– Но это не значит, что мы тут баклуши бьем, – говорил капитан на одном из политзанятий. – Просто сегодня рыбаки стали хитрее. Они ставят лодки на фарватер, у самой границы, и закидывают сети на нашу сторону. Если подходит катер береговой охраны, они не идут на конфликт, а дают отрезать сеть или сами сбрасывают ее. Таким образом, за одну смену на корабле береговой охраны скапливается до трех километров китайских сетей – можно открывать лабаз и продавать обратно нарушителям! Учитывая, что смена длится двадцать дней, а сети бывают до трехсот метров длиной, получаем улов в одного нарушителя в день – вот и глядите сами. А осенью, в самый рыбный сезон, количество таких горе-рыбаков возрастает в разы. Но самое интересное происходит в начале зимы, когда на Уссури встает лед – так что вы как весенний призыв еще получите свою долю адреналина!
– А что такого происходит, когда лед встает? – наивно поинтересовался Денис у сержанта.
– Да здесь поблизости куча китайских психушек, – охотно пояснил тот. – В начале зимы у китайских психов начинает дружно рвать крышу, и они ломятся через границу в нашу сторону. Вместе с ними лезут и нелегальные гастарбайтеры, которые по тем или иным причинам не хотят себя утруждать выправкой документов для легального въезда в страну. Вот он, наш основной контингентик, – браконьеры да психи!
К начальству на заставе относились по-разному. Руденчика, скажем, боялись и уважали, но не любили: он слишком рьяно относился к своим обязанностям и требовал, чтобы каждое телодвижение служивого соответствовало уставу. Когда ему удавалось поймать «утекшего» в деревню или в Хабаровск солдата, не дождавшегося увольнительной, наказание бывало строгим и безжалостным. Тем не менее один Руденчик за этим и следил, а потому даже мимо его бдительных, но единственных очей, вполне можно было проскользнуть незамеченным. У Руденчика имелась единственная слабость – он любил собак. Лично ему принадлежала одна, которую солдаты окрестили Собакой Баскервилей. Невероятных размеров пес, ростом с приличного пони, с тяжеленными лапами, оставлявшими огромные следы, Один был помесью овчарки и волка и отличался свирепым нравом. Он спокойно бегал по заставе без поводка и намордника, наводя ужас на солдат – от одного тяжелого взгляда пса хотелось тут же сменить подгузник. Несмотря на это, Денис что-то не слышал о случаях покусов: как и его хозяин, Один был отлично вымуштрован и ничего не делал без приказа. Помимо него, на заставе имелся еще один свободно передвигающийся по территории представитель животного мира по имени Сом Иваныч. Сом Иваныч был пожилым пегим конем, и о нем на заставе и в ближайшем к ней поселке Казаково ходили легенды. Рассказывали, что после смерти хозяина конь ушел в лес. Была зима, и он прибился к стаду лосей и так прожил с ними целый год. Потом, в поисках людей, Сом Иваныч вышел к заставе, где его и поймал Руденчик.
Подполковника Крыласова Денис так и не сумел раскусить. Он представлялся ему головорезом, обожавшим своих контрактников и презиравшим срочников. Язвительный, громогласный и любящий словесно поиграть мускулами, Крыласов не пользовался популярностью у призывников: они считали его показушником. Кроме того, подполковник весьма болезненно относился к собственной персоне, а потому искал подвох в самых невинных высказываниях подчиненных и начальства.
Туман над рекой поднимался, и солнце начинало припекать. Где-то вдалеке зашевелились кусты, шелестя листвой, и Типчик заволновался, навострив уши-локаторы.
– Пошли поглядим? – предложил Денис, поднимаясь с корточек.
– П-пошли, – пробормотал Синица. По его тону и мученическому выражению лица Денис понял, что парень предпочел бы не двигаться с места. Не оглядываясь на спутника, он медленно двинулся в сторону леса.
* * *Я сидела на широком деревянном крыльце медсанчасти, запрокинув голову и зажмурив глаза, наслаждаясь покоем этих ранних часов и приятным теплом, еще не перешедшим в невыносимую жару. «И как люди здесь умудряются не потерять квалификацию? – думала я. – Тут же совершенно ничего не происходит!» Начальник медсанчасти майор Губанов подтвердил это впечатление.
– Здесь редко что серьезное случается, Агния Кирилловна, – сказал он в первый же день. – Разве что несварение, но это в основном у мальчиков из хороших семей, а большинство лопают местную еду так, что за ушами трещит, да еще и добавки просят. Иногда кто-то схватит воспаление легких или бронхит, но сейчас лето, поэтому – сами понимаете, не сезон. Правда, давеча один прискакал с неприятным высыпанием на… в общем, притащил он его, судя по всему, из поселка.
