С рассечённой губы оратора струйкой бежала по подбородку кровь, под самым глазом набухал здоровенный синяк.
— Чего? — спросил он машинально.
— Вот теперь будешь отвечать, будешь! Теперь ответишь! — сердито плакал мальчишка.
— «Ответишь»! — передразнил Пашка. — Сам меня во как раскровянил, а я отвечай?
— И ответишь! И ответишь! Мы рожновским ребятам скажем, они тебя всё равно найдут! Они тебе покажут!
При упоминании о рожновских ребятах Паша насторожился.
— Рожновские? А чего они мне сделают, рожновские?
— А того! Гляди, что наделал!
Присев на корточки перед сплющенным свёртком, мальчишка снял с него белую ткань, которая оказалась рубашкой. При этом из неё выпал пионерский галстук. Мальчишка развернул газету, и глазам представилась куча сломанных планочек и клочков покрытой серебристым ликом бумаги. Среди них поблёскивал бензиновый моторчик и краснела лопасть пропеллера.
— На, смотри! — снова в голос заревел мальчишка. — Шесть человек над ней месяц работали! Теперь увидишь. Теперь тебе рожновские покажут, как модели ломать да ихних гостей бить!
— Ка-а… каких гостей? — переспросил Паша внезапно упавшим голосом.
— Таких! Из городского Дома пионеров.
Паша подогнул колени и опустился на песок. Челюсть у него отвисла, он уставился на мальчишку таким взглядом, что тот даже всхлипывать перестал. Так прошло с полминуты. Пашка вдруг замотал отчаянно головой.
— Врёшь! — прошептал он хрипло. — Их пятнадцать человек. Они на автобусе… Они по большому мосту должны… Не! Врёшь ты всё!
— А вот и не на автобусе! Мы пеший переход решили от станции сделать. Ребята на привал остановились, а меня вперёд послали, чтобы я модель успел собрать. Чтобы рожновским ребятам её на линейке преподнести.
Паша помолчал, размазывая кровь на подбородке тыльной стороной ладони, потом на коленях подполз к мальчишке.
— Слушай… это… Постой! Ты кто будешь-то? — спросил он чуть слышно.
— Ну, староста авиамодельного кружка, а дальше что?
— Дальше? — по-прежнему очень тихо сказал Паша. — Тебя, стало быть, Юрием зовут, Самохваловым, а я Паша Мочалин, в совете отряда который… Я здесь приветствие вам учил. Вот, гляди!
Подняв с песка свой листок, Паша протянул его мальчишке.
Стоя на коленях, тот пробежал несколько строк, потом рука его, державшая бумажку, бессильно опустилась. С минуту общественные деятели стояли на коленях, тупо глядя друг на друга. Наконец староста авиамоделистов тихо сказал:
— Что же это мы с тобой наделали?
— Вот я ж про то и говорю: что мы наделали?
Мальчишки ещё помолчали, потом Юра поднялся и стал натягивать на себя рубашку.
— Всё! — вздохнул он. — Придётся зайцем теперь добираться.
— Куда добираться? — спросил Паша.
— До города, вот куда. Все деньги у вожатого. У меня даже карманов нет.
Громко сопя, готовый снова расплакаться, Юра стал завязывать галстук.
— А ребята как? Они тебя искать будут, — заметил Паша.
— Ну и пусть ищут! — сквозь слёзы воскликнул Юра. — А как я пойду к этим самым рожновцам, когда я ихнего члена совета отряда так разделал. Ты погляди на себя. Ты-то себя не видишь, а на тебя смотреть страшно.
Паша тоже стал одеваться.
— Юр! — вдруг сказал он. — А мы знаешь чего! Мы давай скажем, будто на тебя какие-то хулиганы напали и сломали модель, а я тебя выручить хотел, и это они меня так. Ладно?
— Безнадёжно! — вздохнул староста.
— Чего безнадёжно?
— Лицо у меня такое проклятое. Сколько раз пытался врать — всё равно по нему узнают. — Он поднял с земли обломок фюзеляжа с моторчиком и пропеллером. — Проводи меня немножко, а?
— Ладно. Умоюсь вот.
Паша обмыл речной водой разбитые губы, и новые друзья двинулись с пляжа.
— Юр! А из-за чего мы подрались-то? Ты хоть помнишь?
— Из-за характера моего дурацкого. Вот… вот… вот, ну всё бы отдал, чтобы чёртов характер свой переменить! Ну что мне стоило повернуться да отойти! Дурак!
— Вот и у меня… У меня ещё хуже характер. У меня совсем нет этой самой… сдержанности. Мне отец так и говорит: «Тебе с людьми трудно будет жить!» Ну что мне стоило? Ты бы меня спросил: «Тёплая вода?» А я бы тебе ответил: «Да, тёплая, только, будь такой любезный, отойди, пожалуйста, в сторону, я тут занимаюсь». Ты бы не отошёл? Конечно, отошёл бы, когда вежливо. Правда?
