Две следующие закономерности Настя вывела сама. В России начала двадцать первого века они, увы, тоже оказались всеобщими. Гласили они следующее. Во-первых, каждый рабочий и каждая бригада способны напортачить – и, значит, они напортачат. И во-вторых, каждый прораб готов украсть – и, значит, если дать ему волю, украдет. К сожалению, исключениями из правил оказывались единицы. Такими – умелыми и совестливыми рабочими и честными прорабами – Настя дорожила как зеницей ока. Будто над золотой кладовой тряслась.
Разумеется, многие воришки прорабы пытались взять Настю в долю: мы тебе откат за украденное – двадцать, тридцать, даже пятьдесят процентов, а ты нам развязываешь руки. Капитонова ни разу не согласилась. Обманывать заказчиков – удел фирм-однодневок. Она создавала себе имя. Работала на репутацию.
Добрую славу, к слову сказать, нарабатывала дольше, чем ожидала. Только спустя десятилетие косяком пошли клиенты, которые говорили: с вами работал мой друг, зять, сват, коллега, и он мне вас порекомендовал.
А с исполнителями, трудягами – вообще беда. Настя со смехом говорила друзьям, что на своей работе стала мизантропом и отчаянной шовинисткой. На подмосковных стройках нынче трудится настоящий интернационал, от монголов до негров. И в минуты усталости или когда ее подводили, Настя готова была возненавидеть все нации и народности. И своих, родных, русских, в первую голову. Умелый работяга – в наше время и в нашей стране – стал полумифической фигурой, редкой птицей, еще менее распространенной, чем честный прораб.
За всю многолетнюю Настину работу по пальцам одной руки пересчитать можно было случаи, чтобы подрядчик работу свою выполнил точно в срок и без изъяна. Что-нибудь обязательно, говоря современным языком, накосячит. Первое время Настя в отчаяние приходила. Потом стала относиться к происходящему философски – только старалась вовремя разоблачить косоруких умельцев и заставить брак переделывать.
А косяки случались такие, что воистину – нарочно не придумаешь. К примеру, работяги установили в коттедже дверь ванной, запирающуюся на замок не изнутри, но снаружи. Или дверцу встроенного сейфа, которая открывалась, как хлебница, на себя. Или канализационную трубу, расположившуюся аккурат под потолком хозяйской спальни. И что интересно, когда Настя в любой компании рассказывала знаменательные примеры бракодельства – каждый из присутствующих выступал со своей аналогичной историей.
Зато тех немногих трудяг, что работали без сучка без задоринки, Настя была готова на руках носить, у конкурентов отбивала. Беда только, что и они довольно быстро портились. Или безумные цены за свой труд заламывали, или начинали халтурить. А порой и то, и другое одновременно.
Не проблемой было, к примеру, найти исполнителей на земляные работы. Посланцы из среднеазиатских республик рыли канавы за копейки, трудились от зари до зари и соглашались жить в самых нечеловеческих условиях. Беда лишь в том, что копать – для большинства из них было верхом сложности. Даже бетонные работы они запарывали, когда над ними не было ежеминутного контроля. Бригады из Молдавии все чаще попадались жуликоватые: так и норовили чего-нибудь стащить. Татары знали себе цену – и цена порой превышала умение. Хороши были украинцы-западники из пятидесятников. Все-таки протестантская религия (задумывалась Капитонова) благотворно, наверное, воздействует на отношение к труду. Сектанты-пятидесятники были чистенькими, вежливыми. Не пили, не курили, работали от зари до зари. Еще бы, сколько ж надо заработать! У каждого как минимум пять детей – а то и по пятнадцати душ в семье.
Кстати, еще один строительный закон Настя открыла: верующий рабочий, как правило, лучше безбожника. Даже не столь важно, во что или в кого он верит. Соблюдает ли субботу, как электрик Миша, или свято блюдет воскресенье, как сектанты-пятидесятники и воцерковленные православные.
У нас, у русаков, думала Настя, много положительных качеств. Особенно нам идет трудиться по вдохновению. Вот если нападет на нашего стих – любо-дорого смотреть: стрелой летает! Красиво делает, чисто, аккуратно! Беда лишь в том, что на нас трудовая муза снисходит нечасто. То похмелье, то не с той ноги встал, то в семье проблемы, то работа поперек натуры, то начальник дурак. И еще обязательное свойство: чего-нибудь, да не доделать. Маленькую дырочку, да оставить. Заусенчик какой-нибудь. Дед, Егор Ильич, говаривал о таких умельцах: писал-писал, говном запечатал.
