Будучи по природе безобразными, дьяволы могли искусственно принимать красивую и обольстительную наружность, либо облекаться в пугающее безобразие же, отличное от собственного.
Наследники олимпийских божеств, дьяволы, долго мучили христиан памятью и образами отошедшего в вечность язычества. В четвертом веке они посещали св. Мартина, знаменитого епископа турского в образах Юпитера, Меркурия, Венеры и Минервы. Галлюцинации, хорошо понятные в эпоху, когда боги умирали, воскресли вместе с эпохой «воскресших богов», как удачно назвал г-н Мережковский века Возрождения. Уже в XIII веке св. Райнальд, епископ Ночеры, бредил дьяволами в виде давно, казалось бы, забытых Юпитера, Венеры, Меркурия, Вакха и Гебы: несомненный результат чтения классических авторов или, может быть, слишком прочной памяти язычных призраков в местности, которая и поныне носит выразительное название Ночеры Языческой, Nocera del Pagani. Чтение классиков весьма не одобрялось духовенством и, наоборот, было весьма угодно Сатане. В X веке одному раввенскому грамматику, по имени Вильгарду, явились однажды ночью три дьявола и, отрекомендовавшись Вергилием, Горацием и Ювеналом, благодарили его за прилежание, с которым он комментирует их произведения и обещали в награду, что после смерти он разделит их славу. Двусмысленная признательность эта заставила грамматика призадуматься: ему было известно, без сомнения, что христос, явясь в сонном видении блаженному Иерониму повелел ангелам жестоко высечь его за слишком усердную любовь к Цицерону.
Чаще всего дьявол меняет свою человекоподобную форму на человеческую же, которая в данном случае лучше соответствует их намерениям. К отшельнику он приходит обольстительной женщиной, к отшельнице — красивым навязчивым юношей. Нередко дьявол являлся тем, против кого злоумышлял, под видом их друзей, родных, близких и знакомых, из чего проистекали иногда большие несчастья, грехи и соблазны. Преподобная Мария из Майэ (Maille — деревня в Вандее в 14 км. от Фонте-нэ-де-Конт) открыла дьявола в лице одного отшельника, которого все считали святым. Случай, необыкновенно частый в местностях, веках и слоях народных, охваченных борьбой господствующей церкви и сект, догмата и свободы совести. У нас в России это — обыкновенная религиозная галлюцинация фанатиков старой веры, давно обратившая на себя внимание художественных писателей. П. И. Мельников (Андрей Печерский) коснулся этой темы в «Грише», а А. Н. Майков в «Страннике»:
Тому теперь недели три, сошлися
Блаженной. Герардеске Пизанскойи многим другим дьявол являлся в образеих мужей. Этот обман он часто употребляет против неутешных вдов, слишком страстно любивших мужей своих. Не столько сказку, сколько ходячий деревенский анекдот о том (потому что в народе это поверье крепко держится даже посейчас) поместил в свое собрание '«Народных русских сказок» А. Н. Афанасьев:
«Жил-был мужик, была у него: жена — красавица; крепко они любили друг дружку и жилив ладу и согласии. Ни много ни мало прошло времени, помер муж. Похоронила его бедная вдова и стала задумываться, плакать, тосковать. Три дня, три ночи бесперечь слезами обливалась; на четвертые сутки, ровно в полночь, приходит к ней бес в образе мужа. Она возрадовалась, бросилась ему на шею и спрашивает: „Как ты пришел?“ — „Да слышу, — говорит, — что ты, бедная по мне горько плачешь, жалко тебя стало, отпросился и пришел“. Лег он с нею спать; а к утру, только петухи запели, как дым исчез. Ходит бес к ней месяц и другой, она никому про то не сказывает, а сама все больше да больше сохнет, словно свечка на огне тает! В одно время приходит к вдове мать — старуха, стала ее спрашивать: „Отчего ты, дочка, такая худая?“ — „От радости, матушка!“ — „От какой радости?“ — „Комне покойный муж по ночамходит“. „Ах ты, дура! Какой это муж — это нечистой!“ Дочь не верит. „Ну слушайже, что я тебе скажу: как придет он к тебе в гости и сядет за стол, ты урони нарочно ложку, да. какстанешь подымать — посмотри ему на ноги“. Послушалась вдова матери, впервую же ночь, как пришел к ней нечистой, уронила под стол ложку, полезла доставать, глянула ему на ноги — и увидала что он с хвостом. На другой день она к матери. „Ну, что, дочка? Правда ли?“ — „Правда, матушка! — что мне делать несчастной?“ — „Пойдем к попу“. Пошли, рассказали все как было; поп начал вдову отчитывать, три недели отчитывал — насилу отстал от нее злой бес!»
