– По крайней мере откровенно, – улыбнулся он. – И лестно.
– Что?
– Лестно, что из-за меня можно поссориться с издателями.
– Не прибедняйтесь, вы один из самых продаваемых авторов.
– А я к этому еще не привык! Радуюсь как идиот! Боже мой, Геля, надо что-то делать с вашими ногами!
– Что это значит?
– У вас очень изящные сапожки, но они годятся разве только для торжественных совещаний, а не для романтических прогулок по Петербургу. Не тот климат, не то время года.
– В самом деле, я как-то не подумала… И что вы предлагаете?
– Взять такси, поехать в магазин и купить какие-нибудь опорки.
– Именно опорки? – рассмеялась она.
– Конечно, причем на номер больше, чтобы проблем не было. Что-нибудь типа бот «прощай, молодость». Помните такие были?
– Еще бы! С пряжечками, фетровые, моя бабушка такие носила. Но вы полагаете, что я это надену?
– Наденете, наденете! Ноги заболят на каблучищах. Кстати, надо купить еще теплый платок!
– Клетчатый?
– Можно и клетчатый или темно-бурый.
– Хотите сделать меня похожей на колхозницу времен нашего детства?
– Хочу!
– Зачем?
– Может, тогда мне будет легче с вами рядом! – очень серьезно произнес Федор.
– А так вам со мной трудно?
– Нет, не трудно, а почти невыносимо! Но в то же время я чувствую себя совершенно счастливым.
Они приехали в большой обувной магазин и купили вполне приличные теплые ботинки без каблуков, на толстой подошве. Разумеется, они не подходили к ее костюму и к пальто тоже, но были удобными и уютными. Федор рвался заплатить за них, но Ангелина отказалась наотрез. В соседнем магазинчике был куплен пестрый шерстяной платок.
– Вот теперь вы нормально экипированы.
– А у вас у самого голова не отвалится от ветра?
– У меня в кармане кепочка. Мака требует, чтобы я носил… – Он смешался и покраснел. – Геля, поехали обедать! Умираю с голоду.
– А я уже умерла, и никуда ехать не надо. Вон там какое-то заведение. Тем более что я по вашей милости в таком виде…
Заведение оказалось вполне симпатичным.
– Водки выпьем?
– Выпьем, только немножко, а то меня развезет.
– Да? Это интересная информация. Тогда я к вам нагряну в Москве с большой бутылкой водки.
– И что? – усмехнулась она, да так, что у него во рту пересохло.
– Геля, не шутите с огнем!
– Да бросьте, Федор Васильевич! Эти игры не для меня!
– Глупости, эти игры для всех, кто еще жив. Для любого возраста. Вот у меня дядька в Екатеринбурге. Ему семьдесят, и он по уши влюблен.
– А сколько лет его даме?
– Немало, под шестьдесят, наверное.
– Она тоже влюблена?
– В том-то и драма, что он не уверен.
Она решила увести разговор от опасной темы и спросила:
– Федор Васильевич, а кто вы по первой профессии?
– Геолог.
– Ах да, да, вы же рассказывали на смотринах, очень занимательно. Но, насколько я поняла, вас мотало не только, так сказать, по долгу службы?
– Совершенно верно! Я по натуре вообще-то бродячий пес, в какой-то момент вдруг срывался, ехал куда-то, а когда геология у нас практически развалилась, я работал на приисках, даже месяца два бичевал во Владике. Меня ограбили в день, когда я должен был возвращаться в Москву, ни билета, ни денег, ни жилья… Весело было… А вот как начал писать, сразу осел, никуда даже и не тянет. А вы? У вас какое образование?
– Педагогическое. Но преподавать я не в состоянии, ненавижу любые учебные заведения. Лютой ненавистью!
– Зачем же вас понесло в пединститут?
– По глупости. Влюбилась в препода из этого института, он жил в соседнем доме и гулял с потрясающей черной овчаркой. Даже не знаю, что меня в нем привлекло, подозреваю, что овчарка, больше в нем ничего хорошего не было.
