- Значит, Паша... - Соснин качнул головой, морщась, точно от зубной боли. - Слышь, Паша: отведите с Псаревым этих в изолятор да заодно помогите там отбой сделать. Давайте, служивые, поживее...
А я, никого не слушая, смотрел с замиранием, как за зарешеченным окном медленно таяла темень и на смену незаметно появлялись искрящиеся серебром и золотом украшения на тяжелой свежести елки той далекой поры моего последнего школьного года, когда самая красивая девушка, всегда застенчивая и робкая, прямо при всех подошла ко мне и громко, во всеуслышание, сказала, что любила и любит только меня одного - в ответ на мое глупое открыточное пожелание быть счастливой; и кажется, только теперь я неожиданно понял, что навсегда потерял ту, о которой, спасая себя, постоянно думал и был этим счастлив...
"А у Кондрата-то - отец с инфарктом", - вдруг молнией мелькнуло у меня ни с того ни с сего, и тут же из грязного, полуразбитого приемника, висевшего над дежурным, мелодично и празднично ударили куранты.
- Порядок, - бросил вернувшийся из изолятора Псарев. - Сделали отбой. Улеглись как бобики - и не тявкали. У нас не повыступаешь.
- Ага, - подтвердил Паша, ладонью покомкав свои сальные волосы, повернулся, деловит и серьезен. - Только Кондрат тусовался - еле успокоили. Говорит, пришью отрядного. Говорит, не по делу замели. Мол, отрядный виноват. Раз медики не подтвердили пьянки - значит, все: разошлись, как в луже чинарики. Так и говорил. Матерился будь здоров. Хотели даже в браслеты закатать, да поутих. Сейчас нормалек - отдыхает.
Дежурный скривился и закурил, затянувшись так, что его и без того плоские щеки обтянуло как у больного:
- Час от часу не легче. Каким только трумэном люди думают?.. - Соснин обжегся, вставив новую папиросу другой стороной. - Ш-шерсть стриженая!..
- Теперь, наверно, срок навесят новый, да? - как оса, лез в глаза Паша. - Да, Игорь Александрович? А что, ништяк: за угрозу расправы над офицером - пару лет и на строгий. Только загремит под фанфары. Как миленький! Чтоб понимал, да?..
И не оттого мне было холодно, что кто-то дурью маялся, прежде веку все равно не помрешь. И коли уж быть беде, то ее не минуешь, а долгая дума только лишняя скорбь... В черном дешевом костюме, худой и бледный, с провалившимися щеками и еле слышным голосом, стоял почему-то перед глазами отец Бориса Кондратьева. После перенесенного инфаркта приезжал на свидание с сыном. На краткосрочное. Длительного Кондрат был лишен - за очередное нарушение, без них не обходился. А еще через несколько дней после свиданки у Кондрата так схватило зубы, что на стенку чуть ли не прыгал. Аж позеленел.
И пока я, бросив все дела, бегал в поселок за таблетками - по выходным медчасть под замком, - умудрился и на собственное мероприятие опоздать. Этого добра у отрядников не огребешься. А контролировал замполит своих сотрудников добросовестно, и на планерке расправа не замедлила - через колено да пополам.
А в письме, которое я получил от отца Бориса Кондратьева, написанном слабыми, шатающимися буквами - следами человеческого горя, - была робкая просьба присмотреть по возможности за сыном, который вырос без матери, в общежитии, в детстве часто болел, а перед армией был так избит, что пришлось удалять селезенку, но об этом он сам никогда не расскажет, и если, конечно, виноват, то... И без них горе, а с ними - вдвое.
Соснин кивком подозвал хитровато щурившегося Серегу Шарова:
- Слушай, только вспомнил: ведь твой Нарком кентуется с Кондратом, так?
- Ну-у-у... - тянул Серега.
- Баранки гну! Ты что Ванькой с Пресни прикидываешься? Или в самом деле ничего не понял? Раз Нарком с Кондратом кенты, а последний давно уже на рогах в шизняк доставлен, так что, еще не ясно?.. Значит, "норму-задание" твой воспитатель выдал сполна своему бугру. Теперь понятно?..
