— Именно: маленькой детали, — подтвердил Кевин. — Она приехала сюда в темноте, сбежала отсюда тоже в темноте и утверждала, что все время сидела взаперти здесь, на чердаке. Таким образом, о разветвленной дорожке она ничего знать не могла. Ну-ка, Роб, что она там рассказывает о том, как приехала сюда?
«Автомобиль наконец остановился, и более молодая женщина, та, у которой темные волосы, вышла и открыла обе створки ворот. Затем вновь села в автомобиль и подвела его к входной двери. Нет, было слишком темно, чтобы рассмотреть дом. Я видела только крыльцо и несколько ступенек. Четыре или пять, кажется». Ну, а затем она говорит, что ее повели на кухню и дали кофе.
— Ну, а по поводу ее побега? — спросил Кевин. — В какое время дня это было?
«Когда я спустилась на лестничную площадку первого этажа, то я могла слышать, как они разговаривают на кухне. В передней не было света. Я побежала к двери, каждую минуту ожидая, что кто-нибудь из них выскочит и поймает меня, а затем ринулась наружу — дверь оказалась незапертой. Я побежала к воротам и вышла на дорогу. Да, это была дорога с твердым покрытием — шоссе, и я бежала, пока не устала. Легла полежать на траву, а когда немного отдохнула, встала и пошла дальше».
— Итак, дорога с твердым покрытием — шоссе, — комментировал Кевин, — она это ощутила, а значит, было так темно, что видеть покрытия она не могла.
Наступило короткое молчание.
— Мама думает, что этого достаточно, чтобы ее разоблачить, — полувопросительно произнесла Марион, взглянув на Роберта, затем на Кевина и снова на Роберта. — Вы этого не думаете?
— Нет, этого одного мало. Тут она может выпутаться с помощью ловкого адвоката. Ну, например, можно сказать, что она догадалась о разветвлении дорожки, когда автомобиль сделал поворот. Разумеется, поворот еще ни о чем не говорит, дорожка, образующая круг, встречается редко, догадаться об этом не так-то просто. Девчонка видела ее из окна автобуса и запомнила, вот в чем дело. Но, так или иначе, это мы припасем для главного суда, для выездной сессии в Нортоне.
— Я ждала, что вы так скажете, а потому не сильно разочарована, — откликнулась Марион. — И все равно я ужасно рада этому открытию — не потому, что оно избавляет нас от обвинений, а потому, что избавляет от сомнений, которые… которые могли бы… — Она замолкла, избегая взгляда Роберта.
— Которые могли бы омрачить наши светлые умы! — закончил за нее Кевин и покосился на Роберта с веселым злорадством.
— Так ты считаешь, что завтра нам надо молчать и все приберечь для выездной сессии? — спросил Роберт.
— Вот именно. Это не составит разницы для мисс Шарп и ее матушки. Что в одном суде появиться, что в другом… Причем им будет куда легче в Нортоне, чем завтра в полицейском суде Милфорда, где их все знают. Чем короче будет завтрашнее заседание, тем лучше. Завтра защититься вам будет нечем, так что все пройдет быстро и формально. Выскажется их сторона, ты заявишь, что приберегаешь защиту для выездной сессии, подашь просьбу о взятии обвиняемых на поруки — и все.
Роберта это вполне устраивало. Не хотелось продлевать их завтрашнюю пытку, и он, во всяком случае, куда больше доверял суду, который состоится за пределами Милфорда. Но главное — Роберт не хотел, чтобы дело было закрыто из-за отсутствия улик с той и с другой стороны. Нет, Бетти Кейн должна быть разоблачена. Рассказ о том, что она делала в течение месяца, непременно должен прозвучать в открытом суде в ее присутствии. А к тому времени, когда в Нортоне откроется выездная сессия, он — Господи, помоги! — соберет нужные факты.
По дороге домой Роберт спросил Кевина:
— Надо ведь найти адвоката, специалиста по уголовным делам, чтобы их защищать. Кого бы ты рекомендовал?
Кевин достал из кармана записную книжку, видимо, подумал Роберт, собирается найти чей-то адрес, но Кевин спросил:
— Когда именно назначена выездная сессия в Нортоне?
Роберт сказал когда и, затаив дыхание, ждал, что будет дальше.
— А что, возможно, я и сам за это возьмусь. Посмотрим, посмотрим…
Роберт молчал, боясь неосторожным словом что-нибудь испортить.
