— Их ведь пытались спасти? Что же вас не было среди тех, кто осмелился это сделать?
— Я был среди них! С несколькими друзьями мы дожидались в лодке на реке, но увидели, как Великий магистр отказался пойти с Матье де Монтреем. Тогда и мы отступились...
— Вы узнали мэтра Матье?
— О да! В свое время я частенько встречался с ним. Кроме того, я хорошо запоминаю лица. И вас я тогда тоже узнал. ВЦ храбро сражались и, как мне показалось, вам удалось спасти Матье. Вот почему... с учетом всего этого... я вас прощаю!
— Какое снисхождение, — усмехнулся Оливье, не зная, как ему поступить — ударить этого человека или пожать ему руку. — А что, собственно, вы мне прощаете? То, что я помешал вам убить короля?
— Именно это! Хотя... теперь я не так уверен, что посадить на трон Сварливого — такая уж хорошая идея... Разумеется, он будет плясать под дудку этого надутого павлина Карла де Валуа, но он слабак, а слабаки опасны. Особенно такие злобные, как он. Достаточно посмотреть на то, что со вчерашнего дня творится у Нельской башни...
Вопрос возник сам собой.
— И что же там творится?
— Трупы, дорогой мой, трупы, которые сбрасывают в Сену, вытащив на берег из маленькой дверцы дворца: двое мужчин вчера и еще двое сегодня утром, да еще одна женщина. И выглядели они неважно!
— Вы думаете, что с ними расправились по его приказу?
— Конечно! Он убивает их, но прежде пытает, чтобы узнать, как долго ему наставляли рога! Черт возьми! Если Филипп д'Ольнэ был с его женушкой больше двух лет, будущая королева Франции — иными словами, малышка Жанна! — может оказаться дочерью любовника, а не мужа!
Ошеломленный Оливье почувствовал, как волосы на его голове встают дыбом. Хотя он никогда не видел Од в доме ее отца, — лишь когда она была совсем маленькой! — он слышал от Реми, что сестра его служит королеве Наваррской под надзором своей тетки Бертрады Эмбер. И они были очень приближены к королеве, поскольку обе женщины занимались ее гардеробом. А ведь Монту сказал, что в воду бросили пять тел, в том числе и тело женщины.
— Господи! — выдохнул он. — Этот человек, должно быть, помешался! Зачем он принялся за слуг?
— Глупый вопрос! По той причине, что он считает их сообщниками своей красотки Маргариты! Но что с вами? У вас там кто-то из близких?
— Не у меня, а у мэтра Матье! Его дочь... Од, которая была в окружении мадам Маргариты... Простите меня, я должен уйти!
Слегка кивнув, он попытался отойти, но длинная рука Монту ухватила его и задержала:
— И куда это вы собрались?
— Прошу прощения, но вас, я думаю, это не касается.
— Ошибаетесь! Все, что происходит у Сварливого, меня очень даже касается. Дело в том, что у нас в его доме кое-кто есть.
— У нас?
— Пошли! Я сейчас вам все объясню. Нам нужно держать военный совет. Пошли, говорю я! Нельзя терять времени, если дочь храброго Матье на самом деле оказалась в ловушке у Сварливого.
Во властном тоне бывшего тамплиера слышалась убежденность, и Оливье де Куртене, преодолев колебания, последовал за ним без дальнейших объяснений. Они углубились в лабиринт темных зловонных переулков — Оливье насчитал их пять! — где жили евреи до своего последнего изгнания по указу Филиппа Красивого в 1330 году[73]. Этот квартал представлял собой нагромождение облезлых домов под обветшавшими крышами. Они так сильно накренились над канавами, которые назывались улицами, что через центральный ручей, куда постоянно сбрасывали нечистоты, часто можно было дотянуться рукой до окна на противоположной стороне. Здесь было мало торговых мест, разве только две лавки старьевщиков и три кабака, служивших местом для встречи мошенников всех мастей. Их не пугала дурная репутация древнего еврейского квартала — ходили слухи, что евреи убивали христианских младенцев, чтобы съесть их, а их любимым развлечением было осквернение Святого причастия самым отвратительным образом. Они этому очень радовались. Несмотря на три церкви, увязшие в этом отравленном паштете, сюда было очень неприятно заходить днем, а ночью просто опасно. Даже для лучников, совершавших ночной обход города.