Чтобы скомпрометировать св. Кунигунду, бес однажды вышел из ее спальни в виде рыцаря. Приняв образ св. Сильвана, он волочился за одной девицей и нарочно дал поймать себяунее в спальне под кроватью. Фома Кантипратийский [6] видел однажды дьявола в образе монаха, который с нарочитой непристойностью обнажился, будто бы по естественной нужде. Когда Фома окликнул — бесстыдника, он тотчас исчез. Тот же Фома жалуется на дьяволов, которые компрометировали кельнское монашество, устраивая по ночам пляски на пригородных полях и одеваясь для этих балов своих в белые рясы.
Из животных дьявол, в старину, охотнее всего являлся драконом или змеем. Но дракон не всегда метаморфоза черта, иногда он — сам черт и есть, в подлинном своем виде. В румынском языке оба они — и черт и дракон — совершенно совпадают в нарицательном имени дьявола.
В Апокалипсисе Иоанна и Видениях многих святых, Дракон или Змий, несомненно, тождественен дьяволу. В VIII веке Иоанн Дамаскин описывает дьяволов как драконов, летающих по воздуху. Змий, как истинный образ Сатаны, весьма привился к русским фантастическим представлениям встаринной церковной литературе, так и вдуховных стихах и сказочной словесности. В старообрядческой литературе этот образ получил особенно широкое и яркое развитие, которым красиво воспользовался Майков в упомянутом уже своем «Страннике»:
Иногда, однако, драконявляется существомгораздо более телесным, чем дьявол, и как бы средним между бесом и животным. Таковы все безусловно смертные драконы — людоеды романского игерманского эпоса, многие змеи наших русских богатырских былин и сказок. Иногда, наконец, дракон просто страшное животное, природная сила, злость и безобразие которого сделали его любимцем Сатаны, охотно принимающимего образ дляудобнейшего исполнения своих злодейств.
Чтобы надоедать людям, мучить их и пугать, дьявол не брезгует никаким животным видом. Рыкающими львами бродили бесы в пустыне вокруг св. Антония, ползали у его ног змеями искорпионами. Слишком тысячу лет спустя св. Колета видела их лисицами, жабами, змеями, улитками, мухами имуравьями. ВXIIIвеке св. Эгидийугадал дьявола под панцырем гигантской черепахи. В образе льва демон убил мальчика, которому, однако, св. Елевеерий, епископ турнэйский(Tournay, город вБельгии), возвратил жизнь. В образе ворона демон являлся не менее часто, чем в образе дракона, иточно также не всегда можноопределить, приемлемый ли это дьяволом вид или его собственный, Черный цветворона сделал его символом, демона в католическом искусстве, особенно вархитектурных украшениях средневековых церквей. Ворон, длясв. Евкра, обозначает черную душу грешника (nigritude peccatoris), а св. Мелитонпереводит его символ прямо демоном (corvi: daemones) (Auber). Во всяком случае, долголетний, черный и мрачный ворон — великий любимец дьявола, унаследованныйпоследним от эллинского Апполонаи германского Вотана, «Ворон черту молится»: этовеликорусское присловье сохранил Некрасов в своей повести «Кому на Руси жить хорошо». Совершенно дьявольским существом является фантастическая птица «морской ворон», вофламандских сказках; одна из них обработана Гейнрихом Гейне в изумительной балладе о «Германе веселом герое». Другую читатель может найти в моей книге «Мифыжизни»: «Царевна Аделюц». Наши русские сказки также знают Ворона Вороновича — полуптицу, полудемона который, подобно бесу-змею, похищает красавиц и сражается, с богатырями. Таковы же вороны «железные носы», залетевшие в русские сказки из арабских «100I ночи».