Дойдя до середины мостика, Юра приостановился:
— Мы давай берегом пойдём. По дороге не надо идти, а то там наших ребят можем встре…
Он не договорил, потому что где-то совсем близко грохнул барабан и не очень мелодично взревел горн.
Из-за высоких хлебов вышли попарно десятка полтора мальчиков и девочек в белых рубашках с красными галстуками и стали спускаться к мостику, где в ужасе оцепенели староста с оратором.
— Во! Юрка ещё здесь! — Пионеры остановились на мостике, сбившись в кучу перед двумя мальчишками. — Ты что тут делаешь? Ты дороги не нашёл? А это кто?
— Это? — Юра оглянулся на Пашу. — Это так… Это… ну просто… Это вообще… — пролепетал он.
Пятнадцать пар глаз уставились на Пашу. Все молчали. И, не в силах вынести этих взглядов, этого молчания, Паша облизнул разбитую губу, вытянул руки по швам и, сам не зная зачем, заговорил громким, отчаянным, срывающимся голосом:
— Дороги… Дорогие ребята! Мы, пионеры Рожновской школы, рады приветствовать… рады приветствовать вас в нашем родном колхозе… Мы… Дружба… будет способствовать… Потому что уверены… потому что мы…
Пионеры слушали очень внимательно, поглядывая то на заплывший глаз оратора, то на обломок серебристой модели в руке у Юры.
1948
Дрессировщики[6]
В передней раздался короткий звонок. Бабушка вышла из кухни и открыла дверь. На площадке лестницы стоял мальчик, которого бабушка ещё не видела. Он слегка поклонился и очень вежливо спросил:
— Извините, пожалуйста. Тут живёт Гриша Уточкин?
— Ту-ут, — протянула бабушка, подозрительно оглядывая гостя.
Сам мальчик произвёл на неё довольно приятное впечатление. Он был одет в тщательно отутюженные синие брюки и чистенькую жёлтую тенниску с короткими рукавчиками. На груди у него алел шёлковый галстук, золотистые волосы его были аккуратно расчёсаны на пробор.
При всём этом он держал под мышкой очень грязную и рваную ватную стёганку, а в другой его руке был зажат конец верёвки, привязанной к ошейнику криволапой, неопределённой масти собаки с торчащей клочьями шерстью. Вот эта стёганка и эта собака заставили бабушку насторожиться.
— Скажите, а можно видеть Гришу?
— Мо-о-ожно, — после некоторого колебания протянула бабушка. Она хотела было сказать, что собак не следует водить в комнаты, что от них одна только грязь, но сдержалась и лишь добавила: — В ту дверь иди.
Однако мальчик не повёл собаку в комнату, а строгим голосом сказал:
— Пальма, сидеть! Сидеть! Пальма, кому говорят? Сидеть!
Пальма зевнула и села с выражением безнадёжной скуки на бородатой морде. Мальчик привязал конец верёвки к перилам лестницы и только после этого постучал в указанную бабушкой дверь.
Гриша, коренастый, с копною тёмных взъерошенных волос и суровым выражением лица, пилил в это время какую-то дощечку, прижав её коленкой к сиденью стула. Он несколько удивился, узнав в пришельце Олега Волошина, с которым он учился в параллельных классах и с которым почти не был знаком. Гриша выпрямился и, заправляя рубаху в штаны, молча уставился на гостя.
— Здравствуй, Уточкин, — сказал тот, прикрыв за собой дверь. — Ты не удивляйся, что я к тебе пришёл. У меня к тебе одна просьба.
— Ну? — коротко спросил Гриша.
— Ты мог бы помочь мне дрессировать собаку?
Гриша всегда был готов взяться за любое дело, но говорить много не любил:
— Мог бы. А как?
— Понимаешь, я её дрессирую на собаку охранно-сторожевой службы. Я уже научил её ходить рядом, садиться по команде, ложиться… Теперь я с ней отрабатываю команду «фасс»… Чтобы она бросалась, на кого я прикажу. А для этого нужен ассистент[7] совсем незнакомый для собаки человек.
— Чтобы она на него бросалась?
— Ага. Мы её уже дрессировали с ребятами, и она очень хорошо на них бросалась, но теперь она с ними перезнакомилась и больше не бросается. А надо закрепить рефлекс. Вот я тебя и прошу..
Гриша в раздумье почесал широкий нос:
— А если покусает?
— Во-первых, я её буду держать на поводке, а во-вторых, ассистент надевает защитную спецодежду. — Олег развернул стёганку и вынул из неё такие же драные ватные штаны. — Со мной все мальчишки из нашего класса её дрессировали, а она только одного Серёжку Лаптева немножко укусила. Согласен?