Да и креативности, говоря современным языком, в наших тружениках перебор. Инициатива из них так и пышет. Сделать все что положено, от и до, русским скучно. Наш работяга обязательно возьмет и улучшение какое-нибудь от себя добавит. А спросила: кто велел? Кто просил? – бубнит: «Я ж для вас как для себя стараюсь! Я ж думал, так оно лучше будет!» Ну а если уж возникает на стройке какой вопрос, какая непонятка или начальству некое решение надо по ходу дела принять, русская бригада обязательно работу бросит, столпится вокруг тебя и начнет свои идеи выдавать: одна остроумней и фантастичней другой.
А ведь самое обидное, что подобные свойства – лень, зависимость от настроения, чрезмерную креативность в ущерб исполнительности – Настя не только за русскими каменщиками, плиточниками или, допустим, кровельщиками замечала. И за своими близкими тоже. Например, за Арсением. Или даже – в прошлой жизни – за Эженом. Или – вот вам и новое поколение – за юным сыном. Попросишь, к примеру, мужика белье постирать, он, для начала, будет долго кислиться, кривиться… Потом соберется, накинется – и в порыве вдохновения вместе со своими носками нежный топ от Дольче – Габбаны простирнет, испортив начисто.
А она сама что – из другого теста сделана? Такая же. И тоже далеко не идеал трудолюбия. И очень хорошо, что в том отчет себе отдает. Есть у Насти, конечно, сильные стороны: вышеупомянутая креативность, к примеру, изворотливость и умение любую запутанную ситуацию разрулить. Герр Вернер порой на нее откровенно диву дается. Он-то, когда возникает некая неопределенность или разборка (которых в Москве пруд пруди), обычно в ступор впадает.
Зато Капитонова не может не восхищаться тем, как немец Вернер монотонно, упорно, трудолюбиво, уверенно, не поднимая головы трудится. Точит и точит, не отрываясь, свое – словно капли долбят камень.
В последнее время у них с Вернером даже идея появилась: выписывать работников не откуда-нибудь, а из Германии. Тех бывших советских немцев, что уехали на волне объединения семей в начале девяностых, а теперь пообтесались за границей и тамошней рабочей культуры набрались. Идеальные труженики: и по-русски понимают, и по-матерному, а главное, работают споро, точно, скрупулезно. Одна беда: если высококвалифицированных завозить – дороговато на круг получается. Немцев ведь, в отличие от узбеков, в бытовке на нарах не поселишь, до ветру на мороз не погонишь. Им подавай отдельную квартиру с душем и кофеваркой, да еще и за билет в евро плати.
Но все равно: Настя с Вернером планировали уже в этом сезоне на пробу зафрахтовать нескольких соотечественников герра партнера.
Словом, тяжкую Настя выбрала себе планиду. Зато как приятно бывает порой, когда лирическое настроение нападет, рассматривать альбомы с фотографиями построенных ею особняков. Или читать статьи о своих объектах в дизайнерских журналах. Работа оправдывает жизнь, придает ей смысл.
Глава 3
АрсенийБолтовня с юной девчонкой оказала на Челышева-старшего тонизирующее воздействие. Когда ты интересен как сексуальный объект человечку в два раза тебя моложе, это как-то… Будоражит, что ли… Однако ничего выходящего за рамки приличий в тот день не случилось. Арсений целомудренно проводил Алену до метро, сам вернулся домой на Патриаршие.
На следующее утро он объявил себе: краткий алкогольный отпуск окончен. Даже искушения продолжать не было.
Сеня, собираясь с мыслями, смотрел из окна своей башни из слоновой кости на утреннюю суету и чувствовал себя бодрым и молодым. И вдохновенным. Такие моменты нельзя упускать. Когда тебе двадцать или даже тридцатник, можно транжирить жизнь, как заблагорассудится. Хотя с возрастом начинаешь, конечно, жалеть бестолково потраченное время. Ну а в сорок пять у тебя каждый солнечный денек на счету. Надо ведь не просто закончить книгу, но и издать ее. И еще хотелось бы успеть насладиться успехом.
Поэтому – ко всем чертям! Выключить звук на обоих телефонах, не выходить в и-нет. Компьютер – к бою, а пока чашка кофе прочистит мозги после вчерашнего.
Квартирка, где проживал Арсений, была олицетворением мечты провинциала. Именно о такой грезил приехавший из Южнороссийска бедный студент Сеня Челышев. Вернее, почти о подобной – ибо даже когда (и если) мечта вдруг каким-то чудом материализуется, замки воздушные не превращаются в замки земные в точности. Пусть в чем-то, но уступают идеалу. Однако случается, что в чем-то они мечту превосходят. Например, юный Сеня никогда и мечтать не смел о жилье с видом на Патриаршие. В молодости казалось, что там обитают одни небожители: генералы, номенклатурщики (как Настин дед), артисты. Но ему вдруг привалило счастье жить здесь же.