Следуя за Монту, Оливье вступил в вонючую клоаку. Он спустился по трем ступенькам в кабак с вывеской, которую невозможно было прочитать, где горели сальные свечи с сильным запахом, необходимые даже днем, поскольку узкие, низкие и грязные окна не пропускали света. Тут стояло несколько столов и лавок, где устроились с полдюжины очень подозрительных на вид людей, которые о чем-то тихо совещались с хозяином. Это был громадный мужчина с брюхом, выпирающим из блузы, настолько запятнанной, что она казалась покрытой каким-то странным узором. С красным лицом, редкими волосами неопределенного цвета, выбивавшимися с одной стороны из-под бордового колпака, прыщавым носом и глазками-буравчиками; кабатчик носил имя Леон, но он охотнее отзывался на прозвище «Ломота», полученное из-за постоянных жалоб на позвоночник, болевший по причине объемистого живота и вечной возни с винными бочками. «Ох, ломит меня, ломит», — любил он говаривать, со стоном обхватывая руками бока...
Когда вошел Монту, он двинулся к нему и приветствовал его с удивительной вежливостью. Все головы тут же повернулись к вошедшему.
— Вас ждут, мессир. Все собрались, услыхав герольда.
— Так я и думал. Со мной друг. Это соратник Матье де Монтрея, но вы его имени не узнаете, как и он ваши. Однако сегодня ночью вам предстоит драться вместе...
— Где? — спросил один из посетителей, по облику — бывший солдат.
У него сохранилась военная выправка, а под оборванной блузой можно было разглядеть кольчугу.
— В Нельском дворце. То, что мы узнали от герольда, объясняет появление трупов: запершись там, Сварливый пытает и убивает слуг, чтобы разузнать подробности поведения своей неверной супруги. У нас там Мартен ла Кай. Мой спутник сказал мне, что дочь Матье де Монтрея тоже служила этой самой супруге, даже больше, она была к пей намного ближе и находится в большей опасности, чем Мартен, который работает на кухне.
— Сколько ей лет? — спросил бывший солдат. Оливье задумался, потом неуверенно ответил:
— Думаю, около двадцати... Она была еще маленькой, когда я видел ее в последний раз. Это было до того, как король забросил сети.
Один из пьющих поднял угольно-черные брови над одним глазом — второй был закрыт повязкой — холодным как лед.
— Вы были соратником ее отца и не видели ее все это время?
В вопросе звучало явное недоверие. Монту хотел было ответить, но Оливье остановил его жестом.
— Именно тогда она поступила на службу к мадам Маргарите. Ее устроила туда тетка. Кроме того, когда она заходила домой, я отсутствовал. Этого вам достаточно?
— Будет достаточно, — отрезал Пьер де Монту. — Всем нам есть что скрывать, и наш союз держится на том, что мы не влезаем в тайны других...
— Я согласен... Но мы должны знать, как выглядит эта девушка! Хотя бы чтобы убедиться, что это не та, которая плавала в реке сегодня утром... Я был во время раздачи милостыни в аббатстве Сен-Жермен и хорошо разглядел утопленницу, когда один из монахов выловил ее... Это была молодая девушка, темноволосая, недурная собой. Глаза у нее были широко раскрыты, цвета я не разобрал, но они были глубоко посаженными...
В памяти Оливье внезапно возникла девочка — такая светловолосая, что он даже удивился. Столь же удивительными были кристально чистые глаза, которые она, несмотря на свою робость, подняла на него и густо покраснела. Нет, утренняя жертва была не похожа на Од, и он это подтвердил сразу.