- Вот тебе и... "голубчики-душегубчики"!.. - На Серегиной потемневшей щеке обозначилась пунктирная ссадина после бритья. - Теперь уже поздно копаться в колбасных обрезках - ничего не докажешь. За руку-то не пойман!.. Всех бы их к стенке - да очередями... из пустого-то валенка!..
Серега, вызвав по внутреннему телефону завхоза, закричал:
- Старшина, срочно разузнай, где сейчас Нарком. Ну Паньков, словом. Жду! - И, кинув трубку, сцапал Соснина за рукав. - Вот так вот, дружбан: когда зубов не стало, тогда и орехов принесли... Между прочим, Николай Александрович, завхоз у меня новый и со всей этой шоблой в контрах. А с Наркомом особо: тот как-то раз права стал качать, так завхоз ему налил промеж глаз, и Нарком летел - только что не курлыкал. А такое отдают на том свете угольками, ребятки-козлятки. Так что дело пахнет керосином... Долго ли нажраться да разборки учинить. На это они мастера первого класса.
Тем временем завхоз доложил Шарову, что Панькова нигде не нашли, как в воду канул. Дело понятное: ночь-то матка - все гладко.
- Конечно, будет он в отряде сиднем сидеть. - Серега, застегнув шинель, передернул широкими плечами, взбадриваясь. - Нашли мальчика-с-пальчик!..
И мы с ним, захватив Псарева, отправились навстречу судьбе, вручившей нам такой кислый лимон. Искать и найти на все готового Наркома.
Усиливался дувший все холоднее ветер, а где-то вверху, в темной густоте неба, знобко ощутимой сквозь редкие мелкие звезды, уже шумело что-то невидимое и сильное; ржаво скрипели на столбах раскачивающиеся фонари в железных рубашках, гоняя свой жидкий свет, и все чаще метались безжизненные полосы прожекторов, бесшумно бросаясь на молчаливые строения и отчего-то заставляя сжиматься сердце в невольной тревоге...
Между тем в отрядах, куда бы мы ни заходили, было относительно спокойно, и даже - на удивление - многие уже спали, а иные, собираясь на боковую, вечеряли, согнувшись в полутемных секциях за чаем и хлебом; в курилках наконец-то начал оседать дым, и воздух был такой тяжелый, что, хоть раз вдохнув его, нельзя было отделаться от спазматически щиплющего горло комка... И у нас уже была не о том речь, что виноватого надо сечь, а только о том, где же все-таки он, - шли мы теперь, не замечая холода, по третьему кругу - из края в край. Не обходили стороной и кутки. Но все было напрасно: поди-ка, на всяком углу наркомовские шестерки понаставлены - каждый шаг докладывают. А сам где-нибудь в тепле над нами посмеивается: дешево, мол, они не возьмут.
И когда только дошло, что у нас, как и у всех, всего лишь два глаза, да и те за носом, - мы, несолоно хлебавши, вернулись обратно.
Соснин и Паша, сидя порознь в разных комнатах, мирно носом окуней ловили. Дремали под жужжание счетчика. Соснин, всполоснув лицо, сообщил, что он тоже самолично заглядывал в Серегин отряд - на всякий случай. В целях профилактики. Был вместе с вызванным нарядом осужденных - из числа дежурных в новогоднюю ночь. От Наркома ни слуху ни духу: пропал, как с возу упал.
Паша, в шапке, свернутой на ухо, словно вспомнив о чем-то важном, выскочил проворно на улицу, но вскоре залетел обратно и гробовым голосом возвестил:
- Во втором отряде Нарком завхоза подколол!..
- Заткни рот рукавицей! - побелел хозяин отряда Серега Шаров и спохватился: - Кто сказал?
- Да вышел я до ветру, а у ворот дневальный ко мне. Со шнырем из второго отряда. Кричат: у нас Нарком завхоза подрезал! Ну я их обратно прогнал, а сам сюда!.. - Паша испугался, точно он сам все это натворил. Стоит неподвижно, и один глаз его подергивало неудержимым тиком.
А через несколько минут мы уже всем составом ворвались в Серегин отряд. В фойе и коридоре оказалось пусто, только через стенку все еще бубнил телевизор: разрешение о просмотре новогодней программы выполнялось кем-то добросовестно.
