— Мне кажется, — заявил прагматичный Брайан, — лично мне кажется, что тебе лучше всего перестать читать эту чепуху.
— Ты это уже говорил, — сказал Адам. — Ты спокойно растешь себе, читаешь о пиратах, ковбоях и пришельцах и только уже начинаешь думать, что в мире полно всякого разного удивительного, как вдруг — бац! Тебе говорят, что на самом деле здесь убивают китов и вырубают леса, а ядерные отходы еще миллионы лет никуда не денутся. Ради такого и расти не стоит, я так считаю.
Эти обменялись взглядами.
Над миром нависла тень. На севере возникли грозовые тучи. Сквозь них пробивался желтый свет, словно какой-то фанатичный дилетант вдруг испачкал все небо.
— Мне кажется, эту дрянь надо бы убрать и начать все заново, — сказал Адам.
Голос Адама стал неузнаваемым.
По летней рощице пронесся резкий порыв ветра.
Адам взглянул на Барбоса, который пытался встать на голову. Послышалось отдаленное бормотанье грома. Адам нагнулся и рассеянно погладил собаку.
— Да уж, поделом бы всем досталось, если бы ядерные бомбы взорвались, и все пришлось начинать заново. Только чтобы тогда порядок был! — сказал Адам. — Иногда я думаю — вот этого мне и хотелось бы. Тогда мы со всем разобрались бы.
Гром зарычал снова. Пеппер поежилась. Разговор уже не походил на оживленные споры, в которых Эти проводили долгие часы. Пеппер не могла понять, что за выражение появилось в глазах Адама: обычная буйная радость сменилась какой-то серой пустотой, и это было гораздо хуже.
— Почему это «мы»? — попыталась возразить Пеппер. — При чем тут «мы»? Если бомбы повзрываются, нам тоже конец. Как мать еще не рожденных поколений — лично я против.
Все с любопытством посмотрели на нее. Она пожала плечами.
— Но тогда наш мир захватят гигантские муравьи, — занервничал и Уэнслидэйл. — Я видел один такой фильм. Или, может, придется вооружиться обрезами, и у каждого будет машина, напичканная ножами и пушками…[116]
— Я не собираюсь пускать сюда никаких гигантских муравьев и прочую дурацкую живность, — безумно воодушевляясь, сказал Адам. — Все мы останемся целы и невредимы. Я об этом позабочусь. Вот было бы прикольно… да, чертовски прикольно — остаться совсем одним в целом мире. Классно, да? Мы все поделим между собой. Станем играть в самые замечательные игры. Устроим настоящую войну, с настоящими армиями.
— Но людей же не останется, — напомнила Пеппер.
— Сотворю кого-нибудь, — беззаботно сказал Адам. — Таких, чтобы могли сражаться. И каждому из нас достанется по четверти мира. Вот ты, к примеру, — показал он на Пеппер, и та отпрянула, словно палец Адама был раскаленной добела кочергой, — бери Россию. Россия красная, а у тебя волосы рыжие, значит, почти красные. Уэнсли можно отдать Америку, Брайан пусть берет Африку и Европу, а… а…
Ужас все возрастал, но Эти подвергли предложения Адама достойному их обсуждению.
— Ч-чего-чего? — заикаясь, сказала Пеппер. Налетевший ветер хлестнул по ее футболке. — П-почему это Уэнсли — целая Америка, а мне т-только Россия? В России скучно.
— Ну тогда бери Китай, Японию и Индию, — предложил Адам.
— А мне, выходит, Африка с кучей таких же скучных мелких стран, — подхватил Брайан, торгуясь даже на этом витке чудовищного виража. — Я бы не отказался от Австралии, — скромно добавил он.
Пеппер пихнула его локтем и вызывающе тряхнула головой.
— Австралию, наверное, получит Барбос, — заявил Адам, глаза которого загорелись творческим огнем, — ведь нужно же ему где-то бегать. Там полно всяких кроликов и кенгуру, он будет на них охотиться, и…
Грозовые облака продолжали наступать, расплываясь в разные стороны, словно чернила, налитые в миску чистой воды, и неслись по небу быстрее ветра.
— Но там уже не будет никаких кроли… — заорал Уэнслидэйл.
Адам не слушал — вернее, не слышал — никаких голосов, кроме тех, что звучали в его голове.
— Сейчас слишком много беспорядка, — сказал он. — Мы должны начать все заново. Должны спасти, кого захотим, и начать все заново. Вот самый лучший выход. Земля от этого только выиграет, если разобраться. Меня просто бесит от одного взгляда на то, как эти старые маразматики все здесь испортили…
— Это память, понимаешь, — сказал Анафема. — Она работает назад и вперед. Родовая память, понимаешь.