— Хорошо, — заключил Монту. — Значит, сегодня ночью нужно войти в Нельский дворец.
— С ума сошел? — запротестовал кривой. — Там полно вооруженных людей! Сварливого лучше охраняют в его берлоге, чем Филиппа во дворце. Нас разрежут на куски!
— Нет, если взяться за дело умеючи. Я займусь входом. Вы отыщете другие лазейки. Когда совсем стемнеет, собираемся в харчевне Гарена... У кого душа уходит в пятки, — добавил он, — подумайте о трех вещах: мы обязаны сделать это для Матье де Монтрея, который пожертвовал всем ради Великого магистра, во-вторых, мы все в списках на очередь к палачу, даже если бы мы ничего и не делали, в-третьих, в Нельском дворце есть чем разжиться, если только не увлекаться слишком крупными вещами!
Затем он повернулся к кабатчику Ломоте:
— Дай нам хлеба, ветчины и кувшин ипокраса[74]. Мы с другом поднимемся наверх.
Пока все остальные рассаживались по своим местам, Монту получил поднос с едой и вином, а также толстую свечу, которую он отдал Оливье. Вдвоем они направились в темный угол, где располагалась крутая лестница. По ней они поднялись в чердачную комнату, занимавшую все пространство между двумя острыми углами крыши. На полу лежал толстый соломенный матрас, покрытый двумя сложенными одеялами, какие-то вещи были тщательно уложены в сундук с открытой крышкой. К удивлению Оливье, эта маленькая комнатушка была чистой и опрятной. Его удивление оказалось столь очевидным, что Пьер де Монту засмеялся:
Затем он повернулся к кабатчику Ломоте:
— Дай нам хлеба, ветчины и кувшин ипокраса[74]. Мы с другом поднимемся наверх.
Пока все остальные рассаживались по своим местам, Монту получил поднос с едой и вином, а также толстую свечу, которую он отдал Оливье. Вдвоем они направились в темный угол, где располагалась крутая лестница. По ней они поднялись в чердачную комнату, занимавшую все пространство между двумя острыми углами крыши. На полу лежал толстый соломенный матрас, покрытый двумя сложенными одеялами, какие-то вещи были тщательно уложены в сундук с открытой крышкой. К удивлению Оливье, эта маленькая комнатушка была чистой и опрятной. Его удивление оказалось столь очевидным, что Пьер де Монту засмеялся:
— Ну да, хорошие привычки не забываются. Если уж побывал тамплиером, остаешься им навсегда! Но давайте присядем и перекусим!
Они проделали это в безмолвии — еще одна привычка Ордена! — и не забыли при этом положенные молитвы. Здесь они могли размышлять без помех, но как только ужин закончился, Оливье сразу спросил:
— Вы и в самом деле надеетесь проникнуть к Сварливому сегодня ночью? Конечно, я никогда особо не присматривался к Нельскому дворцу. Но мне кажется, что он почти неприступен, ведь его защищают парижские стены...
— Поэтому мы не собираемся брать его штурмом, нам нужно как-то только проникнуть туда. Каждый вечер с кухни выносят мусор и объедки, чтобы выбросить в реку. Мы сядем в засаду и войдем именно оттуда...
— А если нам окажут сопротивление?
— Надеюсь, вас это не пугает! Нужно будет разделаться с охранниками, а наши друзья обезоружат поварят...
— Понимаю, — сказал Оливье, который возражал нарочно, чтобы лучше оценить план Монту, — по у нас нет оружия...
— Почему же, есть кое-что...
Пьер вытянулся в центре комнаты, так что голова его почти достигла поперечной балки, а руками нашарил что-то, укрытое между балкой и крышей. И Оливье увидел, как на свет появился большой дубовый лук. Монту достал завернутые в бумагу длинные стрелы.
