— А вы кто? — спросил мальчик, не отрываясь от убийства монстров.
— Я… С Кириллом работаю… Павловичем. А ты его сын?
— Да.
— Никит… Извини, что я тебя подвела. Но пистолет, правда, не игрушка.
— Так и я уже не ребенок, — резонно ответил мальчик, — а вы его новая жена?
Ольга слегка обалдела. Пацан-то уже и вправду не ребенок.
— Нет, не жена. С чего ты взял?
— Папа никогда не наказывает меня при чужих. Значит, вы ему своя.
— Никит, иди сюда, — донесся с кухни голос отца, — помойку вынеси.
Мальчик поставил игрушку на паузу и вышел, недовольно бормоча:
— Как в людей целиться, еще маленький, а как помойку — уже большой.
Гостья тут же воспользовалась благоприятным моментом. Достала из сумочки мобильник и начала фотографировать обстановку. Вдруг придется ставить прослушку и сюда? На цыпочках подошла к столу, выдвинула ящик. Ничего достойного. Ни золота, ни бриллиантов, ни пластиковых карт, ни левых пистолетов, ни черных списков приговоренных, ни мотоциклетных колес. Компьютерные диски, авторучки, блокнотик, перочинный ножик, старый мобильник, зарядное устройство, набор отверток, косточки от фисташек… Два билета в цирк-шапито. Пиратский DVD с сериалом «Декстер» — шесть сезонов. Все по теме: позитивный маньяк режет плохих маньяков. Удивительно, если б здесь лежали «Летят журавли». На всякий случай она сфотографировала и содержимое ящика. На самом столе книжка «Инквизиция. Правда и вымысел». Ничего лишнего, все в тему! Услышав шаги, задвинула ящик и села на кресло.
Декстер-инквизитор-Копейкин поставил на стол небольшой поднос с дымящейся чашкой и блюдечком с кусочком лимонного бисквита. Чай в пакетике, но Ольге было все равно.
Хозяин, видимо прикинув, что в футболке принимать даму все-таки не очень правильно, открыл створку шкафа и принялся переодеваться в рубашку. Мелькнул фрагмент обнаженного торса — вполне на уровне — профессионально отметила шпионка.
— Вы уходите? — с еле заметной ноткой разочарования в голосе спросила она.
— Да, в кино собрались… А у тебя?.. Дети есть?
— Нет… Не сложилось. Это тот самый монах? — Она кивнула на фото.
— Да. Прикольный дядька. Зовут Свинкой.
— Как?
— Настоящее имя знают только родители.
Копейкин, переодевшись, закрыл шкаф. Теперь он был в клетчатой рубашке с коротким рукавом. И безо всяких надписей. Уселся в кресло напротив, вальяжно закинув ногу на ногу.
— Там у всех клички. Тайцы страшно суеверные. Скрывают настоящие свои имена. Чтобы злые духи не узнали и не навредили. А свинья у них не оскорбительное слово. На Руси, кстати, одно время было нечто похожее. Детей до семи лет называли числительными по порядку рождения. Например, второй — Вторак, третий — Третьяк. А младший — Другак. Потом другак превратился в дурака… Иван-дурак вовсе не глупый, а просто младший. Есть еще версия, что дурак произошел от глагола «дурый», но первая мне нравится больше. Если тебя обзовут дураком, не так обидно.
— Интересно… А дура?
— У «дуры» латинское происхождение. Юридическое. Закон суров, но это закон. Как будет по-латыни?
— Дура лекс, сед лекс, — вспомнила Ольга институтскую программу.
— Правильно. Законы были настолько громоздкими, а иногда просто глупыми, что эту фразу приходилось повторять постоянно, сократив до «дуры». А потом дурами стали называть глупых, неповоротливых женщин. Наш Уголовно-процессуальный кодекс тоже из этой серии. Если соблюдать каждую статью, не раскроешь ни одного преступления.
С этим нельзя было не согласиться. Ольга, проработав в «следствии» пять лет, прочувствовала это на собственной шкуре. Но в устах Копейкина этот тезис звучал несколько зловеще. Учитывая маску и глушитель.
«А парень-то не совсем от сохи… Латынь, этимология, книжки почитывает. Да и в Таиланд ездит не по ночной Паттайе шляться, а по монастырям… Хотя, может, и по Паттайе. Одно другому не мешает. Интересно, на какие шиши?»
Опер, по всей видимости, умел читать мысли. Либо мысли сотрудников ОСБ были типовыми.
— Я там два раза был, пока паспорт кадровики не отобрали. А что? Дорогу министерство оплачивало, а на «две звезды» за год накопить можно. Весной снова полечу, если отпустят. У тебя тоже паспорт сдан?
