Альбертина Мэддокс работала хирургом, причем довольно успешно, до того как получила квалификацию психиатра. Вероятно, в свете амбивалентного отношения коллег к своей специальности можно было считать типичным то, что двойная квалификация доктора Мэддокс повышала ее статус в их глазах. Она представляла клинику Стина на заседаниях медико-консультационного комитета, где защищала ее от периодических нападок терапевтов и хирургов с остроумием и энергичностью, снискавших ей репутацию человека, которого следует уважать и бояться. В клинике она не принимала участия в спорах сторонников фрейдизма и эклектической медицины, как заметил Бейгли, в равной степени презирая обе стороны. Пациенты любили доктора Мэддокс, но это не впечатляло ее коллег. Они и сами привыкли к любви пациентов и просто отмечали, что Альбертина особенно хорошо справлялась с лечением сложных случаев феномена перенесения. Она была полной неприметной женщиной с седыми волосами и выглядела так, как и должна выглядеть счастливая мать семейства. У нее было пятеро детей — сыновья, умные и успешные, и дочери, удачно вышедшие замуж. Ее муж, человек заурядной наружности, и дети относились к ней с терпеливым вниманием и легким недоумением, что всегда поражало ее коллег в клинике, которым она казалась весьма грозной и авторитетной. Сейчас она восседала на стуле с Гектором, своим стареньким пекинесом, который в агрессивной позе расположился у нее на коленях, напоминая провинциальную домохозяйку в счастливом предвкушении дневного спектакля.
Доктор Штайнер раздраженно произнес:
— Послушайте, Альбертина, неужели у вас была острая необходимость приносить с собой Гектора? Не хочу показаться грубым, но это животное начинает распространять неприятный запах. Вам надо бы его усыпить.
— Спасибо, Пол, — ответила доктор Мэддокс глубоким мелодичным голосом. — Гектора усыпят, как вы эвфемистически выражаетесь, когда жизнь перестанет приносить ему удовольствие. Я полагаю, пока он еще не дошел до этого состояния. Не в моих правилах убивать живых существ только из-за того, что я нахожу их некоторые особенности неприятными, а также из-за того, позвольте заметить, что они в некотором смысле стали для меня обузой.
Доктор Этридж тут же заметил:
— Очень любезно с вашей стороны найти время заехать сюда сегодня вечером, Альбертина. Прошу прощения, что не смог известить вас заблаговременно.
Он говорил без всякой иронии, хотя знал так же хорошо, как и его коллеги, что доктор Мэддокс посещала только одно из четырех заседаний комиссии на том основании (она даже не пыталась этого скрывать), что ее контракт с региональным советом не содержал пункта, обязывающего ее ежемесячно выслушивать тоскливые речи вкупе со всякой бессмыслицей, к тому же в компании более чем одного психиатра Гектору неизменно становилось плохо. Истинность последнего утверждения демонстрировалась слишком часто, чтобы ее можно было без опасения подвергать сомнению.
— Я вхожу в состав этой комиссии, Генри, — снисходительно ответила доктор Мэддокс. — Разве существуют какие-нибудь причины, чтобы я не старалась попасть на ее заседание?
Взгляд, который она метнула на доктора Ингрэм, подразумевал, что не все присутствующие обладали равными правами. Мэри Ингрэм была женой провинциального терапевта и приходила в клинику Стина дважды в неделю давать пациентам анестезию на сеансах ЭШТ. Не будучи психиатром или консультантом, она обычно не присутствовала на заседаниях лечебно-медицинской комиссии. Доктор Этридж интерпретировал этот взгляд правильно и твердо сказал:
— Доктор Ингрэм оказала нам любезность, придя сюда по моей просьбе сегодня. Наиболее важные вопросы, которые предстоит обсудить на заседании, естественно, касаются убийства мисс Болем, а доктор Ингрэм была в клинике в пятницу вечером.
— Но она не входит в число подозреваемых, насколько я понимаю, — заметила доктор Мэддокс. — Мои поздравления. Весьма похвально, что нашелся хоть один медицинский сотрудник, который смог предоставить удовлетворительное алиби.