Ньют посмотрел на нее вежливым, но пустым взглядом.
— Я попытаюсь объяснить получше, — терпеливо продолжала Анафема. — Пойми, Агнесса не видела будущих событий. Это лишь метафора. Она их помнила. Не особенно хорошо, конечно, и лишь в меру своего понимания, зачастую сумбурного. Мы думаем, лучше всего она помнила то, что должно произойти с ее потомками.
— А если ты ездишь по разным местам и делаешь то-то и то-то, потому что она так написала, а то, что она написала, — это воспоминания о том, где ты была и что делала, — сказал Ньют, — то, значит…
— Я понимаю. Но есть, э-э, некоторые свидетельства того, что именно так оно и работает, — сказала Анафема.
Они посмотрели на разложенную карту. Радио что-то тихо бормотало. Ньют все сильнее проникался сознанием того, что рядом с ним сидит женщина. Будь профессионалом, твердил он себе. Ты ведь солдат, так? Ну, практически да. Тогда действуй как солдат. Он задумался на долю секунды. Пожалуй, надо вести себя, как подобает хорошему солдату, отличнику воинской службы. Он с усилием вернулся к обсуждаемой теме.
— Почему именно Нижний Тадфилд? — спросил Ньют. — Я заинтересовался им просто из-за погоды. Оптимальный микроклимат, так это называют. То есть отдельно взятое местечко со своей прекрасной погодой.
Он заглянул в ее записи. В этом местечке определенно происходило нечто странное, даже если проигнорировать тибетцев и НЛО, которые, похоже, обегали и облетели уже всю землю. Тадфилдский район выделялся не только климатом, который строго соответствовал временам года; он еще и оставался на удивление неизменным. Никто почему-то не строил здесь новых домов. Численность населения почти не менялась. Количество здешних лесов и зеленых изгородей превосходило все ожидания. Единственная птицефабрика, открывшаяся в этом районе, прогорела через год или два, и ее сменила старомодная ферма, хозяин которой позволял своим свиньям свободно гулять в яблоневых садах и продавал свинину по повышенной цене. Две местные школы, похоже, обрели блаженный иммунитет к новомодным реформам образовательной системы. Автомагистраль, которая могла бы сделать Нижний Тадфилд куда более суматошным местом, чем забегаловка «Счастливый свин» на перекрестке № 18, изменила курс, отодвинулась на пять миль в сторону, сделала огромную дугу и продолжила путь, будто и не заметив островка сельского благоденствия. А почему так получилось, никто не понимал; один из привлеченных к строительству геодезистов заработал нервный срыв, второй ушел в монахи, а третий укатил на Бали рисовать обнаженных женщин.
Все выглядело так, будто несколько квадратных миль стали некой Запретной зоной для всех поползновений второй половины двадцатого века.
Анафема выудила из картотеки очередную карточку и подвинула ее к Ньюту.[117]
— Мне пришлось просмотреть множество сельских архивов, — сказала Анафема.
— А почему это пророчество под номером 2315? Оно сделано раньше других?
— Агнесса довольно небрежно относилась к временным привязкам. Не думаю, что она всегда четко осознавала последовательность событий. Я уже говорила: наша семья потратила столетия на изобретение системы, позволяющей восстановить общие связи.
Ньют просмотрел несколько карточек. Например:
— По-моему, Агнесса здесь все ужасно запутала, — сказала Анафема.
— А почему «Превосходные»? — спросил Ньют.
— Превосходные, то есть точные и верные, — сказала Анафема усталым тоном человека, не раз уже это объяснявшего. — Устарелое значение.
— Но послушай… — сказал Ньют.
…Он уже почти убедил себя в том, что никакого НЛО не было, что оно ему пригрезилось, а тибетец мог быть, скажем… ну, над этим надо еще подумать, но кем бы он ни был, к Тибету он не имел никакого отношения, однако же в одном Ньют все больше и больше убеждался — в том, что рядом с ним сидит очень привлекательная девушка, которой он, пожалуй, даже нравится, по крайней мере она не выражает свою неприязнь, а такое отношение со стороны женского пола, безусловно, было для Ньюта внове. Конечно, все происходящее здесь было чертовски странно, но он надеялся провести лодку здравого смыла вверх по течению, преодолевая мощный поток наглядных свидетельств, и в итоге убедить себя в том, что во всем виноваты, скажем, метеозонды, массовые галлюцинации или влияние Венеры.
Короче, о чем бы Ньют сейчас ни думал, в голове его царила полная неразбериха.
Короче, о чем бы Ньют сейчас ни думал, в голове его царила полная неразбериха.
