О каждом подобном предмете любой достаточно взрослый человек мог бы написать СВОЮ ИСТОРИЮ. Потому что у каждого бывшего обитателя Страны Советов имелись собственные взаимоотношения с почти исчезнувшим с пределов Земли предметом. И у Арсения история была своя.
Беда только в том, что всякая описанная вещица тянет за собой другую. Вспоминалось новое, список утрат расширялся, и конца работе в ближайшее время не предвиделось.
Из рукописи Арсения Челышева
ПИОНЕРСКИЙ ГАЛСТУКВ пионеры меня с первого захода не приняли. Вот была трагедия!
Я был наказан, и за дело. Началось с того, что учительница впаяла мне двойку. Я учился в третьем классе, и учился хорошо. Даже четверку считал для себя плохой отметкой. А тут вдруг – бац, двойка! Главное, не помню сейчас, за что конкретно получил «лебедя». Однако тогда мне совершенно точно казалось, что оценка – несправедлива. Думаю, и впрямь училка погорячилась. Чувство обиды было настолько сильным, что после уроков я двойку в своем дневнике стер. Мною не расчет, как сейчас помню, двигал. Я не хотел замести следы преступления. Я хотел вымарать из дневника (и из своего сердца!) незаслуженное оскорбление. Поэтому неуд удалял второпях, причем, надо же было додуматься, стирал с помощью КЛЮЧА от дома, который у меня, как и у многих моих соучеников, болтался на шее НА БЕЧЕВКЕ. В результате в дневнике образовалась практически сквозная дыра.
Разумеется, отверстие в моем дневнике не осталось незамеченным учительницей. И бабушка с дедушкой о моем преступлении тоже узнали. Бабуля только удивленно развела руками: «Зачем ты это сделал, Сенечка?» Родные меня не наказали – однако со стороны педагога последовала суровая кара, причем по идеологической линии.
Идеологические кары вообще были мощнейшим рычагом воздействия на советских граждан. Если не самым действенным. Но это я понял гораздо позже. Угроза лишения ПАРТБИЛЕТА дамокловым мечом висела над каждым членом передового отряда советского народа. Проработка на ПАРТСОБРАНИИ с последующими санкциями являлась для советских тружеников гораздо более действенным наказанием, чем экономические санкции: лишение премии, понижение в зарплате и даже увольнение.
Вот и в моем случае учительница взялась давить меня идеологией.
Близилась годовщина основания комсомола (если кто не помнит, 29 октября), и лучших октябрят в тот день должны были в торжественной обстановке принять в пионеры. Разумеется, я, как твердый «хорошист», числился в числе лучших. Невелика заслуга, потому что в передовиках, удостоенных праздничного принятия, ходила половина класса. И вот меня в наказание (не за самое «пару», а за надругательство над дневником) из классного авангарда вывели. Очень было обидно. Не до слез, однако самолюбие пострадало.
В итоге приняли меня в ряды пионерской организации позже, уже после осенних каникул и седьмого ноября, красного дня календаря, безо всякой торжественности. В компании троечников, хулиганов и всяких умственно отсталых, которые не могли даже вызубрить наизусть клятву: «Я, Челышев Арсений, вступая в ряды пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина, торжественно клянусь…»
Таким образом, свой пионерский галстук я по-настоящему выстрадал. Тем слаще было ощущать его на своей шее.
Тогда я учился в городе Южнороссийске. Жил с бабушкой и дедушкой. Наша школа, довольно древнее здание, располагалась на самом берегу моря. В окно класса мы могли наблюдать, как входят в бухту пароходы и «кометы», как снуют рейсовые катера и буксиры. Парты, стоявшие у окна, считались потому привилегированными. В наказание провинившихся пересаживали оттуда на более далекие от морского пейзажа ряды. (Как пересадили и меня после надругательства над дневником.)
Но сейчас не об этом. Наш дом, в котором жили дедушка с бабушкой, также находился на берегу бухты – однако довольно далеко от школы (особенно если мерить город моими тогдашними масштабами восьмилетнего малого). От школы до дома ходьбы было прилично. Наверное, минут двадцать. Притом мне запрещалось идти напрямик, по набережной. Набережная считалась не очень подходящим местом для того, чтобы там самостоятельно гуляли младшие школьники. Объяснение запрета прибрежных прогулок было простое: «Там же по вечерам полно шпаны, вдруг кто-нибудь к тебе пристанет!» Поэтому мне разрешалось ходить по другим улицам – параллельным набережной, но расположенным дальше от моря.
Предосторожность, возможно, лишняя – Южнороссийск, как и весь Советский Союз, был в целом спокойным местом. Но беспокойство бабушки с дедушкой имело под собой основание – если учесть, что занимались мы, третьеклассники, даже не во вторую, а в третью смену.
