– Как я могу вас держать? Просто все так… неожиданно… Я… – он глухо рассмеялся, – хотел сделать вам предложение. Попросить вашей руки…
– Знаю, – вздохнула Федора с беспомощной детской интонацией. – Но неужели вы не видели, что я не создана для замужества?
– Видел, – признался Матвей. – Простите меня.
– Вас не за что прощать. Передо мной вы ни в чем не виноваты. Вы не знали, что я… что меня всю жизнь мучило некое «Федорино горе», – она печально усмехнулась, – которое перестало мучить. Пока ехала, написала вам письмо, оно все объяснит. Мне было бы трудно сказать это вслух.
Как назло, выдался загруженный день, а читать письмо, довольно объемное, урывками не хотелось. Вещи валились из рук, работу пришлось симулировать, потом директору вздумалось провести собрание. Коллеги спорили об учебных часах, о неравномерном распределении нагрузок, а в глазах Матвея стояла Федора в белых одеждах. Золотые с серебром кольца волос падали с головы присягнувшей на верность Христу, и облачение менялось. Черная ряса закрывала женщину от мира.
Письмо он прочел, возвратившись с работы, на скамейке в черемуховой роще.
«…Помню детский праздник, мама с отцом веселые, на мне матросский костюмчик с широкими, как юбка, бриджами, я гуляю по широкому поребрику фонтана. Проходящая женщина сказала: «Какая красивая девочка!», и отец почему-то грубо выругался. Я всегда хотела быть девочкой, но люди считали меня мальчиком, будто в игре. Думая, что все зависит от выбора одежды, я попросила маму купить мне платье. Мама сказала: «Мальчики не носят платья» и заплакала.
Слово «мутант» отец в первый раз произнес после моего обследования в больнице. Родители что-то подозревали, и подозрение подтвердилось: их сын не был мальчиком, но и девочкой в физиологическом смысле, как им сказали, тоже не был. Отец переменился ко мне и с годами возненавидел, – по крайней мере, так казалось.
В школу я пошла в форме с белым фартуком. Вместо имени «Федор», стоявшего в моем свидетельстве о рождении, появилось новое, с добавленной в конце буквой. Отец сильно переживал перевоплощение сына в дочь, стал пить. Пьяный, обвинял маму в измене, не веря в собственное отцовство, кричал, что не желает видеть в будущем «циркового урода». Когда мама забеременела и настояла на рождении второго ребенка, отец ушел от нас. В выражениях он никогда не стеснялся и объяснил уход невыносимостью жить с женщиной, рожающей «двуполых тварей». Но родилась настоящая девочка, Марина. К тому времени отец успел завести другую семью.
Свое новое положение в школе я приняла с радостью и по виду действительно ничем не отличалась от девочек, а о секрете моего тела никто не знал. Опасаясь каким-нибудь несчастным образом обнаружить непохожесть на остальных, я избегала дружбы со сверстницами. «Замкнутый ребенок», – при мне говорили маме учителя.
К отрочеству у меня выросла грудь. Я уже хорошо понимала, что из себя представляю, и знала множество подобных примеров из медицинской литературы. В четырнадцать лет, в день рождения, мне приснился сон, будто я в белом балахоне стою на куче хвороста спиной к столбу, лицом к беснующейся толпе. Человек в красном колпаке с прорезями для глаз спросил, подойдя: «В последний раз спрашиваю вас, Федор Крайнов, мужчина вы или женщина?» Я сказала: «Женщина». Тогда он взялся за ворот моего балахона и одним движением разорвал его. Толпа ахнула, подалась вперед… Человек в колпаке привязал меня к столбу, я не сопротивлялась, и, когда загорелся хворост, крикнула: «Я – женщина!» Телу было страшно и больно, я чувствовала стыд из-за того, что меня выставили на посмешище, но душа моя торжествовала. Если раньше я сомневалась, правильно ли поступаю, стремясь убить в себе все мужское, то теперь успокоилась.
Дедушка (в его честь я получила свое имя) много беседовал со мной. Вместе мы ходили в церковь, вместе молились. Он говорил: «Не думай о себе как о промахе природы, этим ты обижаешь Бога. Нам невозможно постичь Его тайн, Он выше всего заложенного в нас. Только цельность души делает человеческое существо человеком, невзирая на его половую принадлежность. Любовь к Господу нашему, любовь к земле и людям – это и есть человечье, истинно Божье».
