Но этого было мало для того, чтобы полностью остановить атаку.
Пёс упал на траву, не долетев до меня около метра, но тут же как ни в чем не бывало вскочил на ноги и прыгнул на меня снова. Однако скорость его броска была уже не та…
Я резко ушел с линии атаки, одновременно перехватывая нож в правую руку и нанося удар снизу вверх.
Страшные челюсти клацнули совсем близко от моего лица, будто капкан захлопнулся. Но куснуть вторично у питбуля уже не получилось — в его нижней челюсти, почти касаясь шеи гардой, торчал мой стреляющий нож, полностью отработавший в этой схватке свой боевой потенциал.
Пес упал на траву и умер, как подобает бойцу, — молча, без скулежа и свойственных человеку бесполезных просьб о помощи. В его открытых, но уже мертвых глазах все еще плескался боевой азарт, замешанный на чистой, незамутненной ненависти.
Я сделал шаг, наклонился, придержав голову собаки, выдернул нож и вытер клинок о траву. Потом вложил его в ножны, подумал и, встав на одно колено, положил ладонь на глаза собаки. Тепло живого тела согрело остывающие мышцы век, и глаза мертвого бойца закрылись. Достойный враг достоин уважения вне зависимости от того, человек он или зверь.
— Н-да, — раздался со стороны дома задумчивый голос. — Права была сестра, надо было брать обычного волка для охраны дома. Эти модные бойцовые собаки ни на что не годятся.
Я поднял голову.
На широком каменном крыльце дома, расслабленно прислонясь плечом к массивной колонне, стоял Мангуст. В свете вычурных фонарей паркового освещения его фигура смотрелась несколько гротескно. Черная рубашка и свободные брюки того же цвета практически сливались с тенью от колонны и казалось, будто высоко над крыльцом свободно зависло в воздухе мертвенно-бледное лицо слепца.
На месте выдавленных мною глаз была лишь тонкая пленка век, провалившихся внутрь глазниц. Жутковатое зрелище, особенно когда осознаешь, что это твоих рук дело. Но с другой стороны, не я начал на татами бой на уничтожение, в котором если не ты — то тебя. Поэтому, думаю, вряд ли у Мангуста должны быть ко мне претензии. Скорее, это у меня к нему есть некоторые вопросы. Которые я, так и быть, не буду задавать инвалиду, если он добровольно поделится со мной тем, за чем я пришел.
Словно прочитав мои мысли, Мангуст неприятно усмехнулся и отделился от колонны.
Странно… На ринге мне казалось, что он меньше ростом как минимум на голову. Да и с лицом у него творится что-то непонятное… Это тебе не гипертрофированные зубки того клоуна, которого я замочил в коридоре Васькиной квартиры. И совсем не мимолетный глюк, словленный мной во время боя, когда Мангуст увидел зуб, торчащий в моей ноге. Это были натуральные, мощные, звериные клыки, выбегающие из-под верхней губы моего врага.
Я пригляделся, опасаясь, что моя медленно, но неотвратимо сползающая крыша потеряла последний крепеж и съехала теперь уже гарантированно и навсегда.
— Ты лишил меня глаз, сломал мне руку, а теперь проник в мой дом как вор и убил сторожевую собаку. Как ты предпочитаешь умереть, хомо, — быстро или растянуть удовольствие от наслаждения болью?
Говоря все это, Мангуст отделился от колонны и теперь медленно приближался ко мне. Теперь я не сомневался — да, его лицо менялось, вытягиваясь вперед наподобие волчьей морды. С еле слышным хрустом, который я, как ни странно, отчетливо слышал, деформировались челюсти и лицевые кости, лицо обрастало щетиной, удлинялись уши, и утолщались мышцы шеи, словно их кто-то раздувал изнутри невидимым насосом. А ноздри стремительно увеличивающегося носа трепетали, ловя мой запах, который, честно говоря, после ковыряния в помойке и последующих приключений не поймать было сложновато.
— Лучше, конечно, помучиться, — согласился я, поднимаясь с колена. — Тем более что я, в общем-то, помирать не тороплюсь.
— Не торопись, — прорычал Мангуст. — Но даже с учетом моей сломанной руки и выдавленных тобой глаз, вряд ли это будет бой на равных.
В моей голове хаотично метались мысли и обрывки инструкций, полученных от Папы Джумбо.
«Один из зидероксилона, африканского железного дерева, второй — серебряный. Смотри не перепутай».
Мои руки уже привычно скользнули за спину, пальцы коснулись рукоятей экзотических ножей. Я, может, и не перепутаю какой из них какой, но как-то слабо верится, что такую вот тварь можно замочить десятисантиметровым клинком из мягкого металла.