– Вы это выяснили эмпирическим путем?
– Разумеется.
– Первая любовь?
– Да что вы! У меня не было проблем с развитием. Да и не любовь это была, а так, каприз, легкая влюбленность…
– В овчарку? – засмеялся он.
– Наверное. Собака была и впрямь потрясающего ума и благородства. Хозяин ей в подметки не годился.
– У собак бывают подметки? – рассмеялся он.
– Бывают, представьте себе. Я сама привозила резиновые сапожки для тойтерьера моей подруги. Тогда их в Москве еще не было.
– Геля, – он взял ее руку в свою, – Геля, я полный идиот! – прошептал он хрипло.
– Я знаю, – тихо ответила она.
Это было их первое объяснение в любви.
– А еще я… – начал он.
– А еще вы авантюрист!
– Разве я мог бы писать авантюрные романы, не будучи хоть немного авантюристом? И потом, вы сами разве не авантюристка? Только отчаянная авантюристка может в наше время издавать исключительно изысканных авторов!
– Доигрывание покажет!
– Геля, почему вы согласились поехать со мной?
– Потому что чуть не сдохла с тоски на этом мероприятии. И вы застали меня врасплох своим безумным предложением! Еще десять минут – и я бы ни за что не согласилась, но в тот момент…
– И больше ни почему?
– Нет, – покачала она головой.
– Ладно, оставим эту тему. Итак, куда мы двинем отсюда?
– Понятия не имею. Вообще-то я люблю Новую Голландию.
– Решено. А вы дорогу найдете?
– Нет. сто лет не была в Питере.
– И я. Лет десять, наверное. Но на улице уже совсем темно, сейчас нелучшее время для этого города.
– Да уж.
– А давайте приедем сюда на белые ночи.
– Ну это вряд ли.
– Почему?
– Вы думаете я второй раз соглашусь на подобное приключение?
– А чем вам тут плохо?
– Совесть нечиста, а я не люблю это состояние.
– Да бросьте, что плохого в том, что мы погуляем по улицам? В такую погоду грехопадение попросту исключается! А впрочем… Может, зайдем в гостиницу, в «Асторию» например, вдруг там найдется свободный номер?
– Даже не думайте об этом! – холодно ответила Ангелина, хотя понимала, что он шутит, в глазах плясали такие черти…
– Я пошутил, Геля. Хотя был бы самым счастливым человеком, если бы… Но я все понимаю. Я еще этого не заслужил. Правда, если вспомнить мой подвиг во имя вас…
– Федор Васильевич, оставим это.
– Вы так свято блюдете Макины интересы?
– Дело не в Маке. А вообще, давайте-ка поедем отсюда в аэропорт. Так для всех будет лучше. Вернемся сегодня домой и…
– Ни за что! Сейчас еще только пятый час! Мы пойдем гулять, зря, что ли, покупали ботинки и платок! А в театр не хотите?
– Нет!
– Почему?
– Потому что после театра вы захотите ужинать.
– Вполне естественно. А вы нет?
– А после ужина вы вспомните, что у вас тут есть старинный приятель, у которого можно заночевать. Нет уж! Так и быть, погуляем часика два – и домой.
– Ну что ж… Слово дамы закон. Хотя в Питере у меня нет никаких приятелей.
Перед тем как выйти на улицу, Федор спросил у швейцара, как пройти в Новую Голландию. Пока он с ним беседовал, Ангелина надела новый платок, повязала его и подумала: как странно, я никогда не ношу платков, а мне идет. Или не платок мне идет, а этот сорокачетырехлетний мальчишка? Легкомысленный и обаятельный. Он, похоже, совсем не любит Маку. Если женится на ней, оба будут несчастны…
В этот момент в ресторан ввалилась шумная компания.
– Федор Васильевич? Вы здесь? – раздался женский голос.
Федор оглянулся и увидел Алину, закадычную Макину подружку.
– Привет, какими судьбами? – спросил он, ничуть не смутившись.
– Да я тут по работе.
– Вот и я тоже!
– А вы один?
– Один! Зашел поесть.