— Согласен. А где твоя собака?
— Я её на лестнице оставил, чтобы она не знала, что мы с тобой знакомы. Я сейчас выйду с ней и буду ждать тебя на Тихой улице. А ты надевай спецодежду, приходи туда и подкрадывайся к Пальме, как будто злоумышленник. Ладно?
— Ладно. Иди!
Олег удалился. Гриша надел кепку и принялся облачаться в спецовку. Это оказалось делом нелёгким, потому что брюки были огромных размеров. Стянув их ремнём под мышками и завязав тесёмочками у щиколоток, Гриша стал похож на очень большую, диковинной формы гармошку. Ватная куртка, которую он надел, несколько поправила дело: свисая ниже колен, она почта совсем скрыла брюки. Рукава, болтавшиеся сантиметров на двадцать ниже кистей рук, Гриша засучивать не стал.
Грише, конечно, не хотелось, чтобы бабушка увидела его в таком костюме, поэтому, прежде чем выйти из комнаты, он приоткрыл дверь и прислушался, а потом уж выскользнул из квартиры.
Улица Тихая была и в самом деле очень тихой улочкой. Здесь вдоль тротуаров вкривь и вкось росли старые липы, за которыми прятались маленькие домики в один и два этажа. Движение тут было такое небольшое, что между булыжниками мостовой зеленела травка.
Придя сюда, Гриша издали увидел Олега, который расхаживал по мостовой, громко приговаривая:
— Рядом! Пальма, рядом!
— Эй! — негромко крикнул «ассистент».
Дрессировщик остановился, скомандовал Пальме сидеть и кивнул Грише головой: можно, мол, начинать.
Ассистент надвинул ни нос кепку, свирепо выпятил нижнюю челюсть и, слегка приседая, болтая концами рукавов, зигзагами стал подбираться к собаке.
Пальма заметила ассистента и, сидя, принялись разглядывать его, склоняя бородатую морду то вправо, то влево. Когда Гриша приблизился к ней метров на десять, они поднялись и негромко зарычала.
— Пальма! Фу! Сидеть! — сказал Олег.
И Пальма неохотно села, продолжая скалить зубы.
Ассистент стал на четвереньки и тоже зарычал.
— Фасс! — крикнул Олег.
Пальма рявкнула и так стремительно бросилась на Гришу, что дрессировщик еле удержал её за верёвку.
Гриша вскочил и шарахнулся в сторону.
— Видал? — тихонько сказал Олег.
— Ага, — так же тихо ответил Гриша. — Только она и без твоего «фасса» бросилась бы… Ведь я её дразнил.
— Теперь знаешь что? Теперь давай без дразнения. Ты спрячься за угол, а потом выйди и спокойно иди по тротуару. И даже не смотри в нашу сторону. Ладно?
— Ладно!
Гриша добежал до перекрёстка, спрятался за угол и, подождав там минуту, степенно зашагал по противоположному от Олега тротуару. Вот он поравнялся с ними… Вот прошёл мимо…
— Фасс!
— Рррав! Рав-рав!
Обернувшись, Гриша увидел, как Пальма, натягивая верёвку, рвётся к нему.
— Здорово? — сказал Олег с другого тротуара. — Всё! Спасибо! Проверка сделана. Снимай спецодежду и иди сюда.
Гриша снял ватник и, отирая пот со лба, приблизился к дрессировщику. Пальма попыталась цапнуть его за ногу, но Олег прикрикнул на неё и заставил сесть. Он улыбался, голубые глаза его блестели, а лицо разгорелось.
— Видел? видел, что такое дрессировка? Ты даже не взглянул на неё, а она уже бросилась!
Стоя несколько поодаль от Пальмы, Гриша ковырял в носу.
— Ну и что ж, что бросилась! Я её дразнил, она меня запомнила, вот и бросилась. И в такой одежде она на каждого бросится. Вот если бы она на ту тётеньку бросилась, тогда другое дело было бы! — И Гриша указал глазами на полную гражданку, которая вразвалочку шла по противоположному тротуару, держа в руке сумку с продуктами.
Олег перестал улыбаться и тоже посмотрел на гражданку. Когда она прошла мимо, он присел рядом с Пальмой и, вытянув руку в направлении прохожей, тихонько скомандовал:
— Пальма, фасс!
В ту же секунду раздался звонкий лай, и верёвка дёрнула Олега за руку.
— Пальма, фу! — Олег с торжеством обратился к Грише: — Ну что, а? Ну что, видел?
Только теперь Гриша уверовал в силу дрессировки. Держа под мышкой свою лохматую спецодежду, он присел на корточки перед Пальмой и стал разглядывать её.
— Это какая порода? Дворняжка?
— В том-то и дело, что обыкновенная дворняжка!
— Если бы овчарка, она ещё лучше бросилась бы, — заметил Гриша.