— Вот это да! — выдохнул изумленный Оливье, погладив гладкое дерево и пробуя большим пальцем, как натянута тетива. — Где вы нашли такое замечательное оружие?
— Такие вещи не «находят». Их покупают, если имеются деньжата, или же крадут!
— Крадут? — переспросил Оливье, поморщившись. — Пребывание в Божанси не излечило вас от этого... недостатка?
Монту склонился и взял своего гостя за плечи, чтобы вглядеться в его лицо.
— То, что вы именуете недостатками, позволяет мне жить... как и всем, кто внизу. Они все мошенники, но стали ими не по призванию, а потому что все, слышите, все пострадали от людей короля. И всем им, в тот или иной момент их жизни, помог Храм. Один или двое были даже сержантами, некоторые вышли из цеха зодчих, как и вы. Другие — сущие воры в душе, но когда я вернулся в Париж без единого лиара в кармане, почти умирая с голоду, они приютили меня, накормили... и научили кое-каким своим штукам. Сейчас я возглавляю эту банду, и нет никакой причины, чтобы я помешал им поживиться, если появится такая возможность. Понятно?
— Да, это ясно как божий день, и я прошу простить меня, если я вас оскорбил...
Он по-прежнему любовался луком как человек, понимающий толк в оружии, и в голове его медленно зрела мысль.
— ...Такой мощный лук должен стрелять далеко! Я бы поклялся, что... с крыши этого дома, например, можно поразить портал собора Парижской Богоматери? И без особого труда!
В густой бороде Монту блеснула широкая улыбка:
— Без особого труда для вас, возможно, но не для другого лучника. Хотите попробовать?
— Нет, спасибо. Думаю, мне это не под силу. Нужно иметь сноровку, а я хотел всего лишь убедиться, что это вы. Это настоящее безумие, ведь вы каждый раз рискуете жизнью. Но, признаюсь вам, я восхищен!
— Правда? — лукаво спросил Монту. — Как это здорово — заставить епископа и каноников трясти жирными телесами от страха, украсив собор голосом мстителей. Побеспокоить даже этого безжалостного короля! Это опьяняет и стоит жизни, поверьте мне! А моя жизнь не так уж дорого стоит!
— Она стоит столько, сколько стоит дело, которое вы защищаете... Иными словами, очень дорого... Но давайте поговорим о Нельском дворце... Дело будет горячим, как мне кажется, а у меня, увы, есть только кинжал, хотя пользоваться им я умею! Но мое любимое оружие — меч, — добавил Оливье со вздохом.
— Вам достаточно сказать лишь слово!
Пошарив в другом углу своего тайника, Пьер де Монту достал длинный меч из голубоватой стали, с золотыми насечками на ножнах и на рукояти, вынул его и подал гостю, изобразив нечто похожее на поклон.
— Берите и не бойтесь разорить меня, — сказал он спокойно. — У меня есть еще... ах да, я забыл: одной чудесной ночью я забрал его у дворянчика, который был не способен даже выхватить его из ножен. Вас это не огорчает?
На этот раз Оливье засмеялся. Добрым, радостным и веселым смехом: положительно, нельзя было устоять перед остроумием этого дьявола! Да, меч был великолепен: давно он не держал такого в руках! Великолепное оружие — по качеству металла, а не по украшениям, довольно скромным! Гораздо лучше, чем тот, который взял с собой Матье, прежде чем броситься на выручку Великому магистру и приору Нормандии. Сейчас этот меч, естественно, оставался в Пассиакуме.
— Плевать мне на его происхождение! — вскричал он. — Вы доставили мне настоящую радость... брат!
— Уж и не помню, когда меня называли так в последний раз... но как приятно это слышать! — сказал Монту, внезапно став серьезным.