Я просила у Бога здоровья для дедушки, счастья для Марины. Спрашивала Его о себе… Не отвечал. Нужно было вызреть до постижения. И в один прекрасный день я уразумела, что молитвы мои – не молитвы, а вымогательство. Я тщилась привлечь Бога к своим проблемам, ничтожным в свете существующих на земле забот, в то время как Он радеет о всех. Пришло понимание, как же Ему тяжело, и не меньше нашего нужна ответная любовь для подтверждения, что свет, земля и мы созданы не напрасно. Вслед за тем снизошло ко мне время, когда радость от общения с Ним перекрыла мои мирские желания, и самоощущение изменилось. Я решила стать монахиней, но не знала, имею ли право проситься в монастырь с моим изъяном.
Будь я «в норме», дедушка, может, без возражений согласился бы с этой мечтой, а тут принялся отговаривать. Боялся, что откажут, и я сломаюсь. Позднее, видя мою крепость, сказал: «Ты моя умница, но прошу тебя, помоги Марине выучиться и встать на ноги, тогда и делай как знаешь». Дедушка любил нас очень, после смерти мамы только нами и жил. Дорогой мой человек, он лучше кого бы то ни было понимал меня и всецело поддерживал…
Теперь расскажу Вам, Матвей, о «фантомном» брате Марины.
Сестренка росла болезненной, иногда неделями не ходила в садик. Дедушка тоже недужил, часто лежал в больнице, а я работала – на его пенсию мы бы не выжили, и была вынуждена оставлять Марину дома одну. Она плакала, требовала отвести ее к «папе и брату»: на маминых похоронах отец сказал ей о Вадиме.
И я решилась: впервые в своей сознательной жизни переоделась в мужскую одежду. Немного грима, парик, усы – и девушка превратилась в юношу. Это было большим испытанием для меня. Мужской костюм, перешитый из старого дедушкиного, я держала на верхней полке в нашей баньке, куда Марина бы точно не добралась. Я прибегала в обед на полтора-два часа никем не видимым братом. Сестренка подружилась с ним и перестала вспоминать отца. Улучив момент ее сосредоточенности на рисовании, я исчезала. Рисуя, Марина забывала о детских страхах, забывала обо всем. Не знаю, догадывалась ли она, кем был ее «сказочный» брат. Больше всего меня занимало, как бы Марина не догадалась о моем физическом «alter ego». Лишь однажды, уже взрослая, сестра мельком заметила, что я говорю с интонациями друга ее «одинокого детства».
Наша следующая история Вам известна. Отец при новой встрече удивил меня, это был совсем не тот человек, которого я знала прежде. Перетряхнув свою жизнь, он понял свои ошибки и, если не смог полюбить меня, то начал относиться хорошо. А Марину он полюбил даже больше, чем сына Вадима. Отец просил прощения у нас за все, винился передо мной, что когда-то открыл мачехе мою тайну. Перед смертью он и ее умолял никому не говорить о половом отклонении дочери, но слова Зинаида не сдержала. Именно моим дефектом она и ее сыновья шантажировали меня, пытаясь добиться полного владения домом. Я прекрасно понимала: как только бумаги будут подписаны, нас вышвырнут на улицу. Когда усадьбу пожелал приобрести Поливанов, Зинаида не преминула оповестить его о том, что часть дома принадлежит «женщине наполовину». Этот человек приехал на рынок и пообещал отнять у меня Анюту, если я не подпишу проклятый документ. Вы, Матвей, можете не верить, но он вправду мог. Шумиха в газетах, обнародование, позор, суд ни за что, – я представляла, я знала ликующий крик толпы! Я стояла перед дилеммой – попробовать бороться или уйти с ребенком, куда глаза глядят.
И вдруг произошло чудо – приехали Вы.
Долгая работа на рынке научила меня разбираться в людях. Я видела, как Вы, несмотря на внезапно постигшую Вас беду, стараетесь нам помочь. Затем поняла, что Анюта считает Вас родным отцом. Наш разговор подтвердил мое мнение о Вас. Наблюдая за Вами, я прониклась Вашей искренностью, разгадала Вашу печаль по Марине и любовь к ее ребенку. Осмысление этого принесло мне огромную радость, я почувствовала, что могу со спокойным сердцем доверить Вам жизнь и воспитание моей девочки.
При всем том я была единственным препятствием к вашему общему счастью. Из-за меня Вы, с Вашим щепетильным ко мне отношением, не скоро предложили бы какой-нибудь милой женщине стать Вашей женой и – да будет так! – матерью Анюты.