Она сурово посмотрела на доктора Ингрэм, всем свои видом намекая на то, что наличие алиби само по себе уже весьма подозрительно и вряд ли уместно для сотрудника ее уровня, учитывая то, что у трех старших консультантов его нет. Никто не стал спрашивать, откуда доктор Мэддокс узнала про алиби. Предположительно она успела поговорить со старшей сестрой Эмброуз. Доктор Штайнер произнес с обидой:
— Глупо рассуждать о наших алиби, как будто полиция всерьез может подозревать кого-то из нас! Для меня совершенно очевидно, что убийца залег в ожидании жертвы где-то в подвале. Мы это знаем. Он мог прятаться в течение долгих часов, возможно, даже с предыдущего дня. Он мог проскользнуть мимо Калли вместе с каким-то пациентом или притвориться родственником или сотрудником «скорой помощи». Он мог даже пробраться сюда ночью. В конце концов, все это и так известно. У преступника было полно времени, чтобы обнаружить, каким ключом открывается архив, и полно времени, чтобы выбрать орудие убийства. Ни идол, ни стамеска спрятаны не были.
— А как, вы полагаете, неизвестный убийца покинул здание? — спросил доктор Бейгли. — Мы достаточно тщательно обыскали клинику до приезда полиции, а они прочесали все еще раз. Двери в подвале и на втором этаже были закрыты изнутри, как вы помните.
— Он использовал шахту лифта, чтобы забраться наверх по подъемным тросам, и вышел через одну из дверей, ведущих к пожарной лестнице, — объявил доктор Штайнер, раскрыв свою козырную карту с неким самодовольством. — Я осмотрел лифт и могу сказать: это возможно. Мужчина — или женщина — небольшого роста, разумеется, способен протиснуться в щель над кабиной и попасть в шахту. Тросы достаточно толстые, чтобы выдержать значительный вес. Забраться наверх не так сложно для человека, обладающего хоть какой-то ловкостью. И худого, разумеется. — Он с удовлетворением оглядел собственный округляющийся живот.
— Милая теория, — кивнул доктор Бейгли. — Но к сожалению, все двери, ведущие к пожарному выходу, были также закрыты изнутри.
— Нет такого здания, куда не смог бы проникнуть отчаянный и опытный человек, а затем выбраться на улицу, — провозгласил доктор Штайнер свое мнение, будто бы оно подкреплялось огромным опытом. — Он мог выбраться из окна на втором этаже и двигаться по карнизу до тех пор, пока не дошел бы до пожарной лестницы. Я хочу сказать, что убийцей не обязательно должен быть кто-то из сотрудников, оказавшихся на дежурстве вчера вечером.
— Это могла быть и я, например, — заметила доктор Мэддокс.
Доктор Штайнер был непоколебим:
— Не говорите глупостей, Альбертина. Я не пытаюсь никого обвинить. Я лишь пытаюсь указать на то, что круг подозреваемых должен быть не так узок, как, по-видимому, представляется полиции. Следует проанализировать детали личной жизни мисс Болем. Очевидно, у нее был недоброжелатель.
Но доктора Мэддокс не так-то легко было отвлечь от темы.
— К счастью для меня, — заявила она, — я была на концерте Баха в Ройал-Фестивал-Холле вместе с супругом и ужинала там перед началом мероприятия. А так как показания Алисдера в мою пользу могут показаться подозрительными, стоит заметить, что со мной был мой деверь, который, между прочим, служит епископом. Епископом высокой церкви,[22] — самодовольно добавила она, будто фимиам и риза могли гарантировать добродетель и правдивость епископа.
Доктор Этридж кротко улыбнулся:
— Мне было бы легче, если бы какой-нибудь викарий-евангелист мог сообщить о том, где я находился между шестью пятнадцатью и семью часами вчерашнего вечера. Но разве, выдвигая все эти версии, мы не теряем время? Расследованием преступления занимается полиция, и мы не должны вмешиваться. Наша основная задача — обсудить его последствия для работы клиники и, в частности, предложение председателя и секретаря комитета назначить миссис Босток исполняющей обязанности заведующей административно-хозяйственной частью. Но лучше рассмотрим вопросы по порядку. Если позволите, я подпишу протокол последнего заседания.
По залу пронесся недовольный, но смиренный шепот, что было обычной реакцией на этот вопрос, и главный врач придвинул к себе журнал с протоколами и поставил свою подпись. Неожиданно доктор Мэддокс спросила:
— Каков он? Я имею в виду следователя.
Доктор Ингрэм, до сих пор не сказавшая ни слова, неожиданно ответила:
— Ему около сорока, я бы сказала. Высокий и темноволосый. Мне понравился его голос, и еще у него красивые руки.