— Пожалуй, возьмусь, если, конечно, не случится что-нибудь непредвиденное… Мне, знаешь ли, по душе пришлись твои колдуньи. Приятно будет избавить их от этого гнусного поклепа. А забавно, что она сестра Чарли Мередита! Чудесный был старик. Единственный честный торговец лошадьми, известный в истории. Я ему вечно благодарен за моего пони. Для мальчика очень важно, какова его первая лошадка. Она влияет на всю его дальнейшую жизнь, ей-Богу, уверяю тебя! В том доверии и дружбе, какие завязываются между мальчиком и лошадью, есть нечто…
Роберт слушал с чувством облегчения и радости. Он уже понял — и думал об этом с легкой, лишенной горечи иронией, — что Кевин отбросил все подозрения насчет вины Шарп задолго до того, как Марион обратила его внимание на вид из чердачного окна. Кевину казалось немыслимым, чтобы сестра Чарли Мередита могла кого-то похитить.
Глава семнадцатая
— Это просто поразительно, — сказал Бен Карлей, глядя на заполненные скамьи маленького зала суда, — каким образом такое количество людей ухитряется быть свободными в понедельник утром. А женщин тут сколько, женщин! Эту тетку из кафе «Анн Болейн» я, между прочим, вижу в суде впервые! Ну-с, а еще…
Роберт не вслушивался. Он сам видел, что публика в суде — это не обычные бездельники, ищущие развлечений. Новости, распространившиеся по загадочным милфордским каналам, согнали в зал суда чуть не весь городок. Всем хотелось услышать, как будут обвинять мать и дочь Шарп. Казенную обстановку зала оживляли яркие пятна — платья женщин, а тишина, этому учреждению присущая, была нарушена женским щебетом.
А вот и миссис Уинн… В последний раз Роберт видел ее, когда прощался с ней в ее хорошеньком саду в городке Эйльсбери. Трудно было видеть в миссис Уинн врага. Роберту она нравилась, даже восхищала его, и он заранее жалел ее. Хотелось подойти поздороваться, но поздно. Игра началась, а их команды носили разные цвета.
Гранта еще не было, но был Хэллам, беседующий с сержантом, который стоял у ворот Фрэнчайза в ту ночь, когда хулиганы выбили в доме стекла.
— Ну, как действует ваш сыщик? — спросил Бен Карлей. — Довольны вы им?
— Сыщик-то хорош, да задача у него колоссальная, — ответил Роберт. — Это похуже, чем искать иголку в стоге сена.
— Ну, девочка! — усмехнулся Бен Карлей. — Мечтаю поскорее взглянуть на нее. Думаю, что после всех сочувственных писем, предложений руки и сердца — она их, несомненно, получала! — а также сравнений ее со святой Бернадеттой скромный полицейский суд в маленьком городе — арена для нее слишком ничтожная. Кстати! Ее уже приглашали играть в театре или кино?
— Откуда мне знать?
— Ее мама, вероятно, такие приглашения отклонила бы. Это ведь она в коричневом костюме? Выглядит вполне разумной, вполне уравновешенной женщиной. Странно, что у нее такая дочь… Ах, да! Ведь дочь-то приемная: страшное для всех предостережение! Часто думаю: как мало известно людям о тех, кто живет бок о бок с ними. Вот у одной женщины из деревушки Хэм-Грин была дочь, которая…
Тем временем суд занимался разными мелкими делами, появлялись правонарушители, уже опытные, уже так привыкшие к судебной процедуре, что занимали свои места автоматически. А в голове Роберта звенели слова: «Погоди, погоди, сейчас начнется!»
Тут он увидел Гранта, тихо вошедшего и занявшего позицию наблюдателя позади скамьи для прессы. И понял: да, сейчас начнется.
Они обе вошли вместе, как только были названы их имена, и сели на ужасную скамью для обвиняемых — сели с таким видом, будто заняли места в церкви в ожидании начала службы: глаза у обеих спокойные, внимательные, без тревоги. Роберт внезапно понял, что бы он испытывал, если б на месте старой миссис Шарп сидела тетя Лин, и впервые осознал, как же должна страдать Марион за свою мать. Даже если обвинение будет с них снято, что вознаградит их за вынесенные муки? Какого наказания заслуживает преступление Бетти Кейн?
Роберт, человек старомодный, верил в искупление, верил в то, что каждый преступник должен понести соответствующее его вине наказание. Воспитательные беседы, обещания исправиться мало к чему приведут! «Настоящий преступник, — сказал однажды Кевин, — обладает двумя неизменными чертами (они-то и делают из него преступника!) — величайшим тщеславием и величайшим эгоизмом. От этого так же трудно избавиться, как и от цвета глаз!» «Но, — возразил кто-то, — существуют люди, наделенные неслыханным эгоизмом и таким же тщеславием, а преступниками не ставшие!» «А только потому, что они делают жертвой собственную жену, а не посторонних! — ответил Кевин. — Написаны тома, авторы которых пытаются определить: что же такое преступник? Но ответ прост! Преступник — это лицо, для которого удовлетворение его сиюминутных потребностей превыше всего, это движет всеми его поступками».