Сейчас я понимаю, что значила учеба в третью смену – в те времена, когда дети назывались «единственным привилегированным классом». На самом деле в СССР элементарно не хватало школьных зданий. Ракет хватало, а школ – нет.
Итак, начинали мы заниматься где-то в полчетвертого дня, а заканчивали в полвосьмого – восемь вечера. И в ноябре я шел домой уже в кромешной темноте.
Надо заметить, никого из класса никто из родителей (или там бабушек-дедушек) после занятий не встречал. Да и стыдно как-то было, если тебя вдруг после уроков взрослые сопровождают. Мы сами против проводов протестовали.
Хотя практически каждому из нас до дома было шагать и шагать. Южнороссийск в те времена был трех-, максимум четырехэтажным. И по преимуществу – одноэтажным частным. Поэтому по горам вокруг Цемесской бухты город расползался далеко и высоко.
Я жил, считай, в самом центре – и то мне требовалось пройти от школы около километра, семь или восемь больших кварталов. Никому из моих однокашников со мной было не по пути. На уроки и с уроков я всегда ходил в одиночестве.
Итак, ноябрьским вечером мне на шею наконец повязали выстраданный мною пионерский галстук. Потом последовало что-то вроде торжественной линейки (далеко не столь торжественной, какой удостоились наши чистые, незапятнанные однокашники первого приема двадцать девятого октября). И наконец нас распустили по домам.
Я выбежал из школы. С моря начинал задувать норд-ост (как звали свирепый здешний ветер местные) или бора (как именовался он официально и как обычно обзывали его приезжие). Курточку я, разумеется, распахнул настежь. Я хотел, чтобы все видели: идет не какой-нибудь там малыш-октябренок, а взрослый товарищ, пионер.
Красиво повязанный галстук словно грел мне шею снаружи своими алыми языками.
Гордость переполняла душу.
Однако на темных улицах практически не встречалось прохожих. Вечер, девятый час, норд-ост: кому охота шляться по городу! Я никому не мог продемонстрировать ни новый галстук, ни свой изменившийся статус.
Тогда я решил слегка изменить маршрут. Нет, не стал выходить на набережную, которой меня основательно запугали и где от холодного ветра, того гляди, пришлось бы куртешку застегнуть, алую красоту спрятать. Я пошел другим курсом: еще дальше от моря на главную улицу города под названием Советов. Здесь продолжали работать магазины – центральный продовольственный и табачная лавка. Народ спешил на девятичасовый сеанс в кинотеатр «Москва» и шумел в ресторане «Бригантина». Тут кое-где даже горели фонари, и галстук мой был более заметен.
Насколько же (я думаю сейчас) мы не меняемся с возрастом! Прошло много лет, у меня выросли и даже начали седеть усы, а все туда же. Помнится, Настя подарила мне фирменный шарфик. И фирма-то не бог весть какая, но с узнаваемым торговым знаком. И что вы думаете? В первый день я этот шарф надел даже не с пальто, а в стиле тренера Моуриньо с пиджаком и повязал его так, чтобы торговая марка смотрела наружу. Еще и отслеживал выражения лиц встречных: заметили они, в каком шарфе я иду?! Что за мальчишество!
Вот и тогда, тридцать шесть лет назад, я свернул на улицу Советов и гордо понес себя с пионерским галстуком – мимо горпарка и планетария, госбанка, главного гастронома, ресторана «Бригантина»… Здесь прохожие навстречу стали попадаться – но, увы!.. Никто не обращал на меня внимания. И то, что я сделался юным пионером, вообще мало кто замечал.
И только одна-единственная женщина средних лет (то есть, я думаю сейчас, около тридцати) приметила мой галстук. И кажется, поняла, что творилось у меня на душе. И улыбнулась мне: приветливо, снисходительно, по-доброму. Может, у нее у самой сын или дочка только что вступили в пионеры? А может, она была учительницей из другой школы? Или пионервожатой? Или просто проницательным, приметливым и добрым человеком?
…В итоге – пионером я пробыл около пяти лет. Дольше, между прочим, чем комсомольцем. (Из рядов ВЛКСМ меня изгнали «в связи с возбуждением уголовного дела».) Отношение к алому галстуку менялось – как меняется со временем отношение ко всякой вещи. Тем более – к символу, не имеющему никакой практической ценности, а лишь олицетворявшему идею.
К концу пребывания в рядах пионерии красный галстук уже откровенно меня тяготил. Мы, восьмиклассники, их носили – потому что нельзя было не носить: учителя придирались, ругались, когда их не было, выгоняли из класса.
«Дома забыл?! Иди давай, неси! Или с родителями являйся!»