На моих глазах Мангуст трансформировался из человека в двухметровую мохнатую зверюгу с волчьей мордой — и, как мне показалось, наслаждался моим ступором, всем телом впитывая идущие от меня невидимые волны смятения. Ступором, вызванным — чего скрывать — животным страхом при виде эдакого превращения.
Рубашка и брюки Мангуста трещали по швам, расползаясь под натиском обросшей серой шерстью гипертрофированной мышечной массы. Вдавились назад колени, из кончиков пальцев опавшими листочками вывалились на траву ногтевые пластины, уступив место черным когтям, вылезающим из стремительно растущей плоти. Эти когти были немногим меньше клинка моего серебряного ножа, который я уже держал в правой руке, зато их было два десятка в сумме на руках и ногах — вернее, на лапах чудовища. Которое, завершив трансформацию, оскалилось, показав длинные желтые клыки, — и, мощно оттолкнувшись задними лапами, ринулось на меня.
Признаться, мне пришлось изрядно напрячься, чтобы подавить в себе естественное желание заорать, повернуться спиной и чесануть со всех ног куда глаза глядят, лишь бы подальше от этой жуткой твари, выскочившей из сна шизофреника.
Но, как говорил наш инструктор по парашютному спорту, «десантник не тот, кто не боится прыгать, а тот, кто боится, но прыгает». Вот я и прыгнул влево и вперед за мгновение до того, как на моей голове захлопнулась огромная разинутая пасть, облепленная белой пеной. Прыгнул, боясь отчаянно, до трясучки под ложечкой, до ответного рева, рвущегося из груди, до предательской дрожи в сведенных судорогой руках. Которую надо было чем-то компенсировать, куда-то девать, чтоб не превратиться в комок мяса, валяющийся на траве в собственных испражнениях и воющий от страха. Например, схватить левой рукой пролетающую мимо тварь за холку, а правой с бешеной скоростью насовать ей клинком в шею, в грудь, в лапы, куда ни попадя, лишь бы как-нибудь стряхнуть с себя липкий ужас, сочащийся из всех пор моей кожи и потной, мерзкой пленкой облепивший тело.
Возможно, мне удалось это потому, что Мангуст бежал не по-волчьи, а на задних лапах, оберегая сломанную переднюю. Вряд ли я смог бы повторить этот трюк, будь мой враг зряч и не покалечен местами. Но, как бы то ни было, что получилось — то получилось.
Не ожидавшая такого поворота событий тварь рефлекторно рванулась в сторону, оставив в моей левой руке клок серой шерсти и пятная траву черной кровью. Этот рывок не прошел для меня бесследно — черные когти одной из лап распороли мне рукав куртки и глубоко пропахали бедро чуть выше колена.
Боли не было. Было ощущение, словно в ногу ударило током из трансформаторной будки. Такое бывает, когда рвется крупный нерв. Я рефлекторно дернулся всем телом и, не удержавшись на ногах, упал на колено.
Хреново…
Очень хреново.
На одной ноге мне теперь точно никуда не убежать. И если чертов оборотень не дурак, ему нужно всего-то подождать минутку-другую в сторонке, пока я не истеку кровью и не превращусь в обескровленный свежий бифштекс.
Но, видать, Мангуст или кто-то там в кого он превратился, предпочитал мясо с кровью. Развернувшись в нескольких метрах от меня, слепой оборотень принюхался — и прыгнул снова.
Странно, но этот самый «удар током» от разорванного нерва имел и положительные последствия.
Страх ушел из меня вместе с кровью, толчками вытекающей из рваной раны на бедре. И правда, чего бояться без минуты покойнику? Особенно когда той минуты у него нет и на него, неподвижно застывшего на одном колене посреди аккуратно подстриженного газона, несется серая зубастая паскуда, взявшая в последнее время в привычку жевать и драть в лоскуты мои ноги.
И такое меня зло взяло, что не стал я даже пытаться защищаться. А просто, когда разверстая пасть оказалась от меня близко настолько, что я вместо воздуха вдохнул не смесь лесных хвойных ароматов, а ее смрадное дыхание, я выставил вперед согнутую в локте левую руку и всем телом подался вперед, вгоняя ее как можно глубже между зубастых челюстей монстра.
Мой встречный толчок компенсировал инерцию его тела. Пасть захлопнулась, до кости прокусив мою руку клыками и при этом запутавшись мордой в обрывках рукава. Придись такой укус на коренные зубы, чудовище просто перекусило бы мне руку, словно куриное крылышко. А так у меня появилось мгновение для того, чтобы перехватить нож Папы Джумбо обратным хватом, со всей силы вогнать его под ключицу огромной твари и, провернув оружие в ране, вырвать обратно. Так и отпечаталась в моем мозгу картинка — моя рука на фоне старинного фонаря, сжимающая кинжал, по гарду измазанный в дымящейся крови.