А в кабинете Шарова на старшинском месте, опершись на руку и полуоткинувшись к стене, один-одинешенек сидел завхоз - молодой чернявый парень со стеклянными голубыми глазами навыкате. Левая рука выше локтя была перехвачена бинтом, лицо - белее мела. Но из одного угла рта в другой бегала папироска - завхоз, устало щурясь, курил, походя на утомленного работой мыслителя.
- Что случилось? - подлетел к нему Шаров. - Куда он тебя?
- С дураков взятки гладки... - шевельнулся завхоз, недовольно покосившись на перевязанную руку. - Да все нормально - вена не задета. Обошлось. Хотел опять пугнуть, сморчок. Мало ему того раза. Ничего нормалек. Отлежусь.
- Ну, я ему, уроду заштыренному, рога-то поотрываю!.. - зарычал Серега. - Где он?
- Кажется, в секции... Отсыпается, - откашлялся завхоз, не ставший держаться на благородном расстоянии, потому что здесь кто помечает, тот и отвечает. Каждый за себя.
- Может, медчасть вызвать? - с готовностью шевельнулся Соснин, с состраданием глядя на старшину. - Давай позвоню, а?.. Живо придет...
- Нет. - Завхоз был не из тех, кто с ходу весит головушку на праву сторонушку. - Серьезно говорю: отлежусь - и делов-то. Пустяк, всего царапина. Так, заточкой задел...
- Смотри, - выходя из кабинета, согласился Шаров. - Будь тогда в отряде. В самом деле, отдыхай. Замену подыщу.
- Смотри, - выходя из кабинета, согласился Шаров. - Будь тогда в отряде. В самом деле, отдыхай. Замену подыщу.
В наркомовской секции, казалось, все спали. Кто-то даже посапывал. Тишь да гладь, Божья благодать.
Но мы уже были у тихого омута, где черти водятся: последняя койка в углу. Самолучшая. Сам хозяин шумно дышал, с головой накрывшись одеялом.
Серега Шаров, наклонившись, резко сдернул жесткую байку: Нарком оказался в трусах и фуфайке. Точно так и надо. Поджав ноги, недоуменно открыл глаза, тревожно озираясь, - овечкой прикидывался. И в голую горсть не сгребешь.
- В чем дело? - сипло спросил он. - А?.. Что такое? В че-ом дело?..
- В шляпе. - Для Сереги Шарова такая увертка не вывертка: взяв подчиненного за грудки, он рывком поставил того перед собой. - Одевайся. И за мной. Разговор есть, Паньков. И серьезный.
- В чем дело-о-о-о? - захрипел уже Паньков и прихлопнул к ноге вдруг забившую крупной дрожью руку. - Ты чё, в натуре, начальник? - И, выдвинув вперед челюсть, ножами выбросил в стороны руки. - Вы чё, цветные? Не доводите до греха!.. Я за базар отвечаю, мля!
- Я тебе крикну, малюточка, басом, - удерживая стальной рукой Панькова, а другой помогая ему одеваться, цедил Шаров. - Ты что, урка недоделанный, еще себе дело шьешь? Не многовато ли на одного?
- Какое дело-о-о-о?.. - свистел Паньков, шаря глазами по темным и как бы переставшим на время дышать койкам. - Никаких делов не знаю!.. Все дела у прокурора, а у нас делишки, по-ал?..
- Как не понять, - спокойно кивал Серега, подталкивая одетого Панькова к выходу. - Конечно, понял - чем старик старуху донял. Не велика наука. А ты, если хочешь, чтоб все в порядке было, иди и не рыпайся. Слушайся старших - худому не научат, родное сердце.
На улице, глянув на торчавшую из-под накинутой фуфайки рубаху согласно плетущегося Панькова, я понял, что тот потому и поднял дым коромыслом, чтобы за него только голос подали. Пожалели и заступились. Но ни у кого в это время почему-то подушка не вертелась в головах, а беспечальному сон всегда бывает сладок.
