За что же так безразмерно полюбил российский обыватель "Мастера и Маргариту". Ну конечно за московскую атрибутику, за название московских улиц и переулков, за детали раннесоветского быта. Но только этого мало. На самом деле, чтобы объяснить поистине истеричную любовь к книге. В ней есть что-то еще, что притягивает именно российского читателя обывателя: что?
Дело в том, что "Мастер и Маргарита", во-первых, пародия на исторический роман. Во-вторых: это еще и плутовской роман, и очень очень напоминает ильфо-петровские "Тринадцать стульев" и "Золотой теленок". В-третьих, добавлен небольшой элемент сверхъестественного, то есть вкрапления фантастического. Смешав и встряхнув хорошенько все эти элементы получаем очень лестную для обывателя книгу. В "Мастере и Маргарите" обыватель с его бутылью подсолнечного масла, с его жэками и прочей низкой реальностью присоединяется к высокой Истории. К Понтию Пилату и Христу. Ну как же обывателю не любить такую книгу?! Он ее и любит с завидным простецким задором. Хотя если считать по высокому гамбургскому счету, книга получилась вульгарная, базарная, она разит подсолнечным маслом и обывательскими кальсонами. Эти кальсоны и масло преобладают и тянут вниз и Понтия Пилата и Воланда и Христа. С задачей создать шедевр - роман высокого штиля Булгаков не справился - создал роман низкого, сродни "Золотому теленку".
Вот они и ходят семьями смотреть на проклятую квартиру и учредили уже свой наивный культ книги. В благодарность за то, что их (и именно москвичей) присоединили к Высокой Истории: к Риму, Иудее, легионерам, к Пилату в алом плаще, к распятию и Христу. Очень очень лестно.
Самая удачная книга Булгакова без сомнения - это "Белая Гвардия". В "Гвардии" звучит такая гармоничная, слаженная уютная мелодия, как в каком-нибудь "Тарасе Бульбе" Гоголя. Мелодия простая, но трудно её найти. Для писателя обыкновенно это большая удача, если находит. Убедительна такая мелодия. И потому убедительна "Белая Гвардия".
"Собачье сердце" - достаточно гнусный антипролетарский памфлет. В известном смысле эта вещь может быть сравнима с антисемитскими памфлетами Селина, но только это антипролетарский памфлет. Элементы советского быта здесь предстают без примеси истории и фантастика, не как в "Мастере и Маргарите". Это "Золотой теленок" и "Двенадцать стульев", но совсем уж злобные. Результат: несправедливая позиция. Недаром "Шариковым" клеймит и шпыняет интеллигенция своих противников: Шариковым был для них Анпилов, например. Хотя сама интеллигенция может быть не менее противна, чем пролетариат.
Результат общей деятельности Булгакова-литератора неутешительный: это большой кусок мяса искусства - "Белая Гвардия", и несколько жирных и жилистых довесков к нему. И тут никакие памятники по Москве не помогут. Также как и количество поклонников-обывателей.
Юкио Мишима: да, Смерть!
Редкий в послевоенное время правый Герой. Он мог бы служить панданом левому революционеру Че Геваре, если бы кто-то догадался классифицировать героев и расставлять их порядке.
Самый не японский из японских писателей, как называли его коллеги писатели японцы, он парадоксальным образом явил миру аутентичный самурайский дух, совершив двойное "сепукку" (более сложная форма харакири) в штабе сил Самообороны Японии в ноябре 1970 года.
Обычно его историю рассказывают (в том числе и он сам) в банальном контексте. Жил хлипки мальчик - гадкий утенок. Однажды он решил стать сильным... Скорее жил мальчик со стальной волей. Осмотрев себя однажды, он решил, что ему не хватает брони мышц. И с маниакальным упорством стал наращивать эти мышцы. Есть фотография молодого писателя: он с коротким ежикам, в узких брюках и черном пиджаке стоит у афиши кинофильма, которого он режиссер. Выглядит свежо и юно, и если бы не косые глазки и скулы, вполне сошел бы за американского рокера конца 50-х начала 60-х.
Он не попал на фронт, из-за слабого здоровья, а скорее всего, по протекции, его дед был важным чиновником. Ему было бы 19 в 1945, он вполне годился бы в пилоты-камикадзе. Камикадзе несли на головных повязках изречение из священной самурайской книги "Хагакурэ": "Путь самурая есть смерть". Впоследствии Мишима напишет комментарии к "Хагакурэ", книге японского самурая Йоши Ямомото, а "Путь самурая есть смерть" - станет жизненным кредо Мишимы. Этот путь приведет его в конце концов к желаемой им смерти. Странной, изуверской, ранней и героической. Возможно, это долг, замороженный на четверть века и отданный им Японии в 1970? Возможно, он получил отсрочку, но долг нужно было отдавать.