Не лучшей змея и ворона репутацией пользуются летучие мыши, — св. Ведаcт видел однажды, как дьяволы, взлетев стаей нетопырей, помрачили белый день, — сова икоршун. Когда черт не целиком нетопырь, то крылья у него — от нетопыря взяты. Относительно собаки Запад расходится с Востоком. На последнем, собака, друг человека, считается врагом дьявола, на Западе же она — его обычное превращение. Эта двойственность весьма старого происхождения. По дуалистическим легендам, представляющим собой смесь воспоминаний о манихейскойкосмогониии финно-тюрскихсказок, бог идьявол творили мир вместе, пока не рассорились из-за дьяволова непослушания, озорничестваи проказ. Адама бог творил уже один, сложив его из '«восьми частей». «И поидеочи имати от солнца иостави Адамаединого лежащана земле. Приеде же окаянный сатана, ко Адамуиизмаза его калом и тином и возгрями. И приидегосподькоАдаму и восхоте очи вложити, и виде его мужа измазана, иразгневался господь на дьявола и нача глаголати: окаянне дияволе, проклятый!не достоит ли твоя погибель? что ради — человеку сему сотворил еси ты пакость — измаза его? и проклят ты, буди! И диявол исчезе, аки молния, сквозь землюот лица господня. господь же снемс него пакости сатаны и. смесив со Адамовыми слезами, ив том сотвори, собаку, и постависобаку и повелестрещиАдама; а сам. отъиде в горний Иерусалим подыхание Адамлево. И прииде вторые Сатана ивосхоте на Адама напустите злу скверну, и виде, собаку при ногах Адамлевых лежащу, и убояся вельмиСатана. Собака начала зло лаяти на диавола; окаянный же Сатана взем древо и истыкавсего человека Адама, и сотвори ему 70 недугов». Здесь собака является слугой бога, стражем человека, тварью благодетельною.
Не лучшей змея и ворона репутацией пользуются летучие мыши, — св. Ведаcт видел однажды, как дьяволы, взлетев стаей нетопырей, помрачили белый день, — сова икоршун. Когда черт не целиком нетопырь, то крылья у него — от нетопыря взяты. Относительно собаки Запад расходится с Востоком. На последнем, собака, друг человека, считается врагом дьявола, на Западе же она — его обычное превращение. Эта двойственность весьма старого происхождения. По дуалистическим легендам, представляющим собой смесь воспоминаний о манихейскойкосмогониии финно-тюрскихсказок, бог идьявол творили мир вместе, пока не рассорились из-за дьяволова непослушания, озорничестваи проказ. Адама бог творил уже один, сложив его из '«восьми частей». «И поидеочи имати от солнца иостави Адамаединого лежащана земле. Приеде же окаянный сатана, ко Адамуиизмаза его калом и тином и возгрями. И приидегосподькоАдаму и восхоте очи вложити, и виде его мужа измазана, иразгневался господь на дьявола и нача глаголати: окаянне дияволе, проклятый!не достоит ли твоя погибель? что ради — человеку сему сотворил еси ты пакость — измаза его? и проклят ты, буди! И диявол исчезе, аки молния, сквозь землюот лица господня. господь же снемс него пакости сатаны и. смесив со Адамовыми слезами, ив том сотвори, собаку, и постависобаку и повелестрещиАдама; а сам. отъиде в горний Иерусалим подыхание Адамлево. И прииде вторые Сатана ивосхоте на Адама напустите злу скверну, и виде, собаку при ногах Адамлевых лежащу, и убояся вельмиСатана. Собака начала зло лаяти на диавола; окаянный же Сатана взем древо и истыкавсего человека Адама, и сотвори ему 70 недугов». Здесь собака является слугой бога, стражем человека, тварью благодетельною.