– А когда домой?
– Когда освобожусь! Привет, мне пора!
И он вышел на улицу.
Алина могла бы поклясться, что какая-то тетка в платке вылетела пулей на улицу. Но вряд ли это дама сердца, очень уж вид у нее неказистый. Она даже предположить не могла, что это Ангелина. А та действительно поспешила уйти. Иначе Мака через десять минут узнает, что их засекли вместе в Питере. Ее тошнило от самой себя.
– Кто этот тип? – спросила у Алины одна из ее спутниц.
– Федор Головин.
– Головин? Писатель?
– Ну да.
– Что ж ты молчала, я бы взяла у него автограф, обожаю его романы!
– Хочешь, догоним и попросим?
– Неудобно!
– Еще как удобно! Пошли скорее!
Они выбежали из ресторана. Алина умирала от любопытства, с кем это обедал престарелый жених ее подруги. Но его уже и след простыл.
– Геля, куда вы так мчитесь, на пожар?
– Я не знаю, это так удивительно неприятно…
– Да бросьте! Вас наверняка не опознали!
– Все равно!
– Нет, не все равно, и вообще, мы ничего плохого не сделали, даже ни разу не поцеловались!
– Еще не хватало!
– Мне, например, очень этого не хватает! Давайте исправим этот недочет.
– Отвяжитесь!
– Ну чего вы шарахаетесь! Ладно, не будем целоваться! Не хотите, не надо. Думаете, это большая честь – целоваться с такой кулёмой?
– С кулёмой? – ахнула Ангелина.
– Конечно, в этом платке, без каблуков – типичная кулёма.
Она вдруг издала какой-то странный звук, отвернулась и заплакала.
– Конечно, в этом платке, без каблуков – типичная кулёма.
Она вдруг издала какой-то странный звук, отвернулась и заплакала.
Он пришел в ужас и кинулся к ней:
– Геля, Геля, простите, ради бога, простите, я не хотел вас обидеть, я пошутил, Геля, Геля!
И вдруг до него дошло – она вовсе не плачет, она умирает со смеху. Странная особа, или это у нее истерика?
– Фу, как вы меня напугали, чего вы смеетесь, что уж такого смешного я сказал?
У нее от смеха уже лились слезы, она даже начала задыхаться. Он взял ее за плечи и встряхнул:
– Успокоились?
– Да!
Он смотрел на нее. От смеха она странным образом преобразилась и помолодела. Глаза сверкали, и она была сейчас так хороша, что он не удержался и поцеловал ее. Она не только не оттолкнула его, а ответила на поцелуй. У него голова пошла кругом. И в этот момент повалил снег! Крупные мокрые хлопья мгновенно отгородили их от остального мира. Они стояли и целовались, пока хватало дыхания.
– Ну все, все, – пробормотала она, высвобождаясь. – Смотрите, снег как в последнем акте «Пиковой дамы»!
– Ох уж эти литературно-оперные ассоциации! Они как-то не вяжутся с кулёмой.
– Ну и пусть!
– А можно узнать, чего вы так веселились?
– Нельзя!
– Почему? Это страшная тайна?
– Вот именно! В такой снегопад мы не улетим!
– А поехали поездом!
– Но не обязательно, что снег будет идти всю ночь.
– До ночи еще далеко, просто здесь так рано темнеет.
– Я бы не хотела жить в Питере.
– А где бы вы хотели жить?
– В Москве.
– Но там тоже мерзкий климат.
– А вообще-то я хотела бы жить где-нибудь у моря, только у теплого. Но это уже совсем на старости лет.
– Пошли к Неве!
– Зачем?
– Люблю Неву. В ней какая-то совсем особенная вода, необычайно красивая, вы не замечали?
– Замечала. Однажды даже сказала об этом, а меня подняли на смех.
Они шли, а ветер швырял им в лицо хлопья мокрого снега. Свернули за угол и едва удержались на ногах – это дуло с Невы.