Священник, которому я открылась на исповеди, подсказал адрес монастыря, находящегося далеко от крупных населенных пунктов, и благословил, все же предупредив, что могут и не принять. И вот я поехала. Выслушав мою историю, игуменья посоветовала смириться, отнестись к «недостатку» как к болезни или увечью и жить в молитвах, сохраняя внутренний Божий мир: «Монашество – доля избранных, удел подлинного призвания. Монастырь не приют для одиноких, к тому же я не ведаю благословия на вашу тему…»
«Значит, такой, как я, вход закрыт? – спросила я. – Но почему? Мое сердце не одиноко – в нем Господь. Я не ищу ни покоя, ни какого-то духовного освобождения, и нет здесь скрытого намерения сбежать от мирских проблем. Поверьте, мной руководит не страх перед людьми, и не из-за возможности спрятаться от них я пришла к монастырским стенам. Я пришла потому, что люблю Господа нашего, и не об одиночестве, а об иночестве мечтаю. Желание посвятить свою жизнь Христу, готовность к этому ума своего и сердца я ощущаю с детства и с детства соблюдаю посты, молитвенное правило, читаю священные книги. Я рассказала вам все о себе, душа моя спокойна за ребенка и сердце чисто».
Игуменья вздохнула: ей, не имеющей опыта в подобной «теме», конечно, было сложно принять решение. «Я исхожу из здравого смысла, – сказала она. – Бывали случаи, когда люди с вашими особенностями в любом возрасте внезапно примыкали к полу, который раньше считали не своим. Есть ли у вас уверенность, что этого не произойдет?»
О нет! Я постаралась убедить ее в несокрушимости моего выбора. Я всей душой жажду тяжелой и ответственной монашеской службы, с радостью готова служить, куда меня пошлют, и вера моя тверже кремня.
Игуменья попросила подождать час. Я ждала, молясь. Она вышла. «Нелегкую вы задали мне задачу. Каждая имеет право испытать себя, я никого не гоню. Если уходят, то сами, осознав свою непригодность к послушанию». Я спросила: «Можно ли понять ваши слова так, что я принята?»
«Вы приняты, – известила она. – Да поможет нам Господь».
…Вот и все, что я хотела рассказать, Матвей, с огромной благодарностью и уважением к Вам.
Папы с Анютой дома не было. Ушли покупать альбом для фотографий, сказала Федора, одетая в серый плащ. У двери на табурете стояла дорожная сумка.
– Вы не хотите попрощаться с девочкой?..
– Я попрощалась с ней и Михаилом Матвеевичем. Анюта все знает.
Матвей взялся за сумку, и Федора попросила:
– Не надо меня провожать, – перекинула лямку через плечо и кивнула: – спасибо вам.
Улыбнулась уже за порогом – светлый человек на площадке, залитой вечерним солнцем из верхних окон. За притворенной дверью зашелестели по лестнице подошвы легких туфель. Потом все стихло, и наступила такая глубокая тишина, будто весь дом опустел.
Матвей подошел к окну. Федора шла, нисколько не сгибаясь под тяжестью увесистой сумки, стройная, сильная, навстречу мечте. Он ждал – оглянется, даже руку поднял, чтобы помахать. Но она не оглянулась. Стебелек мальчишеской фигурки становился все тоньше, меньше, пока не скрылся за углом остановки, и почти сразу подошел автобус.
Спустя какое-то время Матвей нашел на книжной полке незнакомую общую тетрадь и узнал Федорин почерк. Это были сказки.
…Папа с Анютой увлеченно вкладывали снимки в кластеры нового альбома. Вложили Маринины, и ни одного снимка Федоры. Она не любила фотографироваться.
– Кто это? – спросила Анюта.
– Дядя Борис с тетей Светланой.
– У него нос смешной, а тетя Светлана немножко толстая…
– Зато очень хорошая. А это – тетя Нина.
– Тоже хорошая?
– Конечно. Разве у нас с тобой могут быть плохие родственники? Мы как-нибудь съездим к Нине.
– Когда?
– Ну… Думаю, когда на черемухе вырастут блестящие черные ягодки.
– Как мои глазки?
– Как твои и папины глазки.
– Дедушка, а к тете Доре мы поедем?
– Почему нет? Напишет письмо и, если будет можно, съездим.
– Я думаю о ней и хочу плакать, но не стану.
