоих случаях было сожжено какое-то вещество, которое, наполнив воздух в помещении своими испарениями, произвело этот странный токсический эффект. Прекрасно. В первом случае (отравление семьи Тридженнисов) это вещество поместили в камин. Окно там было закрыто, но огонь унес какую-то часть ядовитых испарений в дымоход. То есть воздействие на людей оказалось слабее, чем во втором случае, где все испарения остались в помещении. Последствия подтверждают это, поскольку в первом случае умерла только женщина, организм которой более чувствительный, в то время как мужчины впали в такое временное или постоянное состояние, которое, очевидно, является первой стадией отравления этим веществом. Во втором случае результат был достигнут полностью. Так что факты вполне подтверждают версию об отравлении путем сжигания некоего вещества.
Подозревая нечто подобное, я, разумеется, осматривал комнату Мортимера Тридженниса с мыслью найти остатки этого вещества. Самое очевидное место, где его следовало искать, – конечно же, абажур лампы. Там я и нашел большое количество пушистого пепла и коричневатый порошок по краям, который не успел сгореть. Я, как вы видели, половину его взял в качестве образца и поместил в конверт.
– А почему половину, Холмс?
– Не буду же я, Ватсон мешать официальному расследованию. Я оставил им все улики, которые обнаружил. Яд остался на абажуре, и если у них хватило ума, они нашли его. Итак, Ватсон, давайте теперь зажжем нашу лампу… Окно все же откроем, чтобы избежать преждевременной смерти двух достойных членов общества. Вы садитесь в кресло у окна, если, конечно, как человек в здравом уме, не хотите отказаться от участия в этом деле. Не хотите? Я знал, что вы именно так ответите, дорогой Ватсон. Это кресло я поставлю напротив вашего, чтобы мы с вами оказались на одинаковом расстоянии от яда и видели друг друга. Дверь оставим приоткрытой. Теперь мы оба можем следить друг за другом и имеем возможность прекратить эксперимент, если проявятся угрожающие симптомы. Вам все понятно? Хорошо, тогда я беру наш порошок… вернее, то, что от него осталось, из конверта и кладу его на горящую лампу. Вот так. Теперь, Ватсон, давайте сядем и будем ждать развития событий.
Долго ждать не пришлось. Едва я сел в кресло, как сразу почувствовал тяжелый мускусный запах, едва уловимый, но вызывающий тошноту. Как только я вдохнул его, разум мой и воображение перестали быть подвластными мне. Перед глазами у меня возникло густое черное облако, и мозг мой подсказал, что в этом облаке, пока невидимом, но готовом в любой миг вырваться навстречу моим помутившимся чувствам, скрывается нечто невыразимо ужасное, все самое чудовищное и злое, что только существует на свете. Неясные очертания стали проступать в этом темном облаке, оно зашевелилось, и каждое подрагивание его казалось угрозой, каждая мелькнувшая в нем тень казалась предвестником появления того жуткого кошмара, который скрывается внутри и одна мысль о котором грозила вырвать из моего тела душу. Леденящий ужас охватил меня. Я почувствовал, что волосы зашевелились у меня на голове и глаза полезли из орбит, рот раскрылся, а язык пересох и словно превратился в терку. В голове у меня творилось такое, что я понял: сейчас что-то там щелкнет и после этого пути назад уже не будет. Я попытался закричать, но вместо своего голоса услышал лишь какое-то хриплое карканье, которое, казалось, исходило не из моего горла, а откуда-то издалека. В тот же миг в последней попытке спастись я, переборов поглощающее меня отчаяние, взглянул на Холмса. Я увидел лицо, белое, застывшее, перекошенное от ужаса, точно такое, какое было у тех мертвецов. И именно это страшное видение на мгновение вернуло мне рассудок и силу. Я поднялся с кресла, обхватил Холмса, мы вместе ринулись к двери и уже через секунду рухнули рядом на траву во дворе, видя только проблеск солнечного света, который в ту секунду прорезал адское облако кошмара, которое окружало нас. Постепенно оно начало рассеиваться и мысли наши стали проясняться, как пейзаж после тумана, пока здравый разум не вернулся к нам. Мы сидели на траве, терли липкие от пота лбы и косились друг на друга, боясь заметить последние следы того страшного переживания, через которое прошли.