– Нет, туда нельзя, снесет, – сказал он, и они повернули в другую сторону. Снег все валил. Они остановились и снова начали целоваться. Кто-то на них наткнулся и проворчал:
– Совсем одурели от этого сексу!
Они рассмеялись.
– Я хочу курить! – простонала Ангелина.
– Тогда надо куда-то зайти, иначе сигарета вмиг размокнет.
И они зашли в бар, попавшийся им на пути. Там было полутемно и малолюдно.
Когда стряхнули снег, разделись и сели за столик, он вдруг увидел, что перед ним сидит совершенно другая женщина. Почти неузнаваемая. Куда девалась прежняя Ангелина? Эта была молодой, веселой, красивой. Что с бабами делает любовь, подумал он. Неужто она меня все-таки любит? Нет, это не то… Просто она сбросила с себя груз забот, позволила себе нечто из ряда вон выходящее, а рядом мужик, который ей конечно же нравится, только и всего. Никакой любви просто по определению быть не может. И не надо, ради всего святого, не надо любви!
Он уже испугался, вдруг поняла Ангелина. Ну и черт с ним, но он как будто снял с меня какое-то заклятье. Он назвал меня кулемой, и я ощутила вдруг, что я живая, что я женщина, что у меня в жизни что-то может быть… Не с ним, конечно, он принадлежит другой, молоденькой, а я… мне скоро сорок…
В этот момент дверь открылась, вошел мужчина. И принялся неистово топать ногами, стряхивая снег. Что-то в его облике показалось ей знакомым. Она вгляделась, и ей стало не по себе. Это был лже-Стрешнев! Собственной персоной. Неприятно засосало под ложечкой. Он что, следит за мной? Настоящий Стрешнев сказал, что это все чепуха, что он его вроде бы знает…
– Что с вами, Геля?
– Нет, ничего, я просто устала.
– Надо выпить крепкого кофе! Я сейчас принесу.
Между тем лже-Стрешнев то ли действительно ее не замечал, то ли так искусно притворялся. Он сел за столик спиной к ним и ни разу даже не оглянулся. Профессионал высокого класса! Конечно, настоящий Стрешнев его знает, небось коллеги. Хотя все-таки странно, зачем этому называться именем того? Бред какой-то! Но все равно ужасно неприятно. Он что, неотступно следует за мной? И в самолете летел, а я не заметила? Но что его не было в том ресторанчике, это точно… Но тогда не валил снег и он ждал на улице, а сейчас не выдержал… Однако зачем ему за мной следить? Конкуренты наняли? Но в моем случае подобная слежка просто абсурдна. Налоговая полиция? Бред. Не те у меня обороты. Тогда что? А может, кто-то меня оклеветал, и теперь меня в чем-то подозревают? И все равно, даже если допустить такую чушь, то зачем этому типу называться именем Стрешнева?
– Геля! Геля, – тихонько тормошил ее Федор. – Что стряслось?
– Я хочу уйти отсюда.
– Почему?
– Потом объясню. Знаете что, только давайте выйдем тихонько, не привлекая внимания.
Очутившись на улице, она сказала:
– Отойдем за угол и подождем несколько минут.
– Да в чем дело?
– Я хочу посмотреть, не пойдет ли за нами один тип.
– Вы что, хвост за собой обнаружили?
– Не знаю, вот и хочу проверить.
– Ничего себе!
Они простояли минут десять, но из бара за это время никто не выходил.
– Фу, кажется, пронесло. Идемте.
– Вы можете объяснить, в чем дело?
– Объяснить – нет, сама ничего не понимаю, а рассказать попытаюсь, вдруг вы что-то поймете. Но тут такой ветрище. Федя, поехали на вокзал. Авось попадем на какой-нибудь поезд.
– Хорошо, – не стал препираться он.
Им повезло опять, нашлись места в сидячем поезде, который приходит в Москву глубокой ночью.
Когда они наконец уселись рядышком, Ангелина все ему рассказала.
– Вы убеждены, что в баре был тот самый человек?
– Абсолютно!
– И полагаете, что он следил за вами?
– Не знаю, но что еще я могла подумать?