Кевин считал, что преступников не в тюрьме следует держать, а ссылать на остров, где бы они как следует работали. Такая реформа была бы выгодна тюремщикам: на острове они могли бы иметь собственные домики и садики, а так как преступники ненавидят труд больше всего на свете, то именно труд и был бы для них лучшим наказанием.
Старая миссис Шарп была в той самой шляпке, в которой она явилась однажды в контору Роберта, и выглядела весьма достойно, хотя и странновато. Надела шляпу и Марион, но не из уважения к суду, как догадался Роберт, а лишь затем, чтобы хоть немного защититься от устремленных со всех сторон взглядов. Простая фетровая шляпа с узкими полями скрывала черные волосы Марион, затеняла ее блестящие глаза, и она казалась не более смуглой, чем каждая женщина, много времени проводящая на воздухе. Роберту не хватало ее черных волос, блеска ее глаз, но он понимал, как правильно ее стремление выглядеть как можно более обыденно, не выделяться, не бросаться в глаза. Именно так, именно обыденно и следовало выглядеть в атмосфере враждебно настроенной публики, заполнившей зал, готовой заклевать Марион до смерти…
А затем он увидел Бетти Кейн,
О ее появлении ему сказало оживление на местах для прессы.
Обычно эти места занимали два скучающих юноши, овладевавшие ремеслом репортера: представитель еженедельной газеты «Милфорд адвертайзер» и представитель сразу двух газет: «Нортон Курьер» и «Ларборо Таймс». Но сегодня на местах для прессы сидели люди не молодые и отнюдь не скучающие. На лицах их было написано ожидание чего-то интересного, пикантного. И в этом интересе на две трети была повинна Бетти Кейн.
С той поры, когда она стояла в гостиной дома Фрэнчайз в своей темно-синей школьной курточке, Роберт не видел Бетти Кейн. И вновь он был поражен ее юностью, ее чистосердечной невинностью. За те недели, что он не видел ее, она превратилась в его глазах в какое-то чудовище, в извращенное существо, испортившее жизнь двум хорошим женщинам. А сейчас, увидев реальную Бетти Кейн, Роберт ощутил растерянность, замешательство. Он знал, что эта девочка и чудовище — одно и то же лицо, но даже если ему, Роберту, которому казалось, что он-то в этом убежден, было сейчас невозможно в это поверить, то какое впечатление должно произвести ее юное очарование на людей посторонних?
Она была не в школьной форме, а в выходном костюме облачно-голубого цвета, напоминавшем о незабудках, о дыме костра, о летнем небе, как бы рассчитанном на то, чтобы повлиять на членов суда, лишить их возможности здравого суждения. Простенькая, скромная шляпка открывала ее чистый лоб. Невинно и честно глядели ее широко расставленные глаза. Роберт никак не мог заподозрить миссис Уинн в том, что она сознательно одела Бетти в этот костюм, но с горечью подумал: если бы миссис Уинн не спала ночами, обдумывая туалет Бетти для появления в суде, то ничего лучшего подобрать бы не смогла.
Когда Бетти заняла место для свидетелей, Роберт стал вглядываться в лица сидевших в зале. За единственным исключением Бена Карлея — он разглядывал ее с тем интересом, с каким изучают музейный экспонат — на лицах всех мужчин было одно и то же выражение нежного сочувствия. А вот женщины, заметил Роберт, так легко не поддались. Пожилые явно завидовали ее юности и очарованию, а что касается молодых — ими владело одно лишь жадное любопытство.
— Нет, не верю! — раздельно сказал Бен Карлей, в то время как Бетти произносила над библией слова клятвы. — Не верю! Вы утверждаете, что этот ребенок пропадал неведомо где целый месяц? Не верю, что она когда-нибудь целовала что-нибудь, кроме библии!
— Я достану свидетелей, которые вам скажут другое! — пробормотал Роберт, рассердившись, что дрогнул даже Карлей, циничный и опытный Карлей!
— Можете привести хоть десяток безупречнейших свидетелей, а присяжные все равно не поверят. Все ведь дело в присяжных, друг мой!
Он прав. Какие присяжные смогут поверить чему-то дурному об этой девочке?
Бетти начала свой рассказ, а Роберт, глядя на нее, вспоминал слова официанта Альберта: «Хорошо воспитанная девочка», и «Никто бы не решился увидеть в ней женщину», и о том, как Бетти умело привлекла к себе внимание мужчины за соседним столиком…
Голос у, нее был приятный, молодой, чистый, звонкий, и никакого намека на аффектацию. Она рассказывала свою историю, как образцовый свидетель, избегая ненужных подробностей, но ясно очерчивая главное. Журналисты, стенографируя, едва удерживались от того, чтобы не смотреть на нее. Горячее сочувствие было написано на лицах полицейских. Члены суда замерли, затаив дыхание.
Ни одна актриса не могла бы пожелать лучшего приема!