Поэтому – ко всем чертям! Выключить звук на обоих телефонах, не выходить в и-нет. Компьютер – к бою, а пока чашка кофе прочистит мозги после вчерашнего.
Квартирка, где проживал Арсений, была олицетворением мечты провинциала. Именно о такой грезил приехавший из Южнороссийска бедный студент Сеня Челышев. Вернее, почти о подобной – ибо даже когда (и если) мечта вдруг каким-то чудом материализуется, замки воздушные не превращаются в замки земные в точности. Пусть в чем-то, но уступают идеалу. Однако случается, что в чем-то они мечту превосходят. Например, юный Сеня никогда и мечтать не смел о жилье с видом на Патриаршие. В молодости казалось, что там обитают одни небожители: генералы, номенклатурщики (как Настин дед), артисты. Но ему вдруг привалило счастье жить здесь же.
Конечно, его квартирка в двадцать один квадрат общей площади – явно маловата. Крохотная студия с низкими потолками под самой крышей дома тридцатых годов прошлого века. В углу кухонька да выгородка, за которой душ с туалетом. Для холостяка – нормально. Но гостей больше двух здесь не примешь. Девушку, конечно, пригласить можно, однако вдвоем не проживешь.
Как Арсений стал обладателем сих очаровательных апартаментов – достойно отдельной повести. Конец восьмидесятых – начало девяностых, слом эпох, крах коммунизма открывал для всех огромные перспективы. В те дни – или голова в кустах, или грудь в крестах! Можно было погибнуть (в буквальном или фигуральном смысле) – а можно взлететь. Ничтожное меньшинство тогда вознеслось. Стали олигархами, видными чиновниками или просто богачами. Многие погибли: спились, извелись, не нашли денег, чтобы нормально вылечиться. А Арсений оказался ровно посерединке. Совсем не обогатился и денежной службы не нашел. Но и не опустился, не умер. Оказался в итоге с небольшим, но стабильным заработком – да и квартиру на Патриарших получил.
Хотя из-за того, в каких сферах вращался, мог бы, конечно, ухватить гораздо больше – только прояви чуток пронырливости, подлости, лизоблюдства.
Однако по порядку.
К концу лета девяносто первого года Сеня очутился у разбитого корыта. Его кооператив «Катран-Мед», где исцеляли рак вытяжками из черноморской акулы, благополучно прикрыли. Газеты в штат его не брали – за Челышевым тянулся шлейф скандального кооператора, богача. Да и кому он был нужен в советской печати с непогашенной тогда судимостью по «убойной» статье!
Деньги после ликвидации кооператива у Сени оставались, да немалые. Что там говорить! Настоящие деньжищи имелись – миллионы. Но купить на них что-либо в распадающемся СССР было невозможно. А в воздухе носились слухи о новой денежной реформе, будущей бешеной инфляции. Передовые товарищи надеялись на программу Явлинского «500 дней» – которую, дескать, скоро примут и она всех осчастливит. Однако путь к счастью для нашего народа в те дни обещали проложить (как всегда) через обязательные испытания и (для всех или почти всех) бедность.
И вот однажды, в понедельник, за утренним августовским роскошеством – яичница с настоящим кофе – Арсений включил телевизор. И выронил вилку. Заявление советского правительства. Горбачев отстраняется от власти. Объявляется чрезвычайное положение. Власть переходит в руки ГКЧП. В столицу вводятся войска. В довершение стали крутить балет «Лебединое озеро».
Решение пришло в голову Арсения, едва он успел допить кофе. В свой рюкзак, с которым он девять лет назад прибыл покорять Москву, Сеня сложил: диктофон (величиной с нынешний ноутбук) и старый, дедовский еще фотоаппарат «Киев». На счастье, в холодильнике имелись стратегические запасы: комплект квадратных батареек «Крона» (для диктофона) и десять катушек пленки «Свема» (для фотика). Кроме того, на черный день в морозилке тещенька, Ирина Егоровна, еще перед своим бегством с Эженом приберегла дефицитнейшее сливочное масло. Его, а также буханку серого хлеба Арсений тоже отправил в вещмешок. Поколебался и сунул в рюкзак пару запасных носков и свитер.
Настя с маленьким Николенькой были в те солнечные августовские дни на даче. Ирина Егоровна, растворившись в заграничном раю, оставила гражданке Анастасии Капитоновой громадное наследство: квартиру на Большой Бронной, машину и дачу. Благоверная уже принялась осваивать приобретенное наследство и сейчас пребывала с малышом в дачном поселке. Они, наверное, и не знали о происходящем – телика на даче не было, радио тоже. Что ж, слава Богу. По крайней мере, Сене никому не надо давать отчет. И никто не будет хмуриться, сердиться и умолять: не ходи!