Но то же самое предание, в сказаниях мордвы и черемисов, варьируется совсем в другом направлении. «Юма, создавши человеческое тело, отправился творить душу, а к телу приставил пса, который тогда еще не имел шерсти. Злой Керемет произвел такой холод, что пес едва не замерз; потом дал собаке шерсть, и допущенный к человеку охаркал его тело, и тем самым положил начало всех болезней». В виде пуделя дьявол сопровождал папу Сильвестра II, Фауста, Корнелия Агриппу Неттесгеймского, в собачьем же виде он, обыкновенно, сторожит свои подземные сокровища и клады. Черным козлом возит он ведьм на сборища и председательствует на шабаше. Котом мурлычет в кухне колдуньи и, мало того, по чешскому поверью, каждый черный кот — только до семи лет кот, а потом обращается в дьявола. Надоедливой мухой пристает к монаху, разбивая его молитвенное внимание. И в виде красного шмеля заставляет переживать сладострастные ощущения и писать таковые же стихи талантливую русскую поэтессу М. А. Лохвицкую — Жибер. Имя Вельзевула, как древнего бога филистимлян, обозначало — «князь мух…» «— О, Везельвул, о, царь жужжащих мух» (М. А. Лохвицкая, «Шмель»).
Средние века строили мост между демонологией и зоологией с искренней верой. Целый ряд животных в христианской символике объявлен., был как бы иероглифами дьявола: змей, лев, обезьяна, жаба, ворон, нетопырь и др. И, наоборот, дьявола часто зовут «скотом»- не только в ругательной метафоре, как показывает один средневековый «бестиарий» (зоологический сборник), в котором дьявол классифицируется как животное, подобное другим зверям (A. Graf). Бесовских зверей видели не только тайновидцы в аду, мистики признавали их и на земле, — и не только в легендарных драконах и василисках, но и, например, в реальнейшей и невиннейшей по существу, жабе. Злополучное пресмыкающееся это горько платилось за свое безобразие. Бесовская репутация установлена за ним в христианстве еще Апокалипсисом:
«И видел я выходящихиз уст дракона и из уст зверя и из уст лжепророка трех духов нечистых, подобных жабам: „это — бесовские духи, творящие знамения; они выходят к царям земли всей вселенной, чтобы собрать их на брань в оный великий день бога Вседержителя. (XVI, 13,14). Начиная со II века устами Мелитона Сардинского, и сквозь все средние века жаба несет свое проклятие, зачатое еще в языческой магии и зоологическом баснословии Плиния (Hist, natur; lib. XXX.) В XII веке, у Алэна Великого[7], у Петра Капуанского, жаба — образ похабных поэтов, еретиков и… философов — материалистов, обращающих ум свой только к земным предметам! Затем, она сделалась эмблемой жадности, и распутства, а отсюда и бесом, карающим за смертные грехи этой категории. В кафедральном соборе в Пуатье и во множестве старинных церквей Франции можно видеть изображение казней, ждущих женщин за жадность, скупость, роскошь и кокетство: жабы и змеи кусают их за груди. На великолепном южном портале в средневековом аббатстве г. Муассака (Moissac; dep. Tarn-et Garonne) интереснейшая скульптурная группа изображает дьявола, со всеми отличительными его признаками, выплевывающего жабу — по направлению к нагой женщине, к грудям которой присосались две змеи, а нижнюю часть живота грызет другая жаба. Аббат Обер, автор „Истории и теории религиозного символизма“, отмечает, что жаба в символике лишена „контрастного значения“, которое имеется даже у змеи как эмблемы мудрости, а в медном Змии даже праобраза Спасителя, у ворона — как спутника св. Бенедикта и т. д. Жаба всегда — порок, грех, животное — дьявол. В этом качестве оно наказывает в немецкой сказке, записанной Гриммами, скупость и жестокость сына, отказавшего в пропитании своему престарелому отцу. Жареная курица, которую недостойный сын обедал после своего жестокого дела, обратилась в жабу и, прыгнув на лицо грешника, вцепилась в него так крепко, что