Но в каком виде алые тряпочки болтались на наших шеях – особенно у мальчишек! Жеваные, кое-где драные, временами исписанные чернилами. Считалось особым шиком на оборотной стороне кумачового галстука накалякать шариковой ручкой названия поп-групп (естественно, на английском), словцо HIPPI или даже английские ругательства.
«If you want to fuck for funny, fuck yourself and save your money!»
Идея на глазах рвалась, ветшала, тяготила. В том числе – в своем вещественном воплощении.
Многие мальчишки, отсидев уроки и выйдя на крыльцо школы, срывали обрыдшую тряпку с шеи и совали в карман, портфель, с глаз долой.
То, что пять лет назад было свидетельством гордой взрослости, теперь стало уликой. Уликой детства.
Может (кто знает!), мы, будучи подростками, стали бы по-другому относиться к галстуку, когда б нам рассказали о его генеалогии. Но откуда родом «частица алого знамени», мало кто задумывался. Из детей – уж точно. И даже если о том знал или размышлял продвинутый взрослый, все равно вряд ли он стал бы открывать глаза юным пионерам. Этак и до мордовской зоны можно было договориться – за антисоветскую агитацию.
Но сейчас-то об этом можно рассказать!
Пионерский галстук восходит к скаутскому. А у скаутов он откуда?
Разумеется, от ковбоев.
Ковбоям шейный платок служил для вещей сугубо практических: чтоб в шею не дуло ветром, когда скачешь на мустанге, чтоб не летела пыль прерий за шиворот, чтоб можно было утереть им пот и перевязать рану. Кроме того, платок использовался, чтобы прикрыть лицо, когда грабишь банк или почтовый дилижанс.
Про ковбоев мы тогда ведали. В семидесятые годы вестерны в СССР сильно популярными не были (их почти не показывали, вестерны, да особенно и не снимали тогда). Однако кое-что ковбойское и нам перепадало.
Добралось до советских экранов «Золото Маккены» с Грегори Пеком и Омаром Шарифом (закадровую песню даже перевели на русский, а пел ее под начальные титры Валерий Ободзинский).
Когда я перебрался в Москву, в «Иллюзионе» на Котельнической набережной можно было посмотреть старый черно-белый «Дилижанс» или «Великолепную семерку». Гэдээровская студия «ДЕФА» снимала фильмы про индейцев с Гойко Митичем.
Кое-где в провинции крутили пародийного чехословацкого «Лимонадного Джо».
Даже отечественные кинематографисты принялись ковать свой ответ вестернам: соцреалистические истерны. Иные фильмы были прекрасными. Во всяком случае, наши юные души они бередили: «Достояние республики» например, с юными Табаковым и Мироновым. Или «Седьмая пуля». Или хотя бы «Неуловимые мстители» и их «Новые приключения».
Думаю, если б нам, подросткам, сказали тогда, что пионерский галстук – прямой родственник ковбойскому шейному платку, мы б, может, к нему совсем иначе относились. О! а если б нам еще внушили, что он – двоюродный брат прочим ковбойским аксессуарам! Таким, как шляпа с загнутыми полями, длинноствольный револьвер и – главное! – ДЖИНСЫ! Тут, глядишь, и советские восьмиклашки невольно прониклись бы к своим шейным украшениям уважением.
Другое дело, что человек, который предложил бы в семидесятые столь нестандартный идеологический ход – связать пионергалстук с ковбоями, – явно бы плохо кончил: принудительной психушкой как минимум. К подобным смелым ассоциациям закостеневшая советская идеологическая машина совершенно была не способна. Вот и рухнула, вместе с галстуками, комсомольскими значками и партбилетами…
Ныне наследницей пионергалстука (по утилитарной линии) стала бандана. Ноль идеологии, сплошная практичность. Цвет и узор банданы ничего не значат. Она может быть красной, серой, черной и в крапинку. С рисунком, узором и без оных. Ее можно носить на шее, голове, руке, ноге и использовать для тысячи разных надобностей.
Прямо противоположным бандане полюсом являлась «частичка нашего знамени», что носили мы на своих юных шеях.
Ничего полезного, голый символ.
Обнаженная идеология, невкусная, как чистая соль.
Поэтому обретали мы галстуки с вожделением, расставались – без сожаления.
И следующий свой знак отличия уже получали (а получали – все) безо всякого трепета. А следующим был КОМСОМОЛЬСКИЙ БИЛЕТ.