В прошлом году всем сотрудникам, имеющим допуск к секретам, приказали сдать загранпаспорта в отдел кадров. И выехать за рубеж, даже такой безобидный, как Украина, можно только по рапорту с разрешения целой кучи начальников. Якобы режим секретности. На самом деле, чтоб не летали по десять раз в год на Мальдивы или в Доминикану. И не позорили страну несоответствующим зарплате уровнем жизни.
— Да, сдан. Чем мы лучше?
— А ты где-нибудь была?
— В Египте. Один раз. Отпустили… Что, интересуешься историей? — Ольга кивнула на книжку про инквизицию.
— К нам недавно выставка приезжала. Из Питера, из Петропавловки. Орудия пыток.
— Мы ходили! — послышался детский голосок из кухни.
— Не подслушивай!.. Да, ходили. Любопытные там есть штуковины. Я тогда подумал: чтобы заставить человека сказать правду, много не надо. Поджарь пятки или иголку под ноготь… Зачем тогда все эти приспособления? Одно дело казнь. Тут можно и пофантазировать, особенно если приговоренный того заслуживает. А пытка? Заложенная в человеке склонность к садизму? Или что-то более рациональное? Как думаешь?
— Не знаю, — чуть растерялась Ольга, никак не рассчитывавшая, что они станут обсуждать тему садизма вместо, например, романтического синематографа.
— Я тут и вспомнил про инквизицию. Там особенно извращались. Испанские сапоги, шипованные кресла, «железные девы»… Зачем? Неужели из-за любви к мучениям других? Но не могли же церковники все подряд быть садюгами? И знаешь, что оказалось?
— Не знаю. Я просто этим не интересовалась.
— Это, конечно, версия, но тем не менее. Все безобразия творились под предлогом защиты от дьявола. Мол, святая церковь стоит на страже. И если в человека вселился дьявол, мы вычислим. Вычисляли как раз пытками. Истязали несчастного, пока не находили на его теле место, не реагирующее на боль. Как только находили, беднягу на костер и его жилище туда же. Сжигали. То есть пытки служили конкретной цели — найти эту самую безболезненную точку.
— И что это за точка?
— Отмирание тканей — первый симптом чумы. Понимаешь? Святая инквизиция не базировалась в одном месте. Она разъезжала по странам, словно выездной суд. Так вот, умные люди посмотрели географию выездов. И оказалось, что она совпадает с местами, где свирепствовала чума. Как только начинался мор, туда выезжала бригада. Но простому люду невозможно объяснить, что мы сжигаем вас, потому что вы заражаете других. Что нет у нас пока противоядия и вакцины. Поэтому объясняли дьяволом. В это народ верил. Конечно, случались перегибы, кто-то входил во вкус. В той же Чехии стали сжигать красивых девушек. Всех, без разбора. Мол, если красивая, значит, служишь дьяволу… В итоге оставались одни уродины. Тебя бы, кстати, тоже сожгли.
Ольга не знала, как реагировать на последнее предположение. Вроде бы комплимент, но уж слишком нестандартный.
— Спасибо…
— Что-то похожее случалось и после. Рационализм, прикрытый идеей. Тот же Сталин. Под предлогом борьбы с врагами революции морил народ. Иначе просто бы не прокормил. И ничего бы не построил. А так — столько бесплатной рабочей силы. И, заметь, тоже были люди, искренне верившие в идею. Верившие, что действительно в лагерях исключительно враги народа. Или вот…
Рингтон из «Убойной силы» прервал интеллектуальную беседу. Копейкин ловко выхватил трубку из поясной сумочки, словно ковбой пистолет. Крутанул его между пальцев и поднес к уху.
— У аппарата… Ну?.. Палыч, вообще-то, у меня законный отсыпной! Я сплю! Лежу в кровати и сплю! Нет, один!.. А Леха где?.. Блин, ладно, давай адрес. — Копейкин открыл стол, взял карандаш и написал что-то на полях рекламной газеты. — Да понял, понял… Хорошо.
Отключив связь, повернулся к Ольге:
— Кино отменяется. Дежурный звонил. Там заявочка стремная образовалась, Батраков кражу оформляет, в отделе никого. Я сгоняю, тут рядом.
Кирилл снова полез в стол, пошарил рукой и вытащил пистолетный магазин, вставил его в пистолет, надел кобуру. Поверх натянул короткую спортивную куртку.
— Можно с тобой? — Ольга прикинула, что вряд ли он оставит ее у себя дома. Да и ей это ни к чему.
— Ну если делать нечего… Бога ради. Только не вмешивайся.
Она поставила кружку на поднос и только тут заметила, что пила не чай, а воду — пакетик с заваркой свисал с ручки, а в кипяток была опущена этикетка. Понятное дело, она волновалась. А он? Или решил подколоть?
