Юная княжна Олена сначала прыснула в кулак, затем звонко. заливисто расхохоталась и, не удержав равновесия, сделала шаг назад…
… За полчаса до появления рыцаря у Московских ворот Великая княгиня Софья гуляла с дочерью в небольшой березовой роще, находившейся прямо за окнами деревянных великокняжеских палат на территории Кремля. Княжна Олена в тяжелом парчовом платье, перепрыгивая через лужи, собирала росшие там и тут подснежники.
Софья задумчиво глядела на дочь:
— А ты знаешь, Оленка, что подснежники, быть может, первый цветок на земле созданный Господом?
— Нет, матушка, а почему?
— Говорят, что когда Бог изгнал Адама и Еву из рая, где было тепло и солнечно, он поселил их на землю, а там в это время была зима, и шел снег. Ева замерзла и горько заплакала; она рыдала и, раскаиваясь в своем грехе, с печалью вспоминала, как хорошо и тепло жилось в райских садах. Видя ее раскаяние и искренние слезы, Господь сжалился над ней и превратил несколько снежинок в подснежники. Ева была так очарована красотой этих нежных цветков, что начала собирать их, — вот как ты сейчас, — и немного утешилась.
— А за какой грех, матушка? За то, что она разговаривала со змеем?
— За то, что она не поверила своему Создателю, а поверила клевете дьявольской и нарушила заповедь, которую дал первым людям Господь — не вкушать от древа познания добра и зла.
Олена, собрав букетик подснежников, прижала его к груди и задумчиво спросила:
— А почему познание добра и зла такой большой грех?
— Потому что в раю господствовало одно добро и Ева с Адамом были чисты и непорочны, ибо даже не ведали о существовании зла. А когда Ева нарушила заповедь Господа, зло открылось им, и тогда они больше не могли выносить Бога, так как Истина и Любовь испепеляли их познавшие тьму души.
Олена задумалась.
— Матушка, а вот я была на днях у тетушки Елены Волошанки и помогала ей вышивать большую пелену, над которой она как раз начала работать, а когда она и другие девушки и женщины вышивают, чтобы не скучно было, приглашают гостей и все ведут интересные беседы. В тот раз у нее были ее супруг братец Иван Иванович, дьяк Федор Курицын, Марья Любич и толмач Неждан Кураев. Так вот они все как раз спорили о пользе знаний и о том, должно ли человеку познавать мир и до какой степени…
Софья заинтересовалась:
— И часто они беседуют при тебе на такие темы?
Олена по-детски вздернула плечиками:
— Не знаю, я не часто бываю у нее.
— Знаешь, доченька, — ласково сказала Софья, — мне тоже очень интересно было бы послушать, о чем они говорят, но меня туда никогда не зовут. Если ты еще раз услышишь о чем-нибудь подобном, расскажи мне подробно, ладно?
Олена задумалась, вздохнула и сказала:
— Хорошо, матушка. Только мне придется сказать им, что ты об этом просила.
— Зачем?
— Чтобы быть честной и перед тобой и перед ними. Иначе получится, что я просто твоя наушница.
Щеки Софьи слегка покраснели:
— Олена, кто тебе дороже — родная мать, выносившая тебя в своем лоне или какая-то волошанка Елена, которая тебе вовсе даже и не родственница, а всего лишь жена, не совсем родного брата?
— Но, матушка, лицемерие и ложь — это тяжкие грехи. Я говею сейчас, готовлюсь к причастию, и не хочу придти на исповедь с такими грехами.
— Ты хочешь сказать, что никогда никому не лжешь?
— Я старалась, матушка. Во всяком случае, сознательно — нет.
Софья вздохнула.
Наивное дитя… Не дай Бог, вырастет эдакой правдолюбицей. Какое тяжелое будущее ее ждет… Вот намучается с ней муж… А может, ничего — перерастет еще…
— Ой, матушка, смотри!
Во время этой беседы они, покинув рощу, медленно взошли по деревянным ступеням лесов на строящуюся кремлевскую стену, как делали это часто во время прогулок. Когда они поднялись на эту стену впервые, она лишь на полсажени[1] возвышалась над землей. Потом она с каждым днем росла — вот уже две сажени, вот три и теперь, когда они стояли здесь, глядя со стены на посад и на мост через реку-Москву, прямо под ними, — высота стены достигала уже не менее пяти саженей.
— Смотри, смотри, матушка, кто это? Какой смешной!
Софья глянула вниз и увидела странствующего рыцаря Николаса Поппеля, подъезжающего к воротам в окружении визжащих от восторга посадских мальчишек.
В это время стражник у ворот гаркнул что-то, все задрали головы и пали ниц, кланяясь Великой княгине и Великой княжне.
Вот тут-то странствующий рыцарь Николас Поппель и совершил свой опрометчивый жест.