Оборотень хрипло взревел, разрывая пасть в крике, рвущемся из недр его тела, — и заодно освобождая из зубастого капкана мою искалеченную руку. Правда, толку от этого было мало — рука провисла плетью. Но это было уже неважно.
Чудовище стояло передо мной на задних лапах, содрогаясь всем телом, а из дыр в его шкуре лилась черная кровь. Особенно сильно хлестало у него из-под ключицы — это я отработанным уколом под названием «запятая» порвал то ли артерию, то ли подключичную вену, то ли и то и другое сразу. Что ж, у нас с ним оставалось по одному удару. Я ясно видел куда нужно бить — вот она, открытая зона под его левой гипертрофированной грудной мышцей, непроизвольно сокращающейся от боли, пронизывающей волчью тушу.
И так же ясно я видел, как медленно, но неотвратимо заносится наискось огромная правая лапа с пятью черными когтями-кинжалами, которые гарантированно снесут мне голову по-любому, ударю ли я ножом или по какой-то причине раздумаю.
Я не знаю, почему я не ударил. Как и не знаю, почему не ударил он. Что остановило нас в то мгновение, когда наши конечности, отведенные для последних в нашей жизни движений, замерли в воздухе? Но факт — вещь упрямая. Длинная, слишком длинная секунда, равная двум ударам наших разгоряченных битвой сердец, миновала.
А в следующее мгновение воздух разорвал пронзительный женский крик:
— Стойте! Остановитесь!!!
Наверно, я слишком сильно сжимал пальцами скользкую от крови рукоять серебряного кинжала. Как-то вдруг и сразу накатила слабость, кулак безвольно разжался, и мое оружие упало на вытоптанную нами траву, обильно удобренную кровью. Вряд ли девчачий голос мог так на меня подействовать — наверно, я просто потерял слишком много крови и нервной энергии. Мне просто было уже все равно, ударит Мангуст или передумает, — по-любому жизнь продолжала достаточно интенсивно вытекать из меня, и какая разница, умрешь ты прямо сейчас или еще немножко подергаешься?
От крыльца дома к нам бежала девчонка лет двадцати-двадцати пяти. Роскошные светлые волосы стелились за ней словно белый плащ, и среди понатыканных вокруг мощных парковых фонарей, весьма эффективно разгоняющих сумерки, эта картина смотрелась очень романтично.
Но нам с Мангустом было уже не до романтики.
Его лапа давно опустилась — но не на мою шею, а на свою. Которая быстро теряла в толщине, так как мой соперник достаточно интенсивно сдувался в исходник. Его шерсть во многих местах провисла мешком, а кое-где и вовсе расползлась, на глазах превращаясь в сухую серую пыль. Волчья морда стремительно втягивалась в череп, колени вывернулись в обратную сторону. Однако обратная трансформация происходила недостаточно быстро, и Мангуст безуспешно елозил черным когтем по шее, пытаясь прижать им к ключице надорванную артерию.
Мне это было проще сделать, тем более что навыки военно-полевой медицины я еще не успел позабыть. Потому я протянул руку, всунул в рану два пальца и удачно пережал скользкую трубку внутри нее, которая, к счастью для Мангуста, была лишь надрезана, а не рассечена пополам.
«И на фига мне это надо?» — удивился я сам себе. Но еще больше я удивился, когда почувствовал как сильные и ловкие ручки одним движением оторвали кусок подкладки моей пятнистой куртки и за считаные мгновения перетянули мне бедро выше раны. Перевязав мою ногу, блондинка разогнулась и, обдав меня презрительным взглядом синих глазищ, скомандовала:
— А теперь помоги мне довести его до дома.
— Я сам, — прорычал еще не до конца «пришедший в себя» Мангуст. Его когти уже вывалились из пальцев и валялись на траве. Правда, я успел заметить, что ногтей на его руках пока нет, вместо пальцев — эдакие суставчатые окровавленные сосиски.
Бррр! Интересно, что они чувствуют когда превращаются в зверей и обратно? Больно, наверно — жуть! Вон Мангуст, хоть и старается скрыть мимику, но кривит и корежит его не по-детски. Скрывай не скрывай гримасы, но видно, что дело не только в дырках от моего клинка. Тем более что свежие колото-резаные раны особо-то и не болят.
Тем не менее, несмотря на боль, Мангуст довольно грубо оттолкнул мою руку и сам перехватил кровоточащую артерию. Сам так сам, и хрен с тобой.
Странное дело, но вид красивой девчонки вернул у меня желание жить. И правда, не самый лучший вариант сдохнуть от кровопотери посреди буржуйского газона. К тому же не факт, что после этого мою скромную персону не замаринуют на шашлык местные жители. Судя по тому, как увлеченно грыз меня в последнее время мой недавний визави, им это раз плюнуть. Пока что бес с ней, с ногой, вроде рана неглубокая. А вот на левую руку даже смотреть не хочется — весь рукав в кровище и на мысленные приказы сжать кулак никакой реакции. Не иначе сухожилия порваны и без серьезной операции здесь не обойтись.
