— Вы совершенно не правы. Никто даже не говорил о том, что я должна что-то разведать. Про эту попытку посадить другого короля на трон я узнала только приехав в замок.
— Не думайте обмануть нас детским лепетом. Вы знаете, что мы уже много лет пытаемся вернуть трон истинному королю.
— Я не думала об этом.
— Как же, как же… находясь в самом рассаднике приверженцев ганноверца! Все мы знаем, что генерал Эверсли — один из командующих Георга. Скажите нам, что вы обнаружили. Нам известно, что вы послали какие-то сведения генералу в Йорк.
— Ничего подобного я не делала. Я не имела с ним никакой связи с тех пор, как оставила его в Йорке.
— Думаете, мы поверим вам?
— Не имею ни малейшего понятия. Один из охранников ударил меня по лицу. Я вскрикнула от боли, и Френшоу сказал:
— В этом нет необходимости… пока.
— Она была груба с вами, сэр.
— Со временем она все скажет нам.
— Когда же? — спросил человек, которого я только сейчас заметила.
Я безумно устала, и только схвативший меня ужас не давал мне уснуть. Прошлую ночь я совсем не спала, мне удалось только часок вздремнуть в лесу, как раз перед моим пленением. Я была голодна, но больше всего хотела спать.
— Мы узнаем от нее все, что хотим, — сказал Френшоу. — Сейчас она ничего не соображает.
— Она же прошлую ночь не спала, поскольку посреди ночи покинула «Восходящее солнце». Посмотри, она совсем без сил.
Я поняла, что лучше всего притвориться уснувшей. Это даст мне время подумать, что делать и можно ли отсюда убежать.
Когда Френшоу поднялся и подошел к моему стулу, я закрыла глаза и уронила голову набок. Он наклонился и встряхнул меня. Я сонно открыв глаза, спросила:
— Где… я? — и вновь закрыла глаза.
— Ты прав, — сказал Френшоу. — Запри ее на ночь. Мы поговорим с ней утром. Время еще есть.
Меня растолкали и поставили на ноги. Я стояла, зевая, пока меня не потащили через зал к лестнице. Сквозь полуприкрытые веки я попыталась заметить, куда меня ведут. Когда мы вышли из зала, двое людей, сопровождавших меня, взяли свечи с полки у лестницы и стали освещать дорогу. Мы поднялись на площадку, на которую выходили несколько дверей. Меня подтолкнули к другой лестнице; мы поднялись по ней; она вела на длинную галерею. Мы пошли по этой галерее, дошли до деревянной двери, за которой находился коридор со множеством комнат. Потом мы поднялись на несколько ступеней в своего рода мансарду. Мансарда была большая, с крутой крышей, в которой было два окна. Я увидела кровать, стул и стол. Меня толкнули внутрь, захлопнули дверь, и я услышала, как в замке повернулся ключ.
Я стояла в центре комнаты; сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди. Мне совершенно не хотелось спать, несмотря на усталость. Как же выйти отсюда? Окна расположены на крыше. Чтобы выглянуть из них, надо встать на стул, и все равно я увижу только небо. В одном конце комнаты висел занавес. Я подошла и отдернула его, обнаружив за ним крохотную ванну и маленький стол. Я повернулась, подошла к кровати и села на нее.
Как бы мне убежать? Если я скажу им все, что знаю, это их не удовлетворит, потому что я не знаю ничего такого, что имело бы большое значение. Общеизвестно, что якобиты всегда представляли собой угрозу. Это длится уже много лет. Что сказать?
Они не поверят мне.
Я легла на кровать и, несмотря на мое замешательство и страх, несмотря на растущее предчувствие чего-то ужасного, быстро уснула.
Когда я проснулась, мансарда была залита светом, проникавшим в окна на крыше. Меня сковал холод. Сначала я не могла вспомнить, где нахожусь, но потом, к своему ужасу, все поняла.
Встав с кровати, я подошла к двери и попыталась ее открыть, что было, конечно, глупо, ведь она была дубовой и я слышала, как меня запирали на ключ. Интересно, что собираются сделать со мной мои похитители? В голову полезли всякие ужасные мысли. Я вспомнила слухи о заключенных, которых пытают в лондонском Тауэре. Мне ясно представились клещи для пальцев, дыба и тиски, этот страшный железный ящик в форме женщины, утыканный гвоздями: жертв помещали в этот ящик, и под шутки мучителей он сжимал жертву в «объятиях», пока гвозди не вонзались в тело.
Они не посмеют такого сделать, уверяла я себя. Но ведь есть и другие пытки, без столь изощренных инструментов.
С каждой минутой во мне рос страх. Раньше я мечтала о приключениях. Теперь мне хотелось только одного: оказаться опять в моем уютном коконе.