Да уж, и зачем здесь, спрашивается, анестезиолог? Впрочем, в медсанчасти оказался недокомплект из-за того, что один из врачей и медсестра покинули заставу за два месяца до моего приезда – иначе мне бы ни за что сюда не попасть, а так с руками, можно сказать, оторвали! Сестричка поехала рожать на «большую землю», а врач ложился в больницу на обследование по поводу предстательной железы. Так что мое желание отправиться в Казаково было буквально встречено бурными аплодисментами. Когда Андрей разрешил мне воспользоваться его связями, он не предполагал, что я сама вознамерюсь ехать – речь, по правде сказать, шла о Денисе и Никите. Однако Андрей не знал о моих обстоятельствах, и что мне просто необходимо уехать из Питера, чтобы все обдумать. Кроме того, я боялась отпускать Дениса одного – даже в сопровождении Никиты: почему-то мне казалось, что я сама смогу лучше позаботиться о нем, ведь именно об этом просила меня его покойная мать. Заведующая отделением отпустила меня с неохотой: работы в больнице всегда много, а анестезиологов не хватает. Вот так и получилось, что именно Елена Георгиевна Охлопкова стала вторым, после Лариски, человеком, посвященным в мою «страшную тайну». Пришлось рассказать ей о своей беременности и о том, что в случае положительного разрешения проблемы я все равно вынуждена буду уйти в декретный отпуск. Но я никак не рассчитывала, что начальница закатит мне в кабинете настоящую истерику. Она орала так, как никогда не позволяла себе даже моя мать: странно и удивительно было видеть столько энергии и ярости в обычно хладнокровной, как удав, женщине. Огорошенная таким взрывом эмоций, я не сразу поняла его причину, но потом до меня дошло: Охлопкова требовала, чтобы я обязательно оставила ребенка.
– Вы не представляете, Агния Кирилловна, как я сейчас сожалею о том, что в свое время избавилась от ребенка! Теперь, по крайней мере, я не осталась бы одна… У вас, конечно, ситуация другая: вы замужем, есть сын, и все же ребенок – это такой подарок, такая радость – как же вы можете даже думать о том, чтобы его убить?!
Странно слышать такие слова от врача: она называла тривиальный аборт убийством! Судьба Охлопковой и в самом деле не из простых. Она всю жизнь любила одного человека, на двадцать пять лет старше ее, своего научного руководителя. Он отвечал ей взаимностью, но был обременен семьей. Вот так и получилось, что соединиться в гармоничном союзе эти двое сумели лишь на склоне лет, когда жена избранника Охлопковой умерла, а дети выросли. Учитывая его возраст, семейное счастье оказалось недолгим: они прожили вместе лет пять, не больше, а потом и он отправился в мир иной. У Елены Георгиевны осталась лишь одна отдушина в жизни – ее работа, и эту работу она исполняла исключительно добросовестно. Но то, что она однажды избавилась от ребенка, стало для меня откровением: начальница ни с кем не делилась подробностями своей личной жизни. И вот теперь она ругала меня, как мать ругает дочь, а я чувствовала себя не взрослой сорокалетней женщиной, а двадцатилетней девчонкой, которая может испортить себе жизнь абортом!
– Конечно, я отпущу вас в отпуск, – сказала она напоследок. – Но сделаю это при одном условии: вы как следует обдумаете то, что я сказала. И надеюсь, примете правильное решение.
Вот так я и оказалась в поселке Казаково, что под Хабаровском, в сотнях километров от дома. Олегу я соврала. Он сам говорил о том, что мне следует развеяться, отправившись в путешествие, и я сказала ему, что решилась. Но ни в Турцию, ни в Испанию я, разумеется, не поехала, а выдумала подругу, роль которой сыграла Вика, личный секретарь Лицкявичуса. Она прислала мне по «мылу» письмо с приглашением в гости, и я со спокойной душой продемонстрировала его мужу. «Ну что ж, – сказал он, – Хабаровск так Хабаровск». Окончательное решение мне помогла принять вице-губернатор Кропоткина. Узнав о том, что несколько юных жителей нашего города погибли при странных обстоятельствах, она немедленно дала добро на расследование и обещала всяческую помощь. «Вице-губернатор терпеть не может военных, – говорил Андрей. – Это – одна из причин, почему она не любит и меня. Не знаю, откуда родом ее ненависть, но в Кропоткиной ты наверняка найдешь союзницу, если упомянешь о том, что военная прокуратура пытается замолчать, что происходит на этой заставе под Хабаровском!» Он как в воду глядел. Впрочем, как всегда.
– Конечно, я отпущу вас в отпуск, – сказала она напоследок. – Но сделаю это при одном условии: вы как следует обдумаете то, что я сказала. И надеюсь, примете правильное решение.