Не говоря ни слова, мужчины переглянулись и обнялись, как сделали бы это в обители Храма, вдавив сжатый кулак в раскрытую ладонь другого. В это мгновение они признали друг друга членами тамплиерского братства, в котором некогда надеялись жить и умереть. И которое теперь перестало существовать...
— Как будем действовать? — спросил Оливье, как только момент братания прошел.
План был относительно прост: единственный подходящий вход находился у подножия башни, на уровне воды, следовательно, гораздо ниже, чем главные ворота, открывающиеся на подъемный мост, пересеченный рвом, роль которого выполняло русло пересохшего рукава Сены. Надо будет подождать, когда вынесут отбросы, после чего Монту застрелит двух солдат, охранявших служителей кухни, затем все бросятся в башню, убивая на пути всех, кто окажет нам сопротивление.
— Мы дадим возможность бежать слугам, которые подвергаются опасности. Естественно, я займусь Ла Каем, а вы поищете дочь Матье... Ее надо будет попытаться переправить к отцу.
— Тогда мне понадобится лодка. Матье укрылся в Пассиакуме вместе с сыном, женой и матерью, — спокойно ответил Оливье.
— Я так и подумал, что он, если остался жив, нашел укрытие где-то на реке. Лодка у нас будет... может быть, даже несколько — для других пленников, если они не предпочтут бежать и укрыться в какой-нибудь прибрежной деревне.
— Много их?
— Наверняка не меньше двадцати, и это не считая тех, кто убит. Это слуги мадам Маргариты, но кое-кто принадлежит к окружению Сварливого. Конечно, немало, — добавил Монту задумчивым тоном. — Не знаю точно, сколько мы обнаружим яликов на берегу, возле Сен-Жермен...
— В случае серьезных затруднений не можем ли мы попросить убежища в Сен-Жермен-де-Пре? Пьер де Монтрей, отец мэтра Матье, покоится там, и церкви, рядом со своей женой...
— Это удачная мысль, в самом деле, но, думаю, мы обратимся за помощью только в том случае, если дела пойдут действительно скверно...
Остаток дня прошел в обсуждении деталей экспедиции — они старались предусмотреть каждую мелочь. Потом люди немного отдохнули и с наступлением сумерек стали собираться. Монту, вооруженный двумя кинжалами, прикрепил лук со стрелами на спину, полностью укрывшись плащом серого цвета, дырявым и рваным, но скрывавшим его фигуру с головы до пят. Он достал подобное одеяние и для Оливье, чтобы спрятать меч, прицепленный к поясу. Наконец они задули свечу, открыли на секунду ставни, чтобы «обнюхать», как говорили тогда, вечерний воздух, а потом спустились в общий зал, где оставался только кабатчик Ломота, который мыл кубки в тазу с водой.
— Сегодня ночью вернетесь? — коротко спросил он.
— Не могу сказать, вернусь ли я даже днем. Если мне что-то помешает... и если я буду жив. Надеюсь, смогу тебя предупредить, чтобы ты сдал мою комнату...
— Об этом не заботьтесь! Сюда никто не придет. Вы здесь по-прежнему у себя...
Не говоря ни слова, возможно, чтобы скрыть волнение, Монту сжал плечо толстяка. Через минуту он со своим спутником быстро зашагали по темному проулку в направлении порта Сен-Ландри. Они решили, что самым разумным будет взять лодку, чтобы добраться на ней до Нельской башни по Сене. При условии, конечно, что ее удастся найти. Дело в том, что шаланды, груженные прекрасными белыми камнями, которые подвозили к собору с берегов Бьевра у Сен-Виктора и ставшие бесполезными, ибо никто больше не работал на строительстве, находились на своем месте, но они были слишком тяжелы. А вот маленьких лодчонок не хватало: убрать их распорядился прево после неудачной попытки освободить Великого магистра и приора Нормандии. Монту об этом знал, но надеялся, что возле приорства Сен-Дени-де-ла-Шатр найдутся монашеские челноки.