Произнеся это, она зарделась ярким румянцем, вспомнив, что психиатру самое невинное замечание может открыть очень многое. Комментарий о красивых руках, возможно, явился ошибкой. Доктор Штайнер, однако, словно не обратив внимания на характеристику Дэлглиша, углубился в психологический анализ следователя, который его сослуживцы-психиатры выслушали с вежливым вниманием экспертов, интересующихся мнением своего коллеги. Дэлглиш, если бы он там присутствовал, был бы удивлен и заинтригован тем, с какой точностью и быстротой доктор Штайнер поставил ему диагноз. Главный врач сказал:
Доктор Ингрэм, до сих пор не сказавшая ни слова, неожиданно ответила:
— Ему около сорока, я бы сказала. Высокий и темноволосый. Мне понравился его голос, и еще у него красивые руки.
Произнеся это, она зарделась ярким румянцем, вспомнив, что психиатру самое невинное замечание может открыть очень многое. Комментарий о красивых руках, возможно, явился ошибкой. Доктор Штайнер, однако, словно не обратив внимания на характеристику Дэлглиша, углубился в психологический анализ следователя, который его сослуживцы-психиатры выслушали с вежливым вниманием экспертов, интересующихся мнением своего коллеги. Дэлглиш, если бы он там присутствовал, был бы удивлен и заинтригован тем, с какой точностью и быстротой доктор Штайнер поставил ему диагноз. Главный врач сказал:
— Я согласен, что суперинтендант одержим расследованием, но он также умен. А это означает, что его ошибки будут ошибками умного человека, что всегда очень опасно. Мы должны надеяться ради блага всех нас, что он не сделает ни одной. Убийство и его неизбежная огласка, несомненно, окажут влияние на пациентов и работу клиники. И это подводит нас к обсуждению вопроса о назначении миссис Босток.
— Я всегда отдавала предпочтение Болем, а не Босток, — заявила доктор Мэддокс. — Было бы весьма прискорбно, если бы мы потеряли одну не подходящую на эту должность заведующую, как бы печально и неожиданно это ни произошло, только для того, чтобы посадить на это место другую такую же.
— Вы правы, — сказал доктор Бейгли. — Из этих двух женщин лично я всегда предпочитал Болем. Но по-видимому, это должна быть лишь временная мера. Нужно дать объявления о вакансии. Пока кому-то надо взять на себя обязанности заведующего, а миссис Босток по крайней мере знакома с работой.
Доктор Этридж сказал:
— Лодер ясно дал понять, что комитет по управлению лечебными учреждениями не одобрит привлечение постороннего человека, до тех пор пока полиция не закончит расследование, даже если и будет найден кандидат, готовый занять эту должность. Нам не нужны лишние потрясения. Нам и так придется улаживать массу проблем. И это заставляет меня перейти к вопросу о прессе. Лодер предложил, а я согласился, чтобы все вопросы направлялись в головной офис и никто здесь не делал никаких заявлений. Нам кажется, это наилучший план действий. В интересах пациентов следует прежде всего позаботиться о том, чтобы репортеры не сновали по клинике. Лечебный процесс и без того окажется нарушен. Могу ли я рассчитывать на официальное одобрение такого решения нашим комитетом?
Он мог рассчитывать на это. Никто не выказал желания идти на контакт с прессой. Доктор Штайнер не стал участвовать в глухом всеобщем бормотании, призванном выразить одобрение. Его все еще занимала проблема преемника мисс Болем. Он недовольно проворчал:
— Не могу понять, почему доктор Мэддокс и доктор Бейгли так настроены против миссис Босток. Я и раньше это замечал. Нелепо проводить столь неблагоприятное для нее сравнение с мисс Болем. Нет сомнения в том, кто из них больше подходит… подходила… подходит на должность заведующей. Миссис Босток высокоинтеллектуальная женщина, уравновешенная, старательная и понимающая всю важность работы, которую мы здесь ведем. Никто не мог бы сказать того же о мисс Болем. Ее отношение к пациентам иногда было просто возмутительно.
— А я не знал, что она много общалась с пациентами, — съязвил доктор Бейгли. — Как бы там ни было, никто мне не жаловался.
— Она время от времени встречалась с ними и оплачивала их дорожные расходы. Я вполне могу поверить, что ваши пациенты не делали никаких замечаний по поводу ее отношения к ним. Но мои пациенты — люди совсем другого уровня. Они гораздо более чувствительны к таким вещам. Мистер Бердж, например, говорил со мной об этом.
Доктор Мэддокс скептически рассмеялась:
— О, Бердж! Он все еще появляется здесь? Я слышала, его новый опус выходит в декабре. Интересно будет посмотреть, Пол, улучшилась ли его проза благодаря вашим стараниям. Если да, то государственные средства, вероятно, потрачены не зря.