В промежутке он создал за эти четверть века большое литературное наследие. Исторические рассказы, пьесы для театра "но" и театра "кабуки", эссе, европейские пьесы, самые известные из них "Мой друг Гитлер" и "Мадам де Сад", романы героические и нравоучительные, европейские рассказы (один из них "Матрос, потерявший благосклонность океана" успешно экранизирован, матроса играет Крис Кристоферсон, фильм малоизвестен).
Киносценарии. Особняком стоят комментарии Мишимы к "Хагакурэ". Здесь уже не литература, а этика и эстетика и фанатизм. Йоши Ямомото в возрасте 41 года не мог покончить с собой, поскольку ему запретил сделать это его покойный суверен-даймю. Ямомото принял буддизм и прожил еще 20 лет отшельником в травяной хижине. Создал за это время самурайский кодекс наставление, где он свободно высказывает основные принципы самурайства. Собственно это произведение XVII века излагало принципы военно-иерархические и как таковое было проникнуто духом эстетического фашизма. Чего стоят, например, советы Ямомото носить всегда с собой красную краску для лица, чтобы, пав в битве, самурай имел щеки цвета вишни. В военной Японии до 1945 года "Хагакурэ" выходила огромными тиражами, и логически книга была запрещена тотчас по окончании войны. Мишима снял запрет с "Хагакурэ". Он преподал ее современникам как вечно живую книгу.
Преподавали "Хагакурэ" и в обществе "Тету-На-Каи" (не ручаюсь за правописание, прошу проверить), основанной Мишимой правой студенческой организации. Члены общества носили особую форму: высокие фуражки, и есть сведения, что они тренировались вместе с Силами Самообороны на их военных базах. По разрешению Накасонэ, впоследствии ставшего премьер-министром Японии. Тету-На-Каи называли личной армией Мишимы, а форму: двубортные мундиры в талию и высокие фуражки, недоброжелатели называли опереточной, однако, предназначение этих полсотни с небольшим юношей было далеко не только эстетическое. На военной базе в горах люди Мишимы стреляли. А мундиры называют, опереточными до тех пор, пока они не забрызганы кровью.
Из писателя-эстета Мишима постепенно эволюционировал в правого политика. Его последняя тетралогия из четырех романов (не очень удачная, слишком жестко по-европейски структурирована) это на самом деле его политический стэйтмент, это о патриотизме, о любви к родине и императору.
Его смерть - тоже политический стэйтмент. Он приехал вместе с четырьмя своими сторонниками в штаб Сил Самообороны (так называлось после 1945 года то, что американцы позволили оставить от японской армии). Он попросил провести его к генералу - начальнику штаба, которого он знал. В кабинете генерала он приказал генералу вывести войска и построить их на плацу перед штабом. Генерал отказался. В довершение в кабинет ворвались офицеры. Тогда Мишима приставил меч к шее генерала. Офицеры отступили. Генерал дал приказ собрать войска на плацу. Мишима вышел на балкон и обратился к солдатам с речью. Он говорил им о необходимости возродить имперское величие Японии, о том, что нужно сбросить путы американской оккупации. В ответ с плаца раздались крики: "Идиот!". "Уходи, хватит играть в героя!". И даже насмешки. Мишима ожидал не этого. Он думал поднять армию, а армия оказалась заражена духом "презренных торговцев из Осака". На это еще триста лет назад сетовал Йоши Ямомото в "Хагакурэ". Мишима вернулся в кабинет, прямо на балконе он опустился на колени, расстегнул мундир, поднял рубаху и сделал себе харакири. Стоявший за ним его ближайший сподвижник отрубил ему голову. Надо сказать - не очень удачно, со второго раза. И в свою очередь опустился на колени и сделал себе харакири. А его обезглавил один из троих партийцев Тету-На-Каи. Двойное "сепукку" - кровь, обезглавленные тела, мечи кинжалы. Происшедшее заставило задохнуться в шоке весь мир. Надо сказать, что Мишима, как деловой и современный писатель пригласил на ожидавшиеся события многих журналистов, в том числе американских. В нем соседствовала, как видим, деловая практичность и убежденный, деловой фанатизм.
В "Хагакурэ" Йоши Ямомото убеждает "Возможно подумать, что смерть провалившегося в своей миссии - напрасная смерть. Нет, это не напрасная смерть. Положи себе за правило: в ситуации пятьдесят на пятьдесят всегда выбирай смерть. Ведь всегда можно найти аргументацию для того, чтобы жить. Путь самурая есть смерть". Он советует также приучить себя к мысли о смерти. "Ежедневно, - пишет он, - воображай всевозможные виды смерти: от меча, от кинжала, в поединке, от стрелы, от пожара, утонувшим, падая с утеса от молнии, таким образом, когда момент настанет, ты будешь готов". Мишима внял советам рыцаря-монаха и хорошо подготовил себя.