он должен был носить ее и кормить своим мясом уже до самой смерти. Но злоба и месть жабы — демона не всегда воодушевляется столь дидактическими побуждениями, а весьма часто отвечают сами за себя. Цезарь из Гейстербаха рассказывает о молодом человеке, который, найдя в поле такую демоническую жабу умертвил ее. Однако, затем, мертвая жаба преследовала своего убийцу, не давая ему покоя ни днем, ни ночью и не обращая нисколько внимания на смертельные удары, которыми ее снова и снова поражают. Не помогло даже то, что ее сожгли, — она немедленно воскресла из пепла. Наконец, несчастный преследуемый, не видя, другого средства, сдается на капитуляцию — позволяет проклятой жабе укусить его и тотчас же вырезает укушенное место кинжалом. Этой местью страшная жаба удовлетворилась, удалилась и не показывалась более. Легенду эту не лишне сравнить с индусским поверьем, что человек, убивший нечаянно очковую змею, может искупить свою вину только человеческой жертвой, в силу этого избранная жертва получает рану в бедро, притворяется умершей и затем притворно воскресает, а вытекшая кровь считается жертвой, заменяющей жизнь.
В одной старинной заклинательной формуле мы встречаем моление к богу об охране земных плодов от червей, мышей, кротов, змей и других нечистых духов (A. Graf). Св. Патрикий, св. Готфрид, св. Бернард и многие другие святые предавали анафеме мух и других вредных насекомых или гадов, избавляя от них дома, города и провинции. Процессы против животных возбуждались не только в средние века, но и в расцвете Возрождения. В 1474 г. в Вазеле судили и сожгли дьявола — петуха, который надумал снести яйцо. Вызывались на суд обвиняемые и свидетелями животные, вызывались и демоны. Еще в XVII веке иезуит Санистрари д'Амено, если, только не подложно его сочинение, доказывает, что инкубы и суккубы суть животные особого рода, почему и грех прелюбодеяния с демоном, так интересовавший иезуитов Возрождения, он подводит под рубрику скотоложства.
С той же легкостью, как животный вид, обращается дьявол в неодушевленные предметы. Св. Григорий Великий сообщает о монахине, которая стала бесноваться от того, что проглотила дьявола, обратившегося в листик салата. Одного из учеников св. Илария, епископа галатского, дьявол дразнил в виде аппетитной кисти винограда. Другим он представлялся стаканом вина, слитком золота, туго набитым кошельком, деревом, катящейся бочкой, кто-то догадался узнать его даже в виде коровьего хвоста. Опять невольно вспоминаются белогорячечные галлюцинации Ивана из „Тише воды, ниже травы“:
„К нам Иван поступил в припадке величайшего уныния и, боясь быть выгнанным, покуда не пил, не переставая, однако же, слышать голоса, проклинавшие его и выходившие откуда-нибудь из графина или с потолка. Иногда неожиданно он совал в щель между половицами папироску, так как солнечный луч, ударявший в пол, представлялся ему в виде головы, которая говорила: «Нет ли покурить?»
Джин, кипевший в крови голландских художников едва ли менее, чем водка в крови этого несчастного Ивана, сделал их величайшими и изобретательнейшими иллюстраторами дьявольской трагикомедии, в которой оживала для галлюцината мертвая природа: деревья, камни, строения, домашняя утварь, кухонная посуда, рабочие инструменты.
Одни фантасты получали сатанинские галлюцинации, разбивая свои, нервы алкоголем и пороками, другие, наоборот, взвинчивали себя до них аскетическими подвигами. В препятствиях им, демон не жалел метаморфоз и доходил в последних до дерзости невероятной, перенося превращения свои из мира вещественного в мир невещественный, принимая на себя вид святых, ангелов света и даже девы марии, христа и саваофа, симулируя пред каким-либо честолюбивым подвижником, чтобы погубить его грехом гордости, полное видение горных небес. Замечательнейшую легенду в этом роде дает Печерский Патерик.