— Никит, никуда не уходи, мы скоро! Дверь никому не открывай.
— Ну если делать нечего… Бога ради. Только не вмешивайся.
Она поставила кружку на поднос и только тут заметила, что пила не чай, а воду — пакетик с заваркой свисал с ручки, а в кипяток была опущена этикетка. Понятное дело, она волновалась. А он? Или решил подколоть?
— Никит, никуда не уходи, мы скоро! Дверь никому не открывай.
Плащик остался на кресле, бисквит на блюдечке.
* * *Сегодня машина завелась сразу, карбюратор не капризничал.
— Что за заявка?
— Дедок один позвонил. Ружье у него пропало.
— Какое ружье?
— Охотничье, двустволка. Утром было, а сейчас нет. Я заявку приму, отзвонюсь в отдел, а завтра заштампуем.
Надо было взять плащик. Хоть и мокрый. Погода, словно подхватив ее легенду, грозила дождем.
До дома заявителя они доехали минут за десять. Он находился в секторе, застроенном одноэтажными домиками. Вообще-то, Юрьевск на семьдесят процентов состоял из таких одноэтажек, что делало его похожим на некоторые районы Лос-Анджелеса и Лондона. Жаль, что он не так известен и сюда никто не стремится. К домику обычно прилагался небольшой участок. Но если в упомянутых городах на подобных участках устраивали барбекю на аккуратно подстриженных газонах, то на наших теснились грядки, парники или кусты смородины.
На участке, возле которого остановился Копейкин, ничего подобного не теснилось. Здесь наблюдался тяжелый экономический кризис. Безо всяких перспектив выхода. И даже не помог бы транш Газпрома или Евросоюза.
Заявитель, сильно небритый пенсионер, смутно напоминавший Шона Коннери, облаченный в ватник без рукавов, встречал гостей на пороге веранды, тряся зажатым в руке охотничьим билетом.
— Сюда, сюда! Скорее! Вот стервец!
Копейкин, как того требовали правила приличия и закон о полиции, представился, Ольгу представлять не стал. Потом перешел к сути:
— Спокойно, отец. Вас как зовут?
— Михаил я. Егорыч… Пойдемте, пойдемте. — Дедок распахнул двери, приглашая сотрудников в дом.
Запах, оккупировавший внутреннее пространство, сильно отличался от аромата Ольгиного «Жана-Поля Готье». И не в лучшую сторону. Такое ощущение, что здесь одновременно находились цех по переработке костей, филиал городской свалки и привокзальный сортир очкового типа.
В большой комнате, убранством напоминавшей камеру в разорившейся тюрьме, хозяин подвел гостей к платяному шкафу, собранному в годы коллективизации, если не раньше. Одну из створок украшал загаженный мухами календарь двухлетней давности с фотографией певца Михайлова.
— Вот! Я уж и замок повесил, так ему ничего не помеха! — Дедок продемонстрировал навесной замок, оторванный от створок шкафа вместе с хилыми петлями. — Сволочь такая! Посадите вы, наконец, его, иначе натворит бед!
— Посадим с удовольствием, — пообещал Копейкин, — для начала скажите, кого?
— Да Ромку! Внука! Он же все на наркотики спустил, теперь вот и до ружья добрался! Ружье хорошее, хоть и старое. Двустволка, «Ижмаш». Пятнадцать тысяч за нее давали!
Копейкин помрачнел и сменил тон:
— Патроны были?
Михаил Егорович сунул голову в шкаф.
— Вот ведь паразит! Забрал! Картечь!
— Когда он ушел?
— Я ж не знаю! Спал! В четыре прилег отдохнуть, просыпаюсь, а замок на полу валяется! Скотина какая! Ни дня не работал!
— Кто здесь еще живет?
— Витька! Второй внук.
— У него спрашивали?
— Бесполезно. Пьяный дрыхнет на веранде. С утра! Всю ночь гужбанил где-то!
— А родители? — Ольга решила поучаствовать в опросе, чтобы не выглядеть неким инородным телом.
— Генка, зять, водкой отравился в том году, а Надька гуляет где-то второй месяц! Вырастил шалаву, позорит отца…
— Куда он мог пойти? — спросил Копейкин.
— Да откуда ж я знаю? Витька, может, скажет…
— Я сейчас. Подождите. — Опер быстро вышел из комнаты.
Михаил Егорыч продолжал причитать:
— Стервец! Лучше б в армию забрали!
— Сколько ему лет? — продолжила за Копейкина Ольга.
— Двадцать первый!
— Давно колется?
— Давно! Все ведь продал! Даже телевизор старый! Посадите, посадите вы его, наконец!