* * *Незаметно на столицу опустился вечер. Арсений перестал писать, подошел к окну и изумился: уже темнеет, вот-вот на Патриках зажгут фонари. Медленно и оттого величественно падал снег. Когда он брался за дело, еще вовсю горело в окнах утреннее солнце. За то он и любил свою работу: когда ею занят, не замечаешь, как летит время. На самом деле лишь немногие в жизни занятия давали ему такое ощущение. Разве что секс – особенно когда они были моложе и их с Настей любовь только разгоралась. А теперь – Настя ушла, и он уж и забыл, когда в последний раз занимался глупостями. Еще чувство выпадения из времени давали фильмы и книги. Однако надобны были ОЧЕНЬ ХОРОШИЕ кино и романы. Последним таковым для Сени стал «Ледяной дом» Диккенса, которого он некогда (из-за закружившейся от Насти головы) пропустил на факультете.
Пока он работал, несколько раз принимался беззвучно звонить телефон – подпрыгивал и вибрировал, но Челышев не подходил. И вот теперь обнаружил, что на мобильнике значатся восемь (!) пропущенных звонков от одного и того же человека – приятеля и кинорежиссера Петра Саркисова. Именно Петя снял сногсшибательный мульт про трех воздушных змеев по сценарию Арсения. Именно он, бешено энергичный, достал на фильм денег и сколотил компанию художников, готовых трудиться почти забесплатно. Именно он пробивал фильм в прокат, делал ему пиар, а также вращался в международных сферах. В итоге мультик с успехом показали на Первом канале, а потом и на прочих! А Саркисов вдобавок продал кино не только во Францию с Японией, но даже на неприступные рынки Англии и Штатов.
Петин голос в трубке слегка плыл и запинался – что было чрезвычайно удивительно. Саркисов пил мало, только сухое вино, и даже разводил его в подражание древним грекам водой. Но, выпивая декалитры своего пойла, он замечательно держался. Должно было случиться нечто экстраординарное, чтобы в будний день, да еще не в позднее время, режиссер вдруг оскоромился.
– Слушай, Чел, ты вообще стоишь или сидишь? – нетвердо вопросил Петя. – Лучше сядь, а еще лучше – ляг. Потому что то, что я скажу, сразит тебя наповал.
– А ты-то сам, я чувствую, лежишь уже? – усмехнулся Челышев.
– Не хами папе. Ты вообще знаешь, с кем разговариваешь?
– С пижоном, который даже сухое водой разбавляет.
– Э-э, нет… Ты разговариваешь знаешь с кем?.. Да нет, ты не знаешь, не можешь знать, с кем ты разговариваешь! Но скоро узнаешь!
Петр выдержал длинную мхатовскую паузу – фоном в трубке слышался шум большого заведения общественного питания: звон посуды, смех, голоса.
– Ну, не томи.
Петя старался быть бесстрастным, однако не смог сдержать ликования в голосе:
– Ты разговариваешь с номинантом на «Оскар»!!! Возможно, будущим лауреатом! И я – я только тебе позволяю так со мной разговаривать! Потому что и ты – слышишь, и ты! – тоже являешься НОМИНАНТОМ НА «ОСКАР»! Ты понял?!
– Ничего не понимаю. Объявят результаты ведь только сегодня вечером – по лос-анджелесскому времени. Значит, по нашему – завтра к утру!
– Э, старичок, знаешь ли ты, что такое армянская мафия? О, ты не знаешь, что такое армянская мафия! – Раз Саркисов заговорил о мафии, тем паче армянской, заключил для себя Арсений, значит, он и в самом деле изрядно набрался. – Армяне всегда все про себя и про других знают. Не сомневайся: сведения верные. Пацан за базар отвечает – так твои кенты на зоне говорили, да? Короче, я в «Куршавеле», как ни пошло сие звучит. Давай одевайся и дуй сюда, будем праздновать. Главное – ты представь, старичок, ты только представь! – нас выдвинули не за лучший иностранный фильм, как можно было бы подумать. Нет! Ведь наше же кино НЕ на иностранном языке, правильно? Оно вообще ни на каком языке, ха-ха-ха! Поэтому его выдвинули просто в номинации мультиков! Лучший короткометражный анимационный фильм! Ты подумай: мы не с Аргентиной и Лаосом будем соревноваться! Наши противники: «Уолт Дисней», «Пиксар» и «Дрим воркс»! Мы с тобой – бли-и-ин, парень! – в Лос-Анджелес стопудово поедем! Ты давай смокинг себе заказывай!
– Ладно, может быть.
У Арсения не получалось разделить Петину радость. Решительно в это не верилось. Мало ли что там утверждает Петина мифическая армянская мафия. Вот если объявят официально – сегодня, ближе к утру, тогда и погуляем. Да и не хотелось разменивать возникший боевой рабочий настрой. Саркисов тактичный, даже будучи выпившим, похоже, понял это и настаивать не стал. Сеня попрощался и положил трубку.