Доктор Штайнер, глубоко обиженный, выступил с пламенной речью в опровержение сказанного. Он привел в пример множество писателей и художников, причем некоторые из них были протеже Розы, искавшие возможность пройти бесплатно хотя бы небольшой курс психотерапии. Он весьма скептически относился к людям искусства, но присущая ему способность к изощренному критическому анализу отступала на второй план, когда речь заходила о его пациентах. Он не мог выносить критики в их адрес, жил в постоянной надежде на то, что их величайшие таланты наконец будут признаны, и легко выходил из себя, агрессивно пытаясь их защитить. Доктор Бейгли считал, что это была одна из подкупающих черт в характере Штайнера; во многих других отношениях он оставался трогательно наивным. Теперь же он непонятно с какой целью бросился на защиту как характера своего пациента, так и стиля его прозы, закончив тираду словами:
— Мистер Бердж — исключительно одаренный и чувствительный человек, которого глубоко удручает собственная неспособность построить удовлетворительные сексуальные отношения, особенно с женами.
Этот грубейший промах, казалось, имел все шансы спровоцировать доктора Мэддокс на еще менее корректное высказывание. Сегодня вечером, подумал доктор Бейгли, она явно настроена на провокации.
Доктор Этридж мягко сказал:
— Может быть, мы пока оставим профессиональные разногласия и сосредоточимся на делах насущных? Доктор Штайнер, у вас есть какие-либо возражения по вопросу временного назначения миссис Босток на должность заведующей административно-хозяйственной частью?
Доктор Штайнер брюзгливо ответил:
— Это чисто формальный вопрос. Если секретарь комитета хочет ее назначить, то ее назначат. Весь этот фарс, создающий видимость того, что с нами якобы хотели посоветоваться, просто нелеп. У нас нет полномочий одобрить это назначение или высказаться против. Лодер ясно дал мне это понять, когда я обратился к нему с просьбой перевести Болем в другое место.
— Не знал, что вы к нему обращались, — сказал доктор Этридж.
— Я разговаривал с ним после сентябрьского заседания административно-хозяйственной комиссии. Это было лишь предложение.
— Которое было встречено решительным отказом, я не сомневаюсь, — вставил Бейгли. — Для вас было бы благоразумнее держать язык за зубами.
— Или вынести вопрос на обсуждение комиссии, — согласился Этридж.
— И чего бы я добился?! — завопил Штайнер. — Что произошло, когда я прошлый раз пожаловался на мисс Болем? Ничего! Вы все признали, что она не подходит на должность заведующей. Вы все согласились — по крайней мере большинство согласилось — с тем, что миссис Босток — или даже человек со стороны — для нас предпочтительнее. Но когда дошло до дела, никто не захотел подписывать письмо в комитет по управлению лечебными учреждениями. И вы прекрасно знаете почему! Вы все страшно боялись ту женщину! Да, боялись!
На фоне ропота яростного протеста послышался голос доктора Мэддокс:
— В ней было нечто внушающее страх. Возможно, все дело в ее непоколебимой и столь явной добродетели. Вы, как и все остальные, также находились под ее влиянием.
— Вероятно. Но я все же пытался предпринять хоть что-то. Я поговорил с Лодером.
— Я тоже с ним говорил, — тихо сказал доктор Этридж. — И вероятно, этот разговор как-то повлиял на него. Я подчеркнул, что комиссия понимает: у него нет права контролировать административный персонал. Но я заявил, что мисс Болем казалась мне как психиатру и председателю лечебно-медицинской комиссии человеком, не подходящим для такой работы по своему темпераменту. Я предположил, что перевод соответствовал бы ее интересам. Было бы неуместно подвергать сомнению эффективность ее работы, поэтому я и не пытался этого делать. Разумеется, Лодер отвечал мне уклончиво, но он прекрасно знал: у меня было право настаивать на своем. И я думаю, он сделал выводы.
Доктор Мэддокс сказала:
— Принимая во внимание присущую ему осторожность, настороженное отношение к психиатрам и скорость, с которой он обычно принимает административные решения, я полагаю, мы избавились бы от мисс Болем в течение следующих двух лет. Кто-то, несомненно, ускорил этот процесс.
В следующий миг заговорила доктор Ингрэм. Ее порозовевшее, глуповатое на вид лицо было залито краской, что совсем ей не шло. Она сидела удивительно прямо, а ее руки, сцепленные в замок на столе, дрожали.
— Думаю, вам нельзя произносить такие слова. Это… это неправильно. Мисс Болем мертва, жестоко убита. А вы сидите здесь, вы все, и говорите так, словно вам нет до этого никакого дела! Я знаю, с ней было не так-то легко ладить, но она умерла, и, я думаю, сейчас не время говорить о ней столько нехорошего.