Тем временем Мангуст, освободившись от моей опеки, сделал шаг в сторону дома. После чего его конкретно занесло влево, и он точно свалился бы на землю, если б его не поддержала блондинка. Второй взгляд, полный осуждения, уничижения и других негативных женских эмоций, которым меня окатила девчонка, в расшифровке не нуждался. «Хоть ты и гад распоследний, но помоги — одна я его не дотащу».
«Мне б кто помог», — подумал я. Однако она была права. Мангусту было намного хуже — видно, что «плывет», того и гляди сознание потеряет. Потому я кое-как пристроился слева, здоровой рукой закинул его руку себе на шею, и такой вот комбинацией из трех фигур мы потащились к дому.
Благо что дом тот был недалеко — иначе девчонке пришлось бы одной волочить нас обоих. Хотя насчет «обоих» я сильно сомневался — на фига ей несостоявшийся убийца… кого? Кем ей, кстати, Мангуст приходится? Муж? Любовник? Брат?
«Вот это да», — усмехнулся я про себя, подивившись силе основного инстинкта. По фигу, что сам того и гляди копыта откинешь. Но если по ту сторону полутрупа идет симпатичная девчонка, то мысли в голове роятся совсем не на тему, доживешь ты до рассвета или нет, а о том, кем ей этот полутруп приходится.
Словом, на ее энтузиазме и моем основном инстинкте, пробудившем скрытые резервы организма, дотащили мы Мангуста до дверей особняка, а после — и до холла первого этажа.
Окинув взглядом тот холл, я мысленно подивился — живут же люди! Или нелюди, как выясняется. Отделка, само собой, на высоте. Паркет штучный на полу, лестница деревянная резная на второй этаж, коридоры, ведущие в соседние помещения… Картины в дорогущих рамах на стенах тех коридоров, холодное и огнестрельное оружие цены нереальной, висящее на них же под обработанными искусным таксидермистом головами оленей и кабанов. Камин огромный с золотыми часами на нем, роскошные кресла и диваны вокруг камина, выполненные в старинном стиле — а может, старинные и есть, столики из красного дерева с красивыми вазами и живыми цветами в них…
Короче, музей в миниатюре. Красиво, конечно, но как во всем этом жить — представить трудно. Хотя, если всю жизнь, как муравей в норке, прокантовался в малогабаритной квартире, к такому простору сразу не привыкнешь. Правда, никто, в общем-то, привыкать и не предлагает. Помог уложить раненого Мангуста на диван — и свободен.
Надо сказать, что «свободен» мне никто не сказал, это я сам себе нафантазировал. Просто девчонка сразу склонилась над Мангустом, наконец все-таки потерявшим сознание, и зашептала что-то, водя пальцами по его ранам. А я как стоял — так и упал в ближайшее кресло. Не от наглости, а по причине полного отсутствия сил, того и гляди, сам отрублюсь. Мелькнула дурацкая мысль, что нож Папы Джумбо остался лежать на газоне… Да и хрен с ними, и с ножом, и с газоном…
Окружающая обстановка постепенно расплывалась у меня перед глазами, словно я смотрел на нее сквозь давно не чищенный аквариум. Понятно, отъезжаю. И глюки сопутствующие появляются. Вот девчонка, оторвавшись от поглаживания дырок в Мангусте, бросает на меня взгляд, потом протягивает руку, берет вазу со стола, выплескивает на пол воду из нее вместе с цветами и, прислонив фигурный прозрачный сосуд к шее раненого, сцеживает в него сочащуюся кровь. И при этом ее лицо становится очень похожим на морду Мангуста перед трансформацией. То есть вытягивается вперед. Что, кстати, ее совсем не портит. Узнаваемая такая волчья мордочка. Где же я ее видел…
В следующее мгновение мне в руку ткнулась хрустальная ваза, на треть заполненная черной кровью.
— Пей!
Я не сразу понял, что это относилось ко мне, — реальность уже туго достигала моего меркнущего сознания.
— Ты же за этим пришел!
Рефлекторно я сомкнул пальцы на фигурной ножке сосуда.
— Пей, а то сдохнешь прямо здесь! Регенерация не пойдет, руку отрезать придется, а у меня здесь не реанимация…
Что именно «не пойдет» и что кому придется отрезать, я уже не соображал. Да и вряд ли я самостоятельно поднес край вазы к губам — самому мне такой подвиг в моем теперешнем состоянии было не осилить. Наверно, это полудевушка-полуволчица из моего бреда запрокинула мне голову и влила в глотку густую солоноватую жидкость со специфическим запахом, который ни с чем не спутаешь…