Вот так я и оказалась в поселке Казаково, что под Хабаровском, в сотнях километров от дома. Олегу я соврала. Он сам говорил о том, что мне следует развеяться, отправившись в путешествие, и я сказала ему, что решилась. Но ни в Турцию, ни в Испанию я, разумеется, не поехала, а выдумала подругу, роль которой сыграла Вика, личный секретарь Лицкявичуса. Она прислала мне по «мылу» письмо с приглашением в гости, и я со спокойной душой продемонстрировала его мужу. «Ну что ж, – сказал он, – Хабаровск так Хабаровск». Окончательное решение мне помогла принять вице-губернатор Кропоткина. Узнав о том, что несколько юных жителей нашего города погибли при странных обстоятельствах, она немедленно дала добро на расследование и обещала всяческую помощь. «Вице-губернатор терпеть не может военных, – говорил Андрей. – Это – одна из причин, почему она не любит и меня. Не знаю, откуда родом ее ненависть, но в Кропоткиной ты наверняка найдешь союзницу, если упомянешь о том, что военная прокуратура пытается замолчать, что происходит на этой заставе под Хабаровском!» Он как в воду глядел. Впрочем, как всегда.
Вспоминая этот разговор, я почувствовала, как заныло под ложечкой, и я бессознательным жестом положила руку на живот. Вопреки анализам, я совершенно не ощущаю себя беременной. Никакой апатии, никакой тяжести – напротив, энергия во мне бьет через край, и, порой крутясь перед зеркалом в поисках лишних килограммов на животе и бедрах, я начинаю сомневаться, действительно ли жду ребенка?
– Загораете, Агния Кирилловна?
Этот голос вывел меня из приятного состояния полудремы, и я, повернув голову, встретилась глазами с полковником Акиньшиным.
– Ну как же здорово, что вы к нам приехали! – продолжал он, присаживаясь на соседний раскладной стул. В мой первый день он лично явился поприветствовать меня. Полковник был невысоким, плотным и лысоватым мужчиной, больше походившим на метрдотеля, нежели на военного. Как я уже успела понять, особым авторитетом на заставе он не пользовался ни у старших офицеров, ни у солдат: его терпели потому, что этого требовали ранг и должность. Сам же Акиньшин предпочитал ни с кем особенно не общаться, тем удивительнее выглядело то, что он пытался навести мосты со мной, человеком сторонним, приехавшим ненадолго – лишь до тех пор, пока не найдется постоянной замены уехавшему врачу. А вот его жена, наоборот, отличалась общительностью. Женщин на заставе немного, поэтому она изо всех сил пыталась со мной подружиться.
– Может, насовсем останетесь? – спросил полковник, глядя на меня из-под тяжелых век. «Он явно нездоров», – почему-то подумалось мне. Почки? Мешки под глазами говорили в пользу этого. Излишняя тучность, даже некоторая опухлость, также подтверждала мое впечатление. Может, предложить ему обследоваться в Хабаровске? Нет, это было бы не слишком вежливо. Тогда, возможно, стоит аккуратно поговорить с его супругой? Учитывая желание Людмилы установить со мной приятельские отношения, это будет выглядеть вполне уместно.
– Вряд ли, Илья Зосимович, – как можно дружелюбнее улыбнулась я в ответ на его вопрос. – У меня ведь в Питере своя жизнь, муж…
– А пусть и он сюда приезжает. Разве здесь плохо? Природа, прекрасный климат, тишина. А у вас, в Питере, что? Загазованность, отвратительная погода!
– Это вы верно говорите, – согласилась я. – Погода в Питере – хуже некуда!
– Ну вот видите! Так что подумайте, Агния Кирилловна, крепко подумайте.
Если б он только знал, как о многом мне сейчас приходится думать!
* * *– «Шланга» очередного привели, – сказал Губанов, и усталое презрение, прозвучавшее в его голосе, сказало мне, что под «шлангом» подразумевалось вовсе не резиновое изделие, а человек, не вызывающий приятных эмоций. И все же я поинтересовалась:
– Что значит «шланг»?
– А-а, это… Это такой солдат, который служить не желает, – пояснил майор. – То и дело в медсанчасть попадает – то зубы у него болят, то бок прихватит, то мозоль натрет сапогами. Короче, «шланг» – и весь сказ!
«Шлангом» оказался костлявый, похожий на щуку паренек с бегающим взглядом. Он словно бы предполагал, что в его тяжелую болезнь мало кто верит. Его нога и в самом деле распухла, хотя меня удивила рана на ступне – создавалось впечатление, что ее нанесли специально. Встретившись со мной взглядом, он будто просил о помощи, и я не смогла ему отказать.