Ольга, работая в следствии, не любила подобные дела. Потерпевшие на эмоциях писали заявления, милиция находила украденное, иногда с большим трудом. После чего родственники тут же канючили не давать делу хода. «Ну как же ж я родного сына посажу?» И бесполезно объяснять, что милиция не бюро добрых услуг по розыску барахла, что должен быть предусмотренный законом итог.
Интересно, что предпримет Копейкин? Настоящие качества проявляются, когда человек уверен, что за ним не наблюдают и не пишут на видео.
Она приложила палец к губам и, стараясь не цокать каблуками итальянских туфель, переместилась в коридор, а оттуда к веранде, дверь на которую, к счастью, оказалась приоткрытой ровно на ширину глаза.
Старший сын «Шона Коннери» спал на тахте, положив ноги на подушку. Копейкин безуспешно пытался его растормошить. Поняв, что Витенька не проснется, заглянул в рукомойник, висевший на стене. Снял его и полил спящего водичкой. Это оказало бодрящее воздействие лучше всякого кофе. Человек разлепил глаза.
— Не понял… Чего, бля, за дела?
Из песни Шнурова, как говорится, мат не выкинешь. И не запикаешь. Это не реалити-шоу.
— Здравствуй, Виктор.
Парень, тощий, как планшетник, и бледный, как поганка, сел на тахту.
— Ромка где?
— А тыыбля кто такой?
Вместо ответа Копейкин несильно ткнул собеседника кулаком в живот. Тот согнулся и закашлялся.
— Повторить вопрос?
Предсказуемый ответ не заставил себя ждать. Планшетник был, хоть и слаб телом, но крепок духом:
— Да пошел ты!
С такими надо ласково, по-человечески.
— Ладно, старик… Извини, ошибся я. Спи дальше.
Копейкин протянул руку для пожатия. Причем левую, словно был левшой. Витька злобно посмотрел на странного гостя, но руку все же пожал. Худой мир, как говорится, лучше носорога.
Через секунду стало понятно, почему протянута была именно левая рука. В правой Кирилл Павлович держал два граненых карандаша импортного производства — отечественных карандашей наша промышленность давно не выпускала, потому что из нефти карандаш не сделать. С ловкостью фокусника, отработанным, хорошо поставленным движением он воткнул карандаши между пальцев Витька и сжал его кисть. Теория не расходилась с практикой. Первый способ заставить человека говорить правду.
Ольга, как человек, давно находившийся в системе, слышала про этот трюк, называемым в народе «рукопожатие уголовного розыска», но видела впервые. Говорят, боль от такого приема парализующая, и, какого бы сложения ни был человек, он сопротивляется не очень активно. Конечно, против Федора Емельяненко или депутата Валуева с карандашами не попрешь, но на такого перца, как Витька, вполне эффективная мера воздействия. Что последний и подтвердил, вскрикнув от боли. Копейкин же повторил вопрос:
— Где Ромка?
— Не знаю! Спал я! Бухой! А-а-а!!! Пусти!!!
— Не бухай и не бухим будешь… Напрягись!
Витек прикинул, что пальцы дороже брата, и сдался:
— К Борману пошел! Пусти!
— К Борисову? Стасу?
— Да!..
— Зачем, сказал?
— Бабок тот ему должен! Пусти! Больно! — Витька сполз с тахты и упал на колени.
— Давно?
— С минут сорок!
— У кого Ромка берет героин? — Копейкин не ограничился узкой темой. Почему бы не узнать больше, воспользовавшись благоприятным моментом.
— Не знаю! Про Буйвола что-то трепал!
Ольга решила не дожидаться очередного вопроса. В конце концов, она куратор, а не подельник.
— Кирилл! Ты что?
Копейкин обернулся, отпустил руку, убрал в карман куртки карандаши. Похлопал Витьку по плечу.
— Отдыхай. Считай, что я тебе приснился.
Быстро вышел с веранды, вернулся в комнату. Михаил Егорович по-прежнему причитал.
— Так, отец… Шкаф не трогай, я вернусь, составлю протокол осмотра. Сейчас иди в отдел, напиши заявление.
Пенсионер тут же прекратил стоны.
— А зачем заявление?
— Сам же просил посадить.
— Так… — он растерянно посмотрел на Копейкина и на стоявшую за его спиной Ольгу, — так, может… Кто другой напишет? Внук все-таки…
* * *Когда они садились в машину, Ольга, опять-таки из кураторских побуждений, задала служебный вопрос:
— Почему участковый не изъял ружье? Это же притон.
— Если б каждый делал то, что должен, было бы скучно жить.
Зато теперь весело…
Через пару минут она перешла к теме увиденной ею сцены опроса невинного свидетеля:
— Хоть бы меня постеснялся.
Копейкин догадался, о чем шла речь. Карандашики, инквизиция, теория о рациональности… Слова это слова, а дела — вот они.