Увидев столь неожиданно блеснувшую на солнце лысину на месте черных длинных завитых локонов, княжна Олена, прыснула, заливисто звонко расхохоталась и, не удержав равновесия, сделала шаг назад.
Софья повернула голову и дико закричала…
Василий Медведев терпеливо ждал, пока Великий князь изволит обратиться к нему, но Иван Васильевич негромко беседовал о чем-то с Патрикеевым в дальнем конце своей новой каменной палаты, которая служила ему тем, что в последствии назовут кабинетом.
Василий Медведев с любопытством разглядывал каменные стены — он был в этом помещении впервые. Итальянские архитекторы построили для Великого князя новые каменные палаты, но в отличие от европейцев, Иван Васильевич, а следом за ним и Великая княгиня Софья, не пожелали в них жить, считая, что для будничной жизни гораздо здоровее деревянные хоромы.
Поэтому теперь Великий князь, ночуя по-прежнему в своем старом деревянном кремлевском тереме, приходил в каменный каждый день как бы только на службу: здесь он принимал иностранных послов, советовался с боярами, диктовал указы дьякам, а также принимал лиц для особых поручений, одним из которых как раз и был, вызванный из своего имения на порубежной реке Угре, дворянин Василий Медведев.
Медведев уже стал думать, что Великий князь и вовсе забыл о нем, — целый год — со времени Тверского похода — ни разу Медведева не звали в Москву, и он начал уже было привыкать к обыденной и будничной жизни обыкновенного порубежного дворянина.
— Давно я тебя не видел, Медведев, — наконец обратился к нему Великий князь, и указал Патрикееву на Василия — Ты погляди, Иван, возмужал-то как: усы, борода, косая сажень в плечах, а семь лет назад мальчишкой стоял тут, помню.
Медведев тоже вспомнил, и вдруг его осенило.
Батюшки… Да ведь точно — ровно семь лет назад! Сегодня же 28 марта и в тот день, помню, как раз родился первый сын Великой княгини Василий, а затем в колокола ударили по всей Москве, когда я выезжал из нее. А и правда — как незаметно время летит… подумать только: целых семь лет…
— Но я пригласил тебя не для того, чтобы делиться воспоминаниями. — сурово сказал Великий князь. — Сейчас не о прошлом — о будущем думать надо. После того, как привели мы Тверь в наше владычество, Московское княжество снова подросло и теперь надо подумать о дальнейшем. Меня очень беспокоят ваши соседи — Верховские княжества. То жалуется мне король Казимир, будто наши служилые дворяне на них нападают, людей якобы бьют, да земли себе берут; то наши жалуются, будто литовцы с ними подобное чинят, а то нет-нет, да и просится кто-нибудь перейти к нам на службу из тех, кто королю ранее присягали. Сетуют, что, мол, притесняют их за веру нашу православную в Княжестве Литовском… Пора бы, конечно, разобраться с этим как следует, да все некогда! А сейчас вот друг мой любезный, хан Менгли-Герей и супруга его Нурсултан помощи просят. Говорят, сына Нурсултан, что был казанским ханом, насильно скинул с престола братец его. Так что, придется мне сейчас на Казань войско двинуть, да и, помочь доброму другу нашему. Я же не забыл, как он помог нам, напав на Подолье и Киев, и оттянул, таким образом, силы Казимира не позволив ему помочь Ахмату, который на нас с огромным войском за данью шел.
Медведев даже бровью не повел.
То, что я тоже к этому руку приложил он, конечно, не помнит. Теперь, значит, Менгли-Гирей главным помощником в том деле оказался. Ну да ладно, не привыкать, знакомо мне уже это все…
— Да и с Вяткой что-то делать надо, — продолжал Великий князь. — Одним словом — недосуг мне сейчас. Я решил так: вот тебе Медведев грамота с моей подписью и печатью. — Он искоса глянул на Патрикеева и тот, кивнул головой, и старчески шаркая ногами, направился к Медведеву, держа в руках свиток. — В этой грамоте я назначаю тебя моим особым великокняжеским представителем на угорской порубежной земле. А поручено тебе следующее. Первое: разобраться, кто из Верховских князей кому должен служить, а кому служить хочет. Второе: тех княжат, которые, как дошли до меня вести, порой на обе стороны служат — то вашим, то нашим — расспросить твердо, с кем они быть желают, взять с них в том должные крестоцеловальные грамоты, да проследить: ежели, будучи на нашей стороне, вновь затем к Литве переметнуться, — наказывать беспощадно, вплоть до лишения жизни и передачи всех их земель да имущества в нашу великокняжескую казну. Третье: объедешь с этой грамотой все Верховские княжества и ежели кто королем Казимиром недоволен и к нам на Московскую службу перейти желает — пусть грамоты на мое имя тебе передают, а ты мне их потом привезешь, и про твое право на это в грамоте сей тоже записано. И последнее: дворянам нашим Картымазову, Бартеневу, Зайцеву и Копыто предписывается отдельными грамотами, кои гонцы уже повезли к ним, во всем тебе помогать и быть с тобою заодно, дабы все вы служили мне, как и крест целовали — верой и правдой!