– А хотите, я завтра пойду к настоящему Стрешневу?
– Зачем?
– Как – зачем? Разве можно это так оставлять? И вообще, пусть знает, что за вас есть кому заступиться, что это за дела, «не беспокойтесь, мадам», и все! Возмутительно!
Она посмотрела на него с таким удивлением, что он и сам удивился.
– Вы действительно готовы пойти к этому Стрешневу?
– Конечно, в чем проблема? Может, мне он хоть что-то объяснит. Вы все-таки и вправду кулема, как можно было не настоять на более или менее внятном объяснении? Одно совершенно ясно. Стрешнев по фотороботу кого-то опознал. Вы фоторобот при нем составляли?
– Нет, – покачала головой Ангелина. – Но может, все-таки тот тип случайно оказался в баре?
– В баре – возможно, но к вам-то он под чужим именем являлся отнюдь не случайно. И мне это не нравится. Вы говорите, он настаивал, чтобы вы подали заявление?
– Ну да.
– Вот это странно. Ведь если бы вы все-таки его послушали, то вполне могли обнаружить, что он не тот, за кого себя выдает. Хотя он, вероятно, настаивал, так сказать, превентивно.
– То есть?
– Он каким-то образом узнал, что с вами случилось, и испугался, что вы пойдете в милицию и обман откроется, заявился к вам в расчете на то, что вы напишете заявление под его нажимом и ему же и отдадите.
– Возможно, однако, если бы я написала заявление, то вполне могла бы поинтересоваться его продвижением или как там это называется.
– Ну тут, вероятно, психологический расчет. Вы не хотели писать заявление, не верили, что это приведет хоть к каким-то результатам, а значит, вряд ли стали бы интересоваться.
– Господи, ну зачем все это?
– Мало ли… В наше время всякое бывает. Может, кто-то… Хотя нет смысла строить предположения. Я завтра же пойду в милицию и все выясню.
– Но этот Стрешнев может отказаться что-либо вам объяснять.
– Тогда я найду на него управу. У Дуськиного мужа есть дядя, он милицейский чин. На худой конец обратимся к нему.
– А Дуська – это кто?
– Сестра, младшенькая.
– Федя, вы все время приходите мне на помощь…
– Видно, так мне на роду написано.
– Мне давным-давно никто не помогал… Ну подруги разве что…
– Я буду и впредь помогать вам.
– Расскажите про сестру.
– А что про нее рассказывать? Она прелесть, у нее хорошая семья, муж, двое детишек, сын Федька и дочка Шурка, которая ходит в сад, говорит басом и частенько огорошивает родителей такими выражениями, как будто была не в детском саду, а в портовом кабаке.
– Должно быть, это забавно.
– Еще как забавно! Но отец впадает в панику и требует, чтобы Дуська забрала ее из сада.
Она хотела спросить, есть ли у него дети, но сообразила, что он в ответ может задать тот же вопрос, а говорить на эту тему она не желала ни с кем. Сегодня, когда она как безумная хохотала на улице над словом «кулёма», она вдруг ощутила странное освобождение, как будто с нее свалилась каменная глыба, которую она все эти годы таскала, сгибаясь под ее тяжестью так, что практически ничего вокруг не видела. А тут почему-то она вдруг смогла разогнуться, ощутить легкость и понять, что сможет жить дальше не только по необходимости. Она испытывала безмерную благодарность к этому человеку. Кажется, ему от меня ничего не надо, кроме меня самой. И это прекрасно… Но у него есть Мака, сравнения с которой мне не выдержать, ведь она так молода… Да не надо мне ничего, пусть он живет с Макой, любит Маку, заводит с ней детей, но только пусть он и в моей жизни присутствует. Мы же можем быть друзьями. Ерунда, что мужчина и женщина не могут быть друзьями, сущая ерунда. Пока был жив Юзик, я не чувствовала себя такой одинокой. Он помогал мне, он был настоящим другом… Но судьба и его у меня отняла. Он умер в тридцать семь лет от инфаркта. Никто даже предположить не мог, что у него больное сердце…