В "Хагакурэ" Йоши Ямомото убеждает "Возможно подумать, что смерть провалившегося в своей миссии - напрасная смерть. Нет, это не напрасная смерть. Положи себе за правило: в ситуации пятьдесят на пятьдесят всегда выбирай смерть. Ведь всегда можно найти аргументацию для того, чтобы жить. Путь самурая есть смерть". Он советует также приучить себя к мысли о смерти. "Ежедневно, - пишет он, - воображай всевозможные виды смерти: от меча, от кинжала, в поединке, от стрелы, от пожара, утонувшим, падая с утеса от молнии, таким образом, когда момент настанет, ты будешь готов". Мишима внял советам рыцаря-монаха и хорошо подготовил себя.
Удивляет в его истории только несоответствие, на первый взгляд, двух частей его жизни: знаменитого модного писателя, плейбоя и американофила со смертью патриота и фанатика. Он одевался как американец, был впереди своего времени и качался в спортзалах - известна целая книга-альбом его обнаженных и полуобнаженных фотографий, сделанных в его красивом доме с красивым двором и фонтаном. У него были дружеские отношения с американским издателем Альфредом Кнопфом, который приглашал его в Соединенные Штаты, в его доме подавали чай в пять часов, как в доброй старой Англии. На первый взгляд, это не сходилось все с Мишимой с ритуальным кинжалом в головной повязке камикадзэ, вспарывающим себе живот.
Но на самом деле, эти две части его уживались. На уже упомянутом фото, где он как свежий рокер 50-х годов, плакат, на фоне которого он стоит изображает офицера, опустившегося на колени, расстегнув мундир и рубашку офицер делает харакири. Играет офицера - актер Мишима, он же режиссер и автор сценария. Плакат висит на стене в Гринвич-Вилле, город Нью-Йорк. Так что он давно органично соединил свой средневековый кодекс самурая и свой американизм современного человека. К тому же, существует интересная, американская по происхождению гипотеза, высказал ее бывший американский посол в Японии, что японцы никогда не простили и не простят Америке Хиросиму и Нагасаки. Что вся нация планомерно, замедленно, настойчиво убивает себя работой для того, чтобы достигнув экономической мощи по-американски, страшно отомстить и уничтожить Америку. Сведения о том, что люди Мишимы тренировались на военных базах, японских сил самообороны, я почерпнул из статьи этого американца. К сожалению, лишенный в тюрьме справочных материалов, я не помню фамилии. Возможно его фамилия Дэвис и что-нибудь Junior.
Мишима - из тех писателей, которые больше остаются в памяти человеческой, как люди необычайных поступков, подкрепляющих судьбой и кровью те идеи, которые декларировали. Крепкость Мишимы в его эссе "Солнце и Сталь", его комментарии "Хагакурэ", делающие его практически соавтором книги - подкреплены изуверским поступком на балконе штаба сил самообороны. Мишима поставил хорошую красивую точку в конце своей судьбы. Ведь восстание не удалось.
Подумав, решил, что буду все же называть его как принято уже в русской транскрипции: Мисима. Так пронзительнее. Добавлю, что американизм Мисимы простирался так далеко, что он завещал, чтобы переводы его книг на европейские языки были сделаны не с японского оригинала, а с американского английского.
Александр Блок: гениальный п...острадатель
Я нашел хрестоматию для старших классов (а может это была хрестоматия для института) по литературе в ванной комнате. Ванная была общая для всех трех семей нашей квартиры по поперечной улице, д. 22 в Харькове. Мне было 15 лет и я обнаружил в книге стихотворение "Незнакомка". Я прочел его и сгубил свою душу. Начиналось пришествие незнакомки исподволь:
"Вдели над пылью переулочной
Над скукой загородных дач
Лишь золотится крендель булочный
И раздается детский плач
И каждый вечер за шлагбаумами
Заламывая котелки
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки"
И вот она появляется:
"И каждый вечер в час назначенный
иль это только снится мне
Девичий стан шелками схваченный
В туманном движется окне".
"Всегда без спутников, одна
Дыша духами и туманами
Она садится у окна
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка
И шляпа с траурными перьями
И в кольцах узкая рука
И странной близостью закованный
Гляжу за темную вуаль
И вижу берег очарованный
И очарованную даль
Глухие тайны мне поручены
Мне чье-то сердце вручено
И всей души моей излучины
Пронзило терпкое вино"
А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат
И пьяницы с глазами кроликов
"In vino veritas!" - кричат..."