Медведев поклонился, принял из рук Патрикеева грамоту и, так же как когда-то, спрятал ее на груди.
— Денег тебе на это дело не даю никаких, ибо слыхал я дань в казну возишь исправно, земля твоя процветает, а Картымазову, я вон, недавно по заслугам его вообще вдвое былого земли пожаловал, так что не убогие вы там — сами справитесь… Если вдруг возникнут особые трудности, — Великий князь сделал многозначительную паузу, — обращайся к наместнику моему Боровскому воеводе Образцу. Он о твоем новом назначении знает, и если понадобиться готов предоставить тебе целое войско… Но постарайся обойтись без этого… Мне не хотелось бы, чтоб король Казимир имел хоть малейшие основания обвинять меня в том, что я затеваю какую-то порубежную войну… Я человек мирный и…
Кто-то осторожно постучал в дверь.
Патрикеев подошел, ему о чем-то доложили и он, многозначительно прокашлявшись, направился к Великому князю.
— Ну что там такое, Иван, говори, — раздраженно спросил Великий князь.
— Государь, — улыбаясь в седые усы, сказал Патрикеев, — тут доложили, что в Москву въехал рыцарь тот, ну помнишь, говорил я тебе о нем — Николашка Пепел, зовут его, ну этот — от императора австрийского. Так вот донесли, сейчас к Кремлю подъезжает, небось, на прием проситься будет, что сказать-то ему?
— Да кто он такой, чтоб я его принимал, он даже не посол…
— Ну… Посол не посол, но верительные грамоты, докладывали мне, у него в порядке — вроде как личный посланник императора австрийского Фридриха…
— Ладно, Иван, ты пока сам его прими, отправь куда-нибудь поприличнее на постой, да пусть приглядывают, чтоб зря по Москве не шастал, да наших секретов не вынюхивал. А там поглядим, может, и приму я его.
И вдруг, словно вспомнив о Медведеве, обернулся к нему:
— Что это я тебе еще хотел сказать, Василий?.. Ну, в общем, так: помни о главном, о чем я еще семь лет назад говорил тебе, да друзьям своим передай — землю нашу, разбросанную повсюду, воедино собирать надо, ты понял?
— Да, государь, — поклонился Медведев.
— Вот и отлично! Ступай с Богом.
Медведев вышел, и яркое весеннее солнце ударило ему в глаза, точно так же, как когда-то.
Пробираясь между лужами, битым красным кирпичом и строительным мусором — совсем рядом возводили новую кремлевскую стену — Медведев направился к воротам.
Его чуткое ухо уловило какой-то детский смех и гомон где-то за воротами, потом кто-то прикрикнул, и вдруг наступила странная внезапная тишина.
Эту тишину сперва нарушил заливистый и звонкий детский хохот, а затем разорвал пронзительный женский крик, и краем глаза Медведев успел заметить какое-то движение чуть впереди над головой.
Когда-то в детстве, желая выработать у сына молниеносную реакцию, отец часто совершенно неожиданно бросал в него каким-нибудь предметом и Василий должен был не просто уклониться, а мгновенно поймать этот предмет, и крепко удержать в руках каким бы внезапным ни был бросок и каким бы тяжелым ни был предмет.
Вот так и сейчас Медведев автоматически шагнул чуть вперед, увидев падающее со стены тело, и безошибочным движением успел подхватить его на руки.
Сила падения с высоты пяти саженей была так велика, что даже крепкий, ловкий и натренированный мужчина в расцвете сил, каким был в свои двадцать семь лет Медведев, едва удержался на ногах и непроизвольно опустился на одно колено, чтобы не дать телу девочки коснуться земли.
Он скорее по одежде сразу догадался, кто это, хотя тут же вспомнил, что однажды, правда издалека, видел княжну Олену, когда в прошлом году Великая княгиня вместе с детьми провожала в Тверской поход своего супруга.
Василий бережно поставил великокняжескую дочь на ноги и, сняв шапку, улыбнулся, попытавшись пошутить, чтобы успокоить испугавшегося ребенка.
— Какой подарок с небес, княжна. Мне показалось, что ко мне спускается ангел.
Однако княжна Олена вовсе не выглядела испуганной, просто она изумленно глядела на Медведева широко открытыми глазами, по-прежнему прижимая к своей груди букетик подснежников.
Со всех сторон к ним устремились придворные, слуги, стражники, строители и сама Великая княгиня Софья, запыхавшись, сбегала вниз по лестнице, на ходу крестясь, и благодаря Бога за чудо.