- Колись, тварь! - впервые за этот обход подал свой торопливый, лающий голос Псарев, едва только вошли в дежурку. - Нам все известно: кто дачку передал, тот и рассказал. И даже объяснение написал. Усек? Так что колись, не то прессовать буду! - Внезапно покрасневшее лицо Псарева кривилось и дергалось.
- Если известно, о чем базар, - не скрывая, ухмыльнулся Паньков, прислонившись к барьеру. - А ты, кусок, заткни фонтан. Тут и без тебя найдутся - постарше да поумнее.
Паньков покрутил тяжелой головой с осоловелыми глазами, смачно крякнул и с достоинством полез за куревом, но накинутая на его квадратные плечи фуфайка скользнула на заплеванный, плохо выкрашенный пол.
- Н-на место, - негромко приказал ей Паньков. - Видишь: народ ждет. А народ уважать требуется. Иначе ему это не по кайфу. - И, как нашкодившей, погрозил валявшейся фуфайке своим крючковатым пальцем.
Это оказалось последней каплей, переполнившей чашу терпения Псарева: подскочив к Наркому, он неожиданно так ему навесил, что тот, дружески взмахнув руками, упал на зарешеченное окно.
- У-у-у!..- как трансформатор, низко и утробно загудел поднявшийся Паньков и, страшно рявкнув, располовинил свою нательную рубаху. - У-у-у!.. шагнул он к нам - широкоплечий и крутолобый, загородив собой свет. На его конвульсивно дергавшемся животе, плавно перебирая множеством мохнатых фиолетовых лапок, судорожно извивался выколотый отвратительный паук. У-у-у!..
- В сторону! - вдруг выкрикнул Серега Шаров и, коротко выдохнув, принял стойку. - Все с дороги!
Поняв, что Нарком сам на себя плеть свил, я дернулся к Сереге, но было уже поздно, он сделал рукой неуловимое движение. Передо мной брызнула своим высшим и последним накалом ослепительная лампочка, тут же канув в ночь. Черную и беспощадную, где ни встать, ни сесть.
Очнулся я уже на кушетке: спать не сплю и дремать не дремлю. Только голова гудом гудит. Да в непонятном пространстве видится торчащая из-под фуфайки рубаха, которую нестерпимо хочется поправить. Просто взять и помочь человеку, у которого эта рубаха белым шлейфом тянется по полу далеко-далеко...
- А пол-то грязный... - отчетливо шепнул мне кто-то на ухо, и тогда я открыл глаза. Встал и сел, снова встал и сел, ванькой-встанькой. Сила силу-то хоть и ломит, да только сам себя под мышку не подхватишь.
- Молоток, - осторожно похлопывал меня по щекам Серега Шаров, с тревогой заглядывая в самые глаза. - Чудак человек: ну кто же тебя на такой молоток толкал? Так ведь и без головы остаться можно. Ладно хоть в последний момент немного отвел - вскользь пришлось... Слушай, нашел за кого заступаться! Такому только попадись - убьет и не задумается... Как самочувствие-то?..
- Чуть не родил... - усмехнулся я, вроде окончательно приходя в себя и оглядываясь: Псарев подавал мне стакан с чаем. - А где остальные?
- Наркома в ШИЗО отвели, - тяжело плюхнулся рядом Шаров. - В браслеты и вперед с песней. Пускай разбираются. Туда и сам Грошев удул- только позвонили. ЧП оно и в Африке ЧП. Орет, конечно, начальство. Теперь и в самом деле будем отписываться: тому руководителю, этому... Ну да ладно, бог с ними. Слушай, ты-то чего опять чудишь?.. То в прошлый раз в пожар сунуло чудом вылез, теперь опять в ту же дыру... Не меняешься, братишка. Ишь... Георгий Победоносец какой выискался. Что ты, друган, надо ведь головой думать-то, а не метром ниже... Ну как - попрошло?..
- Да еще... местами гололед... - хмыкнул я, покосившись на Серегины гири: виноват, так знай про себя. - Знаешь, как в самолете: тошнит, и не выпрыгнешь... Да не переживай: ты здесь ни при чем, такой, видать, уродился. Давай-ка лучше чаек пить - все вернее будет...