Она была совершенно спокойна и, очевидно, не подозревала о том, какое производит впечатление. Говорила просто, без нажима, без попыток как-то драматизировать свой рассказ. И Роберт не мог понять, сознательно она это делает или нет.
— И вы чинили их белье?
— В ту ночь после побоев я очень скверно себя чувствовала. Но позже я немного белья починила.
Это было сказано тем тоном, каким говорят: «Я очень устала после игры в бридж». Слова ее звучали поэтому чрезвычайно правдоподобно…
Ни нотки торжества, ни мстительной нотки не было в ее голосе. Она подробно описала чердак — место своего заключения, описала чисто внешне, не вкладывая в это никаких чувств. Когда ее спросили, признает ли она в женщинах, сидящих на той скамье, своих тюремщиц, она устремила на них серьезный взгляд и после секунды молчания сказала: да, признает.
— Мистер Блэр, у вас есть вопросы?
— Нет, сэр. У меня нет вопросов.
Роберт почувствовал, что его слова вызвали в зале, ожидавшем драмы, удивление и разочарование. Но членами суда ответ Роберта был принят без комментариев, ибо само собой разумелось, что дело перейдет в другой суд.
Инспектор Хэллам свое заявление уже сделал, и теперь на сцену выходили свидетели.
Почтовый служащий по имени Пайпер был тем человеком, который видел, как Бетти села в чей-то легковой автомобиль. Пайпер шел по шоссе, ведущему в Лондон через Мэйншил, и издали увидел девушку, ожидавшую на остановке автобуса. Пайпер обратил на нее внимание, ибо минутой раньше тот автобус обогнал его, и, заметив стоявшую на остановке девушку, Пайпер пожалел ее, поняв, что она чуть-чуть не успела на автобус. Пайпер приближался к девушке, но все еще был от нее далеко, и тут его обогнал легковой автомобиль. На этот автомобиль Пайпер и не взглянул: внимание его было сосредоточено на девушке, и он думал сообщить ей, что автобус она пропустила и ждать следующего придется долго. Тем временем автомобиль остановился около девушки, и она в него села.
К этому моменту Пайпер находился уже достаточно близко, чтобы рассмотреть автомобиль, но номера его видеть не мог. Да ему и в голову не пришло обращать внимание на номер. Он был просто рад за девушку, что кто-то согласился ее подвезти.
Нет, поклясться, что та девушка на остановке и Бетти Кейн — одно и то же лицо, — он не мог. Однако он в этом убежден. На ней было светлое пальто, кажется, серое, и черные туфли.
— У вас есть вопросы, мистер Блэр?
— Нет, сэр, благодарю вас, вопросов нет.
А затем появилась Роз Глин.
Первое, что бросилось в глаза Роберту при взгляде на Роз Глин, было неестественное совершенство ее зубов. Казалось, что это протезы, сработанные не слишком умелым дантистом. Невозможно было поверить, что настоящие зубы могут быть столь блестящими, столь ровными.
Казалось, что и судьям эти зубы не понравились, и Роз перестала улыбаться. Но вот показания ее были поистине убийственными. Обычно она ходила к Шарп убирать дом каждый понедельник. И вот однажды в апрельский вечер Роз уже собралась было уходить домой, как услышала крики, идущие откуда-то сверху. Она подумала, не случилось ли чего с миссис или мисс Шарп, и кинулась к лестнице, хотела уже бежать наверх, как из гостиной вышла миссис Шарп и спросила Роз, что она собирается делать. «Кто-то кричит наверху!» — ответила Роз. Миссис Шарп сказала: «Ах, какая чепуха, это вам просто послышалось, и не пора ли вам идти домой?» Тут крики утихли, а по лестнице стала спускаться мисс Шарп. Обе они, миссис и мисс Шарп, пошли в гостиную, и Роз услыхала, как миссис Шарп сказала своей дочери: «Нам надо быть осторожнее!» Роз была всем этим ужасно напугана. Она быстро пошла на кухню, взяла свои деньги (их ей всегда оставляли на кухонном столе) и побежала домой. Это было пятнадцатого апреля. Роз запомнила эту дату, потому что решила, что в следующий раз, когда пойдет к Шарп, предупредит их, что работать у них больше не будет. И в понедельник двадцать второго апреля она их предупредила, и с тех пор в доме Фрэнчайз не бывала.
Роберта немножко утешило то, что Роз явно произвела на присутствующих неприятное впечатление. Нескрываемое удовольствие, с которым она говорила о «криках», злорадство тона, вульгарность наружности особенно сильно бросались в глаза по контрасту с предыдущим свидетелем — разумным, точным, спокойным, объективным. Судя по выражению лиц присутствующих, было ясно, что все они видят в ней существо, которому и шестипенсовика не доверишь… Но это, увы, никак не умаляло силу ее показаний, которые она дала под присягой.