Я вздрогнула, так как послышались шаги. Я посмотрела на свои часы, все еще висящие на цепочке, и удивилась, увидев, что было уже девять часов.
Да, кто-то подошел к моей двери. В замке повернулся ключ, дверь с трудом открылась. Позднее мне стало известно, что мансардой пользовались редко.
Я ожидала увидеть гнусного Френшоу, но вместо него там стоял юноша. Я удивилась, потому что он был примерно одного со мной возраста, и это успокоило меня. Более того, по сравнению с ожидаемым Френшоу или одним из его людей этот мальчик казался красивым. Он был без парика, и его вьющиеся волосы образовывали сияющий ореол вокруг лица. Кожа у него была гладкая и бледная, глаза синие. Я решила, что это мне снится или, может быть, меня убили и я попала на небо. Лицо мальчика поражало такой чистотой выражения, что его можно было принять за ангела.
Он внимательно посмотрел на меня и сказал:
— Вы готовы сказать нам, что вы передали врагу? Значит, все-таки он один из них. Странно, что он был так молод и выглядел таким невинным.
— Я уже сказала, что ничего не знаю, — резко ответила я. — Больше мне нечего сказать. Лучше отпустите меня. Когда моя семья узнает, как со мной обращались…
Он поднял руку, останавливая меня.
— Я не выпущу вас отсюда, пока вы не откроете нам все, что знаете.
Я в отчаянии закричала.
— Что я могу сказать, когда я ничего не знаю! Если даже вы будете держать меня здесь, пока я не умру от холода и голода, я все равно ничего не смогу вам сообщить, потому что ничего не знаю.
— Вы голодны? — спросил он.
— Я уже давно не ела.
— Подождите, — сказал он и вышел, заперев за собой дверь.
Настроение мое немного улучшилось. Он был очень молод и, может быть, обратит внимание на мои слова, и тогда мне удастся убедить его, что я говорю правду. Но как быть с другими?
Прошли долгих десять минут, прежде чем юноша вернулся. Я слышала, как он шел по галерее, поднимался по ступенькам в мансарду. Он открыл дверь и вошел с подносом, на котором стояла чашка с овсяной кашей.
— Вот, съешьте это, — сказал он. Я взяла поднос. Меня мучил зверский голод, и еда никогда не пахла так вкусно.
Когда я все съела, юноша сказал:
— Теперь, когда вам лучше… теперь вы будете говорить?
— Я чувствую себя лучше, — ответила я, — и хочу говорить, но не могу сказать вам того, что вы хотите услышать просто потому, что я не знаю этого.
— Вы хорошая шпионка, — сказал он почти восхищенно, — но в конце концов сдадитесь.
— Сколько вы собираетесь держать меня здесь? Он пожал плечами.
— Это зависит от многого.
Я сидела на кровати; он сел в кресло и стал внимательно изучать меня.
— Когда вы родились? — спросил он.
— В феврале тысяча семьсот второго года.
— Я родился в ноябре тысяча семьсот первого года, то есть я чуть старше вас.
— Всего на три месяца.
— Три месяца могут значить очень много. Теперь я ваш тюремщик до тех пор, пока не вернутся мужчины.
— Вернутся? Откуда?
Сердце мое забилось. Все казалось светлее с приходом в мансарду этого симпатичного юноши.
— Вы слышали ночью шум?
— Нет.
— Вероятно, здесь, наверху, не было слышно. Все спешно уехали. Скоро дело будет сделано. Верные горцы маршируют в Англию. Они призывают всех присоединиться к победной армии шотландцев. Они идут на Престон.
— Вы хотите сказать, что они вторглись в Англию? Значит, будет война?
— Все скоро кончится. Англичане отступают перед храбрыми горцами. Яков скоро будет здесь, чтобы предъявить свои права на трон.
— Вы преданный якобит?
— Конечно. Вас не правильно воспитали. Я все о вас знаю. Кое-что мне рассказали, об остальном я догадался. Они не знали, что с вами делать. Некоторые хотели убить вас.
— Убить меня! Они, наверно, с ума сошли.
— Они говорили, что это мой дядя сошел с ума, оставив вас в живых.
— Кто ваш дядя?
— Сэр Томас Френшоу.
— О, значит, вы его племянник. Он кивнул.
— Я живу здесь с ним. Он меня вырастил. К сожалению, я очень мало его вижу. Он храбрый и добрый человек.
— Вряд ли он был добр ко мне. Что касается его храбрости, то, чтобы запугивать невиновную девушку, требуется не много храбрости.
— У вас острый язык.
— Острые языки часто бывают хорошим оружием. Не таким эффективным как шпага, но тоже вполне пригодным.