— Но послушай, — сказал он. — Разве может наш мир на самом деле подходить к своему концу? Давай объективно взглянем на ситуацию. Никакого международного напряжения… то есть не больше, чем обычно. Почему бы нам не оставить пока все эти пророчества в покое, а самим просто не пойти… ну, не знаю, хотя бы прогуляться, то есть я хочу сказать…
— Ну как же ты не понимаешь? Здесь что-то происходит! Какая-то сила воздействует на это место! — сказала она. — Из-за нее искажаются лей-линии. Она защищает этот район от всего, что может его изменить! Она… Она…
И вновь у нее возникло предчувствие, опять в уме промелькнула мысль, которую она никак не могла — или ей что-то мешало — вспомнить, словно сон после пробуждения.
В окнах задребезжали стекла. Ветка жасмина принялась под ветром с силой хлестать по стеклу.
— Нет, никак ее не уловить, — сплетая пальцы, сказала Анафема. — Я уже все перепробовала.
— Уловить кого? — удивился Ньют.
— Я пыталась локализовать ее с помощью маятника. С помощью теодолита. Я ведь экстрасенс. Но она как будто перемещается с места на место.
Ньют еще не потерял остатки разума и вполне мог верно истолковать последнее признание. Когда люди называют себя экстрасенсами, то это зачастую означает: «Я обладаю сверхактивным, но банальным воображением / крашу ногти черным лаком / беседую с моим волнистым попугайчиком»; однако же Анафема говорила так, будто признавалась во врожденной болезни, которой предпочла бы не иметь.
— То есть подползает Армагеддон? — уточнил Ньют.
— Пророчества говорят, что сначала придет Антихрист, — сказала Анафема. — Агнесса говорит «он». Но его-то я и не могу отыскать…
— Или ее, — сказал Ньют.
— Что?
— Может, это она, — предположил Ньют. — В конце концов, на дворе двадцатый век. Век равных возможностей.
— Какой-то слишком ты легкомысленный, — строго сказала она. — В любом случае здесь нет никаких признаков зла. Вот чего я не понимаю. Только любовь.
— Не понял? — сказал Ньют.
Она беспомощно взглянула на него.
— Это трудно объяснить, — сказала она. — В общем, нечто или некто любит это место. Любит по-настоящему и настолько сильно, что всячески защищает и охраняет его. Глубочайшая, огромная, неистовая любовь. Не представляю, как может здесь начаться что-то плохое. Как может конец света наступить в таком месте? Такие славные городки люди выбирают, когда хотят обеспечить своим детям счастливое детство. Тут просто детский рай. — Она слабо улыбнулась. — Посмотрел бы ты на местных ребятишек. Они фантастические! Словно сошли со страниц журнала «Жизнь мальчишки»! Разодранные коленки, вопли «круто!», леденцы…
Ее мысль почти оформилась. Она смогла почувствовать, что за ней скрывается, она уловила суть.
— А что вот здесь находится? — сказал Ньют.
— Что? — вскрикнула Анафема. Поезд ее мысли сошел с рельсов.
Палец Ньюта постучал по карте.
— Здесь написано «закрытый аэродром». Вот здесь, смотри, в западной части Тадфилда…
Анафема фыркнула.
— Закрытый? И ты поверил? Отлично функционировал во время войны как истребительная база. И уже лет десять там авиабаза «Верхний Тадфилд». И, прежде чем ты скажешь хоть слово, я отвечу — нет. Я терпеть не могу все, что связано с этим чертовым местом, но тамошний полковник куда нормальнее тебя. А его жена, скажите на милость, увлекается йогой.
Итак. О чем она только что говорила? Местные дети…
Ей показалась, будто ее мысли проваливаются в какую-то бездну и она поплыла в сторону более личных воспоминаний, уже поджидающих ее на берегу. Ньют оказался вполне приличным парнем. Так почему бы действительно не провести с ним остаток жизни — тем более что он все равно не успеет ей слишком уж надоесть.
Радио вещало о тропических лесах Южной Америки.
Вновь выросших лесах.
С неба начал сыпаться град.
Ледяные пули обстреливали листву вокруг Этих, спускавшихся по склону карьера.
Барбос тихо трусил за ними, поджав хвост и поскуливая.
«Как нехорошо получается, — думал он. — Ведь я только успел наловчиться ловить крыс. И почти успел приструнить эту чертову немецкую овчарку, что живет через дорогу. А теперь Он, как назло, собирается покончить со всеми ними, и мне придется опять полыхать глазами и преследовать заблудшие души. А чего ради? Бессмысленное занятие. Они же не сопротивляются и к тому же совершенно безвкусны…»
В мыслях Уэнслидэйла, Брайана и Пеппер было гораздо меньше логики. Они осознавали лишь то, что уже не могут сбежать и им остается лишь следовать за Адамом; сопротивление силе, влекущей их вперед, могло бы закончиться переломанными ногами, и Этим приходилось держаться вместе.