Стихотворение сразило меня наповал и заставило задуматься. Я доселе ненавидел стихи. Я брал в библиотеке книги о кораблях, о путешествиях, по ботанике и зоологии. Любимой моей книгой была "Путешествие на "Бигле" и исследования Галапагосских островов" Чарльза Дарвина. Я обожал книги по истории и упивался "Крестовыми походами", переписывал в тетрадки хронологию царствований французских королей и императоров Священной Римской Империи. А тут я пошел и попросил дать мне стихи Александра Блока. Пораженная библиотекарша принесла мне из хранилища небольшую книжку с веткой сирени на обложке: "Юношеские стихи Блока". Это был май месяц, лучший месяц в году для знакомства со стихами Блока. У нашего школьного товарища Вити Ревенко умерла мать, и мы всем классом пришли в его старый сад, где цвела сирень, и слышали как в старом доме старухи отпевали покойную. И был я влюблен в высокую красавицу из барака по фамилии Лазаренко, Женя. Все это сложилось в некую общую неистовую мелодию.
"Старый дом глянет в сердце мое
Розовея от края до края
И окошко твое...
Этот голос он твой
И его непонятному звуку
Жизнь и горе отдам
Как во сне, твою прежнюю милую руку
Прижимая к губам..."
- так написал об этом Блок.
Все его творчество можно озаглавить как "Мистика пола". У него были странные отношения с невестой - Любовью Менделеевой. Он был не в силах преодолеть нечто, что называется "complex of respect" - комплекс уважения к своей подруге, попросту говоря, не мог завалить ее в первом попавшемся месте и раздвинуть ей ноги. Его период ухаживания длился неимоверно долго, наконец, они поженились. Но и после этого оставались телесно чужими друг другу. Благодаря такому аномальному поведению, стихи этого гибкого херувима со стеклянными выпуклыми очами и гетевским носом приобрели букет, подобный старому вину, глубину вкуса. В "Незнакомке", как я впоследствии узнал, изображена дачная местность в Сестрорецке, под Питером, там был ресторан и туда ходили проститутки, искать клиентов. Именно поэтому: "всегда без спутников, одна / Дыша духами и туманами / Она садится у окна". Банально, вульгарно. Но как он это раздул! Что он из этого эпизода сделал! Какое очарование греховного пола! (Лучше пола, чем секса! Секс это что-то юношеское и спортивное. Пол - это страшнее.) Через всю жизнь Блок пронес очарование проститутками. И актрисами. Вот с ними он чувствовал себя свободным. А Люба Менделеева его угнетала. Даже когда он уже спал с ней. Потом его друг поэт Андрей Бугаев, он же Белый, вошел в "священный" союз с Любой и с ним, подобный тому, в котором состояли Брики и Маяковский. Кто там что чувствовал, трудно сказать, возможно Блоку была милее Люба, оскверненная, подобно проституткам, связью с другим мужчиной? Когда Блок уже давно был мертв, в 1928 году какой-то мемуарист, не помню кто, но помню сцену, встретил Любу Менделееву, толстенькую, маленькую женщину с папиросой в коридоре какого-то учреждения вроде "Потребсоюза" или издательства, она курила. Прекрасная Дама! Любовь Блока, она была в плохих рваных чулках. Боже мой, лучше бы она умерла!
Мистика пола - вот о чем писал Бок лет двадцать подряд. Ну, разумеется, у него есть и стихи о государстве и гениальная поэма "Двенадцать", где все же героиней и не последней появляется еще одна блоковская стерва "Катька", проститутка, конечно же.
"С офицерами блудила
Шоколад миньон жрала
С юнкерьем гулять ходила
С солдатьем теперь пошла".
Даже в революционной поэме о пришествии Нового Мира без проститутки Блок не обходится. В просторечии, по бульварному, можно назвать его "гениальный пиздострадатель", вот он кто, этот стеклянноглазый дэнди с гетевским носом. Он возвел "комплекс респекта" в правило искусства. А на земле спал с проститутками. И вновь и вновь перепевал "Незнакомку":
"Я сидел у окна в переполненном зале
Где-то пели смычки о любви
Я послал тебе черную розу в бокале
Золотого как небо "аи"
Ты взглянула. Я встретил смущенно и дерзко
Взгляд надменный, и отдал поклон.
Обратясь к кавалеру, намеренно резко,
Ты сказала: "И этот влюблен!2
И тот час же в ответ что-то грянули струны
Исступленно запели смычки,
Но была ты со мной всем презрением юным
Чуть заметным дрожаньем руки..."