— Вряд ли он был добр ко мне. Что касается его храбрости, то, чтобы запугивать невиновную девушку, требуется не много храбрости.
— У вас острый язык.
— Острые языки часто бывают хорошим оружием. Не таким эффективным как шпага, но тоже вполне пригодным.
— Вы необычная девушка. Вы кажетесь намного старше своего возраста.
— Этого потому, что вы слишком юны для вашего возраста.
— Нет. Я могу обскакать многих грумов, и мой учитель фехтования говорит, что я хоть завтра могу выиграть дуэль.
— Большие достижения! — насмешливо сказала я. — Еще вы можете быть тюремщиком девушки, которая не в состоянии напасть на вас… разве что своим острым языком.
Юноша засмеялся.
— Вы не похожи ни на кого из тех, с кем я был знаком раньше.
— Конечно, ведь я шпионка.
— Значит, вы признаете это, — быстро сказал он.
— Вы совсем еще мальчик, — надменно сказала я. — Вы даже не понимаете, что я смеюсь над вами.
— Помните, что вы моя пленница. Пока не вернутся люди, я полностью за вас отвечаю.
— Тогда берегитесь… я могу убежать.
— Не сможете. Здесь полно слуг. Все они знают, что вас надо сторожить. Мой дядя и его друзья скоро вернутся.
— Если они вернутся с победой и бедного Георга отправят в Ганновер, а святого Якова коронуют, тогда мои маленькие грешки уже не будут иметь никакого значения.
Он задумался.
— Верно. Это может быть вашим спасением. Значит, вы надеетесь, что Яков победит?
— Нет! — воскликнула я. — Только Георг!
— Это измена.
— Наоборот, это вы виновны в измене.
— Вы действительно шпионка.
Я иронически засмеялась. Как ни странно, все это начинало мне нравится. Я была пленницей, это так, но моим тюремщиком был мальчик, и я надеялась, что перехитрю его.
Он рассердился на меня. Взял поднос и вышел, тщательно заперев за собой дверь. Я поступила глупо. Надо было подольше поиграть с ним, узнать побольше об устройстве дома. И тогда я могла бы спланировать побег.
Я села на кровать. Спустя совсем немного времени опять послышались шаги. Мой страж вернулся, ведя за собой испуганную девушку.
— Это Дженет, — сказал он. — Она покажет вам, где можно умыться. Я буду начеку, так что не пытайтесь убежать.
Я обрадовалась и вышла вслед за Дженет из мансарды. Мы спустились вниз по лестнице в небольшое помещение, где я могла помыться и привести себя в порядок. Там стояли баки с горячей водой, кувшин и таз. Дженет сказала, что будет ждать меня снаружи, и закрыла за собой дверь.
Через некоторое время я вышла, и меня опять провели туда, где ждал мой маленький тюремщик. Мы вернулись в мансарду, и по его молчанию я поняла, что он все еще дуется на меня. Тем не менее я поблагодарила его:
— С вашей стороны это было очень любезно. Шпионка даже не могла предполагать такого обращения.
— Мы не дикари, — сказал он и ушел, заперев дверь. Теперь я почувствовала себя лучше и даже ощутила некоторый душевный подъем. Я была пленницей в этом доме; мои похитители спешно уехали, чтобы принять, как они ожидали, участие в победе; мой надзиратель был мальчиком примерно моего возраста. Ситуация не казалась такой безвыходной, как в начале, когда меня привезли сюда.
В полдень юноша опять пришел. На этот раз он принес мне суп и куриную ножку. Это было вкуснее амброзии.
— Вы едите с удовольствием, — заметил он.
— Разве вы не слышали, что голод придает вкус любому блюду?
— Не слишком оригинальное замечание, — сказал он.
— Но это не делает его менее правдивым. Однако, благодарю за превосходную еду.
Юноша улыбнулся и повторил, что они не дикари.
— Разве? Благодарю за информацию. Я и не догадалась бы… если бы вы не сказали.
— Вы очень глупы, — сказал он мне. — Вам следовало бы снискать мое расположение.
Он был, конечно, прав. Мои насмешки приносили мне только вред.
— Понимаю, — кивнула я. — Хороший, добрый сэр, благодарю вас за блага, которыми вы меня одарили. Накормить человека в моем положении очень милостиво с вашей стороны. Я склоняюсь перед вашим великодушием.
— А это уже совсем плохо, — строго сказал он.
Я засмеялась, и, к моему изумлению, он засмеялся вместе со мной.
Я подумала: ему это тоже нравится. Конечно, ему нравится, что он несет за меня ответственность. Но мне кажется, что я ему нравлюсь больше.