Адам вовсе ни о чем не думал. Нечто пылающее и новое само прорывалось в его мысли.
Он усадил друзей на ящики.
— Здесь, внизу, с нами ничего не случится, — сказал он.
— Э-э, — сказал Уэнслидэйл. — Не кажется ли тебе, что наши мамы и папы…
— Не переживай за них, — высокомерно сказал Адам. — Я смогу сделать нам новых родителей. Но уже никто не пошлет нас в постель в половине девятого. Нам вообще больше не придется ложиться спать, пока мы сами не захотим. А еще — убирать в комнате и заниматься всякой мурой. Предоставьте все мне, и у нас будет отличная жизнь. — Лицо его озарилось безумной улыбкой. — Я приведу сюда еще; друзей, — доверительно сообщил он. — Они вам понравятся.
— Но… — начал Уэнслидэйл.
— Вы только подумайте, что нас ждет! — восторженно сказал Адам. — Уэнсли, ты сможешь заселить свою Америку новенькими ковбоями, индейцами, шерифами, гангстерами, мультяшками и пришельцами, да кем угодно. Правда ведь, здорово?
Уэнслидэйл с несчастным видом посмотрел на Брайана и Пеппер. Они даже в обычные времена не умели толком излагать свои мысли. Вообще говоря, классно, конечно, что когда-то в Америке жили настоящие ковбои и гангстеры. И так же классно было играть в ковбоев и гангстеров. Но они не видели ничего хорошего во всамделишных придуманных ковбоях и гангстерах, которых уже не сложишь обратно в коробку, если они наскучат. Весь смысл гангстеров, ковбоев, пришельцев и пиратов был в том, что в любой момент можно стать самим собой и пойти домой.
— Но для начала, — таинственно сказал Адам, — мы еще кое-что им покажем…
В торговом центре росло дерево. Оно было не слишком большим, и листья его пожелтели, ведь ему доставались лишь жалкие остатки света, которым удавалось проникнуть сквозь эффектное дымчатое стекло. Его подкармливали стимуляторами чаще, чем олимпийских атлетов, а на его ветви взгромоздили громкоговорители. Но все-таки это было дерево, и если слегка прищурить глаза и взглянуть на него поверх искусственного водопада, то можно почти поверить, что перед вами плачет окутанное дымкой слез чахлое деревце.
Хайме Эрнез любил перекусить, сидя под ним. Старший по смене наорал бы на него, если бы обнаружил здесь, но Хайме вырос на ферме, на очень хорошей ферме, с детства любил деревья и вовсе не по своей воле работал в этом городе, просто выхода другого не было. Работа ему досталась неплохая, и деньги платили такие, о которых его отец и мечтать-то не мог. А дед его вообще не мечтал ни о каких деньгах. До пятнадцати лет он знать не знал, что такое деньги. Но настали времена, когда всем понадобились деревья, и как же досадно, думал Хайме, что его дети растут, считая деревья топливом, а для внуков деревья вообще станут историей.
Но что можно сделать? Там, где раньше зеленели леса, теперь выстроились большие фермы, там, где стояли маленькие фермы, выросли торговые центры, а где были старые супермаркеты, строились новые супермаркеты, вот так оно все и произошло.
Хайме спрятал свою тележку за газетным киоском, украдкой сел под дерево и открыл коробку с бутербродами.
Тогда-то он и услышал шелест и увидел, как странные тени проползают по земле. Он оглянулся. Дерево шевелилось. Хайме с интересом пригляделся к нему. Прежде ему не приходилось видеть, как растут деревья.
Почва — всего лишь насыпь из щебенки — вдруг начала бугриться: под нею зашевелились корни. Хайме увидел, как тонкий светлый росток сползает по бортику и слепо тычется в бетонный пол.
Сам не зная почему и совершенно не понимая зачем, он слегка подтолкнул его ногой к трещине между плитами. Росток нашел щель и устремился вниз.
Ветви, извиваясь, росли во все стороны.
Хайме услышал визг тормозов и крики, доносившиеся с улицы, но не обратил на них внимания. Там что-то кричали, но здесь вечно кто-то кричал, и зачастую кричали на самого Хайме.
Свободный корешок, должно быть, нашел, где обосноваться. Росток изменил цвет и потолстел, как пожарный рукав, наполняющийся водой. Искусственный водопад вдруг иссяк; Хайме представил себе, как древесные корни высасывают всю воду из треснувших труб.