Перемены, случившиеся в городе в то утро, сразу бросились в глаза, стоило Арсению выйти с Бронной, мимо недавно обретенного Макдоналдса, на Пушкинскую площадь. Движение по Тверской оказалось перекрыто. Печально бросив «рога», стояли в ряд троллейбусы. Люди шли прямо по мостовой: кто вверх, к Маяковке, но большинство вниз, к Кремлю. А там, где главная столичная улица пересекалась с бульваром, происходило никогда не виданное в ее истории: там стояла пара бронетранспортеров. Из люков выглядывали офицеры в полевой форме, со шлемофонами на головах. Вокруг каждой боевой машины толпились люди, о чем-то дискутировали с сидящими на броне военными.
Нечто вроде стихийного митинга образовалось на коронном месте – у окон редакции «Московских новостей». Там, через площадь от Арсения, народ толпился, читал и обсуждал наклеенные на стену дацзыбао.
Арсений решил пойти туда, к митингу. Он пренебрег подземным переходом. Автомобильное движение было остановлено, и он по верху пересек площадь и втесался в толпу политических сплетников. Тут же услышал разноголосые обрывки: «Ельцин приказал не повиноваться приказам хунты. Он засел в Белом доме с Руцким и Хасбулатовым. Говорят, Таманская дивизия уже переходит на их сторону… Да не дивизия, а всего пять танков перешло, я слышал. Танки уже там, на Краснопресненской, у Верховного Совета России. Будут защищать демократию…»
Немного послушав записных говорунов, Сеня отчетливо понял: да, и впрямь случился переворот. Да, люди в основном против заговорщиков. И они уже далеки от того, чтобы покорно смириться, не вякать и только клясть власть на непроницаемых кухнях. Они готовы роптать, и даже во всеуслышание. И теперь многое зависит от того, выйдет ли народ на улицы. И главное, от того, найдутся ли у него настоящие вожаки. По накалу страстей в толпе и даже по тому, что говорили, – выходило: народ не проглотит спокойно чрезвычайное положение (как проглотил бы еще лет десять назад). Люди, разбуженные Горбачевым, воспаленные Ельциным и другими демократами, все-таки станут сопротивляться.
Но главное, понял Челышев, судьба переворота будет решаться где угодно, только не здесь. Здесь так и будут болтать, если только путчисты не решат разогнать доморощенный Гайд-парк под стенами «Московских новостей». Хотя вряд ли. Кому говоруны мешают! Но… Власть все равно возьмет верх, думал в тот момент молодой человек, так же как она добивалась своего – через кровь и репрессии – все эти годы, начиная с тысяча девятьсот семнадцатого. И драчка все же будет – это он тоже понял отчетливо. И он хотел на этот бой поспеть.
Сеня вспомнил, как наставлял его Ковалев, редактор отдела из «Советской промышленности», побывавший, между прочим, в Афганистане: «Если не будешь лезть в гущу, материала не получишь. Но если залезешь в самую гущу, очень можешь схватить не матерьял, а пулю в башку. Надо выбирать. Быть смелым, но осторожным. Не ради себя. Ради семьи и читателей».
Веселый озноб охватил Челышева. Страха он не испытывал. Оставалось решить, где нынче та самая гуща.
На душе было знобко и радостно. С таким чувством, наверное, выходили на Сенатскую декабристы. И рабочие на площадь в Новочеркасске.
Добровольцев судьба не жалует – это Сеня хорошо понимал. Вспомнилась участь друга, репортера Сергея Ромейкова. Отличный парень, и журналист талантливый. А как жизнь жестоко распорядилась!.. В свое время, в восемьдесят шестом, Серега, будучи еще студентом, попросился в Чернобыль. Делал там газету для ликвидаторов. А теперь бедняга лежит в пятидесятой больнице на гемодиализе – обе почки отказали. Медики, стыдливо отводя глаза, говорят, что не видят связи между двумя данными событиями, но Арсений, как и другие друзья, прекрасно понимал: парень поплатился за дозу облучения на аварии.
В скором времени, в начале осени, Серега умрет, и это будет первая смерть, оплаканная Сеней.
Однако сегодня, думал Арсений, возмездие, если будет, вряд ли окажется отложенным. Судьба или покарает – прямо сейчас, или помилует.
Ориентируясь на собственные интуицию и вдохновение, Арсений сел в метро и проехал одну остановку до «Краснопресненской». Кураж вел его к Белому дому. В метро было оживленно, озабоченно и как-то даже радостно. На стенах переходов меж станциями и на колоннах уже развесили белые полоски листовок. Возле них останавливались люди, читали. Подошел и Арсений. Писали то же, о чем он только что слышал: произошел антинародный путч, Горбачев отстранен незаконно, надо вернуть ему власть, преступные приказы так называемого ГКЧП необходимо саботировать.