С этого момента наши отношения начали меняться. Иногда мне казалось, что мы с ним как два ребенка, увлеченные игрой, в которой я играла роль похищенной девочки, а он — ее стражника. В нашей ситуации было что-то нереальное, и мы оба радовались этому.
Он сел в кресло и взглянул на меня.
— Расскажите мне о себе, — попросил он. Я стала рассказывать ему о том, как приехала к дяде Хессенфилду, с юга, где я живу, но он перебил:
— Не это. Все это я знаю. Я слышал, как они говорили, что вы приехали в Йорк с вашим дядей, генералом Эверсли, а потом в Хессенфилд. Они подумали, что вам представился удобный случай пошпионить и…
— Что касается шпионажа, вы не правы, в остальном все верно.
Я рассказала ему свою историю. Она оказалась очень романтичной: моя красавица мать… мой несравненный отец, великий Хессенфилд…
— Великий Хессенфилд, — повторил юноша, и его глаза заблестели. — Он всегда был героем для нас.
Меня всегда учили, что я должен вырасти таким, как он.
— Он был чудесный. Он катал меня на своих плечах.
— Вы катались на плечах великого Хессенфилда!
— Я была его дочерью.
— И вы способны шпионить для другой стороны!
— Но я все время твержу, что я вовсе не шпионила.
— На самом деле вы приехали сюда, чтобы помогать нам?
— Нет, нет. Я не хочу ваших войн. Я хочу, чтобы остался старый Георг.
— И это говорит дочь Хессенфилда?
— Вот именно.
Я рассказала ему, о смерти моих родителей, как меня взяла к себе наша преданная служанка, и о тете Дамарис, которая приехала в Париж и нашла меня.
— Да, — сказал мой страж, глядя на меня с восхищением. — Могу представить, что все это случилось с вами.
Потом он рассказал о себе. Его история была обыкновенной по сравнению с моими приключениями. Когда мальчику было пять лет, отец его умер в битве при Бленхайме.
— Не за якобитов? — спросила я.
— Нет. Отец не был якобитом. Меня послали к дяде вскоре после смерти моей матери; я узнал все об их деле и стал якобитом, и вы можете сколько угодно насмехаться надо мной, но я говорю вам: король Яков возвращается, чтобы править нами.
— Не стоит быть чересчур уверенным в благополучном исходе. Ведь вы можете ошибаться.
— Скоро дядя вернется из Престона с хорошими вестями.
— И что тогда будет со мной?
— Многое зависит от того, что будет необходимо делать.
Я содрогнулась.
— По крайней мере, их пока здесь нет. Мы поговорили о других вещах, в том числе о лошадях и собаках. Я рассказала о Демоне, а он признался, что у него есть мастиф. Он мне покажет… Внезапно он запнулся.
— Но ведь вы пленница, — сказал он.
— Вы могли бы освободить меня… только чтобы посмотреть собак.
— А если вы убежите?
— Вы поймаете меня и привезете обратно.
— Вам опять смешно.
— Извините, я не хотела.
Итак, день прошел неплохо, а когда стемнело, он принес мне меховой плед и две свечи.
Вспоминая все это, я поняла, что это был очень счастливый день.
Даже теперь мне трудно осознать, что же именно случилось со мной в те дни, которые я провела в мансарде. Казалось, они были озарены каким-то мистическим светом. Каждое утро юноша приносил мне овсяную кашу и оставался со мной, потом уходил и возвращался с обедом. Уже к концу второго дня мы перестали делать вид, что принадлежим к разным лагерям. Я откровенно радовалась его приходу, да и он не притворялся, что не хочет быть со мной.
Его звали Ричард Френшоу, но он сказал, что близкие ему люди зовут его Дикон. Я тоже стала звать его Дикон. Иногда мы просто молча смотрели друг на друга. Мне казалось, что он самый красивый человек из всех, кого я видела, красивый совсем другой красотой, чем мои родители. Наверно, это можно было назвать влюбленностью, но никто из нас сначала не понимал этого, вероятно потому, что ни с кем из нас подобного раньше не случалось.
Мы все время спорили. Дикон с жаром защищал якобитов. Я смеялась над ним и дразнила его, говоря, что мне все равно, какой король сидит на троне, и я только хочу, чтобы люди вокруг меня жили счастливо, не ссорились и не сердились из-за того, что у кого-то другая точка зрения.
Думаю, мне легко удалось бы убедить его отпустить меня. Я могла бы попроситься посмотреть лошадей, вскочила бы на какую-нибудь из них и ускакала; могла бы взять у него ключ от мансарды. Но я не стала этого делать, потому что не могла допустить, чтобы он обманул доверие своего дяди. В Диконе была какая-то внутренняя честность.