В те несколько коротких мгновений, когда они еще оставались одни, княжна Олена сказала:
— Похоже, что ты спас мне жизнь… Как тебя зовут?
— Василий Медведев, княжна.
— Я не забуду.
Даже тогда, в голосе и манерах маленькой десятилетней княжны было что-то мягкое, ласковое и одновременно величественное, будто уже начинала проглядывать сквозь время ее трогательная, полная нежной любви и скорби печальная участь будущей Великой Литовской княгини и некоронованной польской королевы.
— Возьми это на память от меня, — протянула Олена Медведеву маленький букетик подснежников.
— Благодарю, княжна. Я сохраню этот дар до конца моих дней.
И тут обрушилась на них буря радости, восхищения, и восторга, великую княжну подхватили, куда-то повели, Медведева стали хлопать по спине и по плечам, восхищаясь его ловкостью, потом все вдруг расступились, и он оказался перед лицом Великой княгини московской Софьи, урожденной Палеолог, племянницы последнего императора павшей Византии — Константина.
— Я узнала тебя, Медведев, — сказала Софья, — ты всегда верно служил нам, и мы не забудем твоего сегодняшнего поступка.
Царственным жестом она сняла со своего пальца перстень с дорогим камнем и протянула Медведеву.
Медведев принял дар своей государыни, низко склонив голову. Когда он ее поднял, Великая княгиня уже удалялась с дочерью в сопровождении возбужденной толпы сбежавшихся придворных.
Все шумели, галдели, твердили о чуде и о Промысле Господнем, а кто-то уже же взбегал по крутой лестнице на звонницу и сразу зазвенел радостно один колокол, затем другой, третий, и вот уже над всей Москвой повис гул и звон тысяч колоколов, бьющих во здравие по случаю чудесного спасения великокняжеской дочери…
Медведев вышел за кремлевские ворота, сел на коня, с которым ожидал его Гаврилко Неверов, сопровождающий на этот раз хозяина в Москву, и они поскакали к себе домой на Угру.
Но прежде чем сеть в седло, Медведев бережно спрятал в своем тайнике — наконечнике ножен дедовского меча — драгоценный подарок: маленький букетик подснежников, собранных нежными ручками великой княжны Олены…
И точно так же, как когда-то, удаляясь от Москвы, Василий, улыбался, вслушиваясь в летящий далеко за город радостный многоголосый перезвон тысяч церковных колоколов, но только на этот раз, в отличие от прежнего, он точно знал, что звучат они в честь спасения великой княжны, а, стало быть — хотя бы отчасти, хотя бы немножко, хотя бы чуть-чуть — но и в его честь…
Часть первая РАСПРЯ
Глава первая ДВОРЯНИН АРИСТОТЕЛЕВ
Год 1486 запомнился русской истории двумя событиями — одним незначительным, даже забавным, и записей о нем сохранилось множество, вторым значительным и печальным, но о нем, вопреки всякой логике, неизвестно решительно ничего.
Первое — приезд в Москву странствующего рыцаря Николаса Поппеля, описанный подробно.
Второе — смерть человека, построившего Успенский собор — чудо кремлевской архитектуры и поныне восхищающее миллионы людей; отчеканившего едва ли не первые золотые монеты Великого московского княжества; наконец создавшего, быть может, самые современные и самые скорострельные по тем временам пушки, которые так хорошо показали себя во время осады Новгорода и Твери, а особенно во время Великого Стояния на Угре.
Некоторые даже утверждали, что не будь этих пушек — не было бы и самого стояния — перешли бы реку ордынцы…
И вот в русской истории смерть такого человека — знаменитого архитектора и оружейника Аристотеля Фиорованти проходит настолько незамеченной, что о ней неизвестно ничего. Ну, просто, решительно ничего: ни в какой день, какого месяца, это случилось, ни, как и отчего он умер, ни где погребен, да и вообще об этом упоминается лишь мимоходом: «…где-то около года 1486 скончался…»
И это все, что мы сегодня знаем о смерти Мастера…
…Великая княгиня Софья Фоминична пригласила к себе Аристотеля Фиорованти и его сына Андреа, заранее назначив для себя этот день, и потому подготовилась к встрече основательно.
Она надела одно из самых роскошных золототканых парчовых платьев, в которых появлялась обычно во время торжественных приемов, ее придворные девушки — или, как она любила называть их на европейский манер, фрейлины — Береника и Паола постарались и сделали своей госпоже необыкновенно красивую прическу, которая, впрочем, в местных условиях большого значения не имела, поскольку здесь принято было надевать на голову так называемый волосник, а затем поверх него головной убор (с непокрытой головой женщине неприлично появляться), но Софье доставлял удовольствие тот факт, что она сама знает, какая великолепная прическа спрятана под всем этим.