- Не верю никому!.. - отчетливым и протяжным голосом заговорил Псарев, злобно тыча пятерней в сторону двери. Его остро-щучье лицо и без того находилось в режиме постоянного подергивания. - У меня папаша из таких тварей подзаборных! Только водку жрал да нас с матерью все жизнь калечил. А меня так все время норовил по башке долбить, чтоб дураком стал!.. А мать к каждому столбу ревновал, так в бане даже запирал, псих на самокате! Мне лет пять было, а как сейчас помню: вырвалась она раз из бани-то да бегом в горушку. Так он ее догнал - и ножиком в ногу. И никто не узнал. Попробуй пожалуйся, потом и сам не рад будешь: насмерть забьет! У него не заржавеет! Пока он жив был - не прощал я ему, доведись бы и сейчас, тоже не прощу. Нельзя! Было: зима не зима, а если успел обуться - повезло, нет - так босиком и на задворки, а там ждешь, раздетый-то - час, другой да и третий, покуда папаша не утихомирится. Или куда-то уползет. Тогда ноги в руки - да на верхний сарай и в сено: нору сделаешь, там и спишь. Так, тварюга, везде находил - нигде житья не было... Всю жизнь с матерью в этом страхе прожили. Я бы таких сволочей без суда и следствия! Сколько людей из-за них свои жизни изуродовали!
- Вот и Грошев тоже разошелся, - тихо сообщил прибывший из изолятора Паша. - Ведь Нарком молчит и на вопросы не отвечает. Рогом уперся - не сдвинуть. Его как отсюда после этого выводили, так он головой только помотал, а после как в рот воды набрал. Ни на кого и не смотрит, - пожимал плечами Паша. - Что это с ним, понимаешь? Должен еще радоваться, бычара, что так легко отделался, на чужом хребте выехал... А Грошев еще Соснину свечку вставляет: дескать, сейчас и говорить с вами, товарищ дежурный, не намерен. На планерке разберемся, почему, мол, такое дежурство было. Соснин знай краснеет да что-то мычит, а тот и слушать не хочет. Хотя у самого глаза вообще сонные: сразу видно, что недавно продрал. Не по-людски все это как-то, мужики...
- Мы тоже хороши гуси. - Серега Шаров дул, наверное, третью кружку чая. - Связь-то наркомовскую прозевали. - Выходит, теперь надо всех подряд, что ли, шмонать? - вовсе растерялся Паша. - И ваших, и наших? Где ж тогда правда-то?..
- Ты прав, Паша, - тогда ему, растерянному, и сказал я, особо не раздумывая, но, видно, пасеное-то словцо всегда за щекой. - Жизнь и в самом деле коротка, чтобы нам быть ничтожными.
- Надоело! - треснул кулаком по столу Серега Шаров. - Нытики хреновы! Все - давайте-ка еще по зоне покружим, а то скоро подъем. Или еще кто-то за нас будет горбатиться?
И он оглянулся на меня, сильный и насмешливый человек, все же поизмотавшийся к утру. И поморщился с едва заметной жалостью: мол, затейливые-то ребята недолговечны. Только привередничают на свою голову. И после весь остаток дежурства держался он в одиночестве. Лишь чаще курил. Да и остальные попритихли - понятное дело: не снова здорово. Тоже поустали.
А когда мы всем скопом двинулись в кабинет начальника сдавать дежурство, мне показалось, что у нас, одинаково хмурых и молчаливых, совершенно похожие лица - цвета повседневной шинели.
4
По-кошачьи мягко ступая по ковру, последним в кабинет вошел заместитель по режиму Грошев и сел напротив начальника: руки меж коленей, слегка пригнувшийся. И в других - дымчатых очках. Он поводил по сторонам головой, словно впервые видел собравшихся вместе с нами на планерку военнослужащих из войскового наряда. И весь доклад дежурного капитан выслушал без единого слова, но как только Соснин заговорил о ЧП, он заперебирал ногами подсобрался и приготовился. И без того было ясно, что все происшедшее хотел свалить на дежурного. Но вышло не так, как капитан Грошев загадывал. Не той получился масти козырь. В наступившей тишине все по команде замерли.