– Ну, что скажете, доктор? – спросил Губанов, когда я закончила с осмотром.
– Дело серьезное, – ответила я, озабоченно покачивая головой. – Рана загноилась. Думаю, молодой человек, вам придется пару дней полежать!
Радость, промелькнувшая в глазах солдата, дала мне понять, что именно на это он и рассчитывал. Лицо же Губанова выражало равнодушную обреченность: ну что с ними поделаешь, с такими вояками?! Он не стал вмешиваться, но потом, когда солдата в сопровождении медсестрички Оли отправили в стационар, майор попенял мне:
– Зря вы так, Агния Кирилловна, не стоит с ними церемониться! Здесь половина служащих с удовольствием полежала бы в койке вместо того, чтобы заниматься работой: вот прознают, что у вас легко получить индульгенцию, и потянутся косяками, как лосось на нерест!
Я ничего не ответила, а про себя подумала, что солдатам здесь, наверное, несладко приходится. Они еще такие молодые, а судьба забросила их далеко-далеко от дома, где они совсем одни, без папы, без мамы – в сущности, беззащитные перед суровой жизнью. Укладывая юного «шланга» в стационар, я думала о собственном сыне. Служить Дэну не пришлось, так как он легко поступил в вуз, но не всем так везет, и я, по возможности, должна помочь тем матерям, которые не сумели отмазать детей от суровой армейской действительности, и поддержать их мальчишек. Может, мое отношение, продиктованное материнским инстинктом, и неправильное, и в военное время оно погубило бы само понятие о патриотизме, но сейчас, слава богу, не война!
В медсанчасти в данный момент, помимо меня и Губанова, работали еще медсестры Оля Симанчук и Ира Гедзенко. Специализацией майора была хирургия, а не терапия, да и я как терапевт – человек почти бесполезный. В Казаково когда-то имелся фельдшерский пункт, но несколько лет назад его прикрыли, и теперь все соседние деревни, жители которых раньше ездили в поселок за медицинской помощью, остались без фельдшера.
– И как же они обходятся? – удивилась я, узнав об этом.
– Ну, есть два пути, – ответила Оля. – Либо в Хабаровск ехать (это если проблема серьезная и требуется обследование или госпитализация), либо к нам.
– Сюда, на заставу?!
– Ага. Народ в основном с травмами идет – топором ногу рассекут мужики, к примеру, или охотник ненароком поранится. В общем, ничего страшного.
С Денисом мы встретились после отбоя, на опушке леса. Он не мог открыто приходить в медсанчасть, так как нельзя было обнаружить наше близкое знакомство. Увидев меня на заставе, Дениска чуть в обморок не упал – он никак не ожидал, что я явлюсь самолично, предполагая, что ассистировать ему в расследовании будет Никита. Кандидатура Дениса обсуждалась между мной и Андреем, и мы решили, что он идеально подходит для этой работы. Во-первых, парень служил, так как с первого раза в мед не поступил. Правда, в ВДВ, а не в погранвойсках, но это большого значения не имеет. Главное, у него есть соответствующий опыт. Во-вторых, Денис подходил по возрасту – единственный из всех членов ОМР, не считая Вики, но девушка, по понятным причинам, исключалась. В-третьих, Денис отлично физически развит. То, что он долгое время принимал участие в боях без правил, откуда мне с трудом удалось его вытащить при помощи Дэна и Павла Кобзева, сейчас играло нам на руку: можно не опасаться за то, что другие солдаты начнут его гнобить, а если такое вдруг произойдет, им мало не покажется. И все же я волновалась, тем более что виделись мы с Денисом редко, и я не могла наблюдать за ним и оберегать. Впрочем, судя по его спокойному, даже довольному лицу, парень в этом не очень-то и нуждался.
– Ты прямо цветешь и пахнешь! – заметила я, внимательно окинув взглядом всю его высокую, ладную фигуру. Как же мужикам идет военная форма!
– Вы тоже не выглядите больной, тетя Агния! – ухмыльнулся он. – Вон, по-моему, даже слегка поправились… Ой, наверное, нельзя такое женщинам говорить, да? – тут же спохватился он. – Но вам идет, правда!
Неужели и в самом деле поправилась? Мне захотелось тут же оправдаться за лишние килограммы и рассказать Денису о своей беременности, но я взяла себя в руки и сдержалась: сейчас не время и не место для откровений!
– У тебя все в порядке? – спросила я с тревогой.
– В смысле, не бьют ли меня смертным боем и не насилуют ли в туалете? Извините – даже похвастаться нечем! Я и раньше слыхал, что на погранзаставах редко случаются проявления дедовщины, а теперь окончательно в этом убедился.