— А я, ты думаешь, для чего её дрессирую? Я выучу её, пойду в питомник, где служебных собак разводят, покажу, как я умею дрессировать, и мне дадут на воспитание щенка-овчарку.
Гриша поднялся. Он всё ещё смотрел на Пальму.
— Наверняка дадут? — спросил он.
— Не совсем наверняка, а просто я так думаю.
— А у нас в городе есть… эти самые… где овчарок разводят?
— Питомники? Конечно, есть. При Досаафе есть, при Управлении милиции есть… Я в Досааф пойду. Вот только отработаю с ней лестницу, барьер и выдержку и пойду показывать.
— А что такое лестница, барьер и выдержка?
— Лестница — это чтобы она умела подниматься и спускаться по приставной лестнице. Барьер — это чтобы она умела преодолевать заборы, а выдержка — это так: я, например, скомандую ей сидеть, потом уйду куда-нибудь, хотя бы на полчаса, и она не сойдёт с места до тех пор, пока я не вернусь.
Болтая концами рукавов, ассистент стал подбираться к собаке.
До сих пор Гриша мало был знаком со служебным собаководством. Он слышал, что есть собаки-ищейки, раза два он видел в кино замечательно умных овчарок, совершавших подвиги вместе с пограничниками. Но всегда ему казалось, что воспитание подобных собак доступно лишь особым специалистам.
И вот теперь он увидел, что не специалист, а простой школьник заставляет не овчарку, а самую паршивенькую дворняжку по команде садиться, по команде ходить рядом, по команде бросаться на прохожих.
С виду спокойный, угрюмый, Гриша был человеком страстным, увлекающимся. Он представлял себе, как идёт рядом с огромной овчаркой, от которой все шарахаются в стороны, как он приходит с ней в школу и как на глазах у изумлённых ребят этот свирепый, клыкастый зверь по одному его, Гришиному, слову перебирается через двор, поднимается по приставной лестнице на чердак сарая и спокойно, не сходя с места, сидит во дворе, пока Гриша занимается в классе.
— Волошин, а где ты научился… это самое… дрессировать?
— Очень просто. Купил себе в магазине книжку, «Служебное собаководство» называется, по ней и научился.
— Я себе тоже такую куплю. С собаками вот плохо… Я бы мог какую-никакую дворняжку поймать, только бабушка прогонит.
Ребята долго беседовали, стоя на краю тротуара. Олег показал Грише все штуки, какие умела проделывать Пальма. Гриша был так увлечён этим, что только раз оглянулся, услышав в отдалении неторопливые, чёткие шаги. По противоположному тротуару шёл милиционер — высокий, стройный, подтянутый, с лейтенантскими погонами. Заложив большие пальцы рук за поясной ремень, он поглядывал на ребят, возившихся со смешной собакой, и улыбался. Олег тоже заметил милиционера.
— Смотрит, — тихо сказал он.
Польщённые вниманием лейтенанта, ребята снова оглянулись на него и тоже улыбнулись. Тот слегка им подмигнул. И вдруг Гриша вспомнил, что, по словам Олега, в Управлении милиции тоже ведь есть питомник. Он тихонько толкнул Олега в бок и зашептал:
— Покажи ему! Покажи ему, как она бросается!
— Неудобно.
— Ну, чего неудобно! Шутя ведь. Покажи!
Олег секунду поколебался, потом присел, вытянул руку в направлении милиционера и громко, чтобы тот слышал, крикнул:
— Пальма, фасс! Фасс!
Пальма рванулась, выдернула верёвку из руки Олега и с яростным лаем понеслась к милиционеру.
— Тикай! — в ту же секунду крикнул Гриша.
Что было дальше с Пальмой, ребята не видели.
Кинув стёганку на тротуар, Гриша юркнул в ближайшие ворота, Олег бросился за ним.
Ребята даже не разглядели двора, в который они забежали, они заметили только, что у забора, справа от ворот, возвышается большая поленница, а между поленницей и забором есть щель шириной сантиметров в тридцать, если не меньше. Оба, словно сговорившись, свернули направо, втиснулись в эту щель и замерли.
Через несколько секунд до них донеслись размеренные шаги, затем стук пальцев по стеклу окна. Всё это слышалось совсем близко, почти у самой поленницы. Прошло ещё несколько секунд. Щёлкнула задвижка, скрипнула дверь. Женский голос немного встревоженно спросил:
— Вам кого?
— Это ваши дети хулиганят, собак на прохожих натравливают?
— Де-ети? — протянула женщина. — У нас во всём доме ни одного ребёнка нет.
— Ни одного ребёнка нет, а я видел, как двое сюда побежали… видите, что она мне сделала? Видите?
— Пожалуйста, войдите да посмотрите, если не верите. Двор у нас проходной. Вон калитка! Наверно, туда и убежали.