– Вот и молодец. У тети Доры все хорошо, у нас все хорошо, зачем плакать?
– Просто я скучаю. А мы пошлем ей письмо?
– Обязательно, сердце мое.
Вместо эпилога
Два года спустяДорогая сестра Феодосия!
Извините, не знаю точно, как к Вам обращаться, поэтому написал «сестра», или «матушка» будет правильнее? Поздравляю Вас с успешным прохождением испытаний и исполнением Вашей мечты. Не сомневаюсь, что Вы так же достойно покажете себя в монахинях, как показали в послушничестве, и придет время, когда сбудется Ваша основная мечта дать вечный обет.
Пишу Вам от своей племянницы Нины, решил навестить ее, пока наши все гостят в Тель-Авиве у Рабиных. Прихватили с собой Робика (Роберта Дюббена). Кажется, у него наконец-то налаживаются отношения с Элей. Недавно Робик купил квартиру просторнее и собирается перевезти Элю с сыном из Израиля. Думаю, это удастся, там у Эли почему-то не ладится с работой, да и Робика она любит (все знают). Гертруда рада.
Анюта растет, за год вытянулась на целых два с половиной сантиметра, по сравнению с прошлогодней меткой на двери просто прогресс. Готовимся к школе, уже купили синюю форму (в ближней к нам школе у девочек синяя форма) и портфель. Со своим сводным братом Анюта очень дружна, одно удовольствие наблюдать за их играми и слушать разговоры. Он мальчик умный, читает ей вслух. Впрочем, она и сама читает, правда, пока по складам.
Были в художественной школе, один педагог весьма хвалил Анютины рисунки и сказал, что после окончания первого класса ее зачислят туда без экзаменов. Девочка по-настоящему талантлива, я имел случай убедиться в этом, когда рассматривал детскую выставку.
Кстати, о выставке! Еще до Израиля Матюша съездил в Санкт-Петербург к сестре (по матери) Анастасии, она прекрасный человек со многими деловыми знакомствами, и Матюша с ней вместе организовал выставку Марины в какой-то серьезной галерее. Выставка называется «Апрель – месяц солнца». Наверное, потому что солнца в Марининых пейзажах много. Матюша звонил, передал, со слов Анастасии, что отзывы в Интернете и газетах отличные. Возвращаясь, наши путешественники снова заедут в Санкт-Петербург.
Вы спрашивали о моем здоровье. Сообщаю: все прекрасно. Доктора меня сильно не мучают, пару раз очищал организм по новомодной методе. Живу и каждому дню радуюсь за двоих. Радоваться есть чему. Похоже, от меня скрывают беременность Матюшиной жены, чтобы не умер от счастья, а мне Анюта сообщила. Сказала, что мама (недавно Анюта стала называть Матюшину жену мамой) спрашивала ее, хочет ли она еще братика или сестричку. Анюта девочка прозорливая, догадалась – не зря был задан вопрос. Дети и я ждем сестренку, а если повезет – сразу двух братишек. В нашей родне часто рождаются двойни.
Я по старым связям выбил неплохой участок за городом, будем строить дачу. А может, дом. Планируем к осени продать квартиру моего брата, так что деньги будут. Да, внизу под нами поселилась большая семья с пятью детьми. Киру Акимовну дочь увезла к себе.
Это, собственно, все наши новости. До свидания, всегда ждем Ваших писем.
С уважением, Михаил Матвеевич.P.S. Дорогая сестра! Помолитесь, пожалуйста, за то, чтобы небесное наше ведомство простило Робику грех разбитых витрин в мебельном салоне одного знакомого нам человека под «кодовой» кличкой Серый. Полиция виновника не нашла, но мне и Матюше почему-то кажется, что это Робик (между прочим, главврач хирургической клиники в городе С.). Были кое-какие прецеденты…
P.P.S. На днях полиция взяла Серого за какие-то махинации. Прошу Вас, помолитесь, пожалуйста, и за него (настоящее имя – Вениамин), это его витрины разбил Робик (предположительно). Серый хоть и нехороший человек, но все-таки биологический отец нашего Димки.
Примечания
1
Перевод с татарского Юрия Кушака.
2
Гомер, «Одиссея», Песнь седьмая, перевод В. Вересаева.
3
«Секс снимает напряжение!» (англ.).
4
Фифи Абдо – исполнительница танца живота. Публичные выступления танцовщиц в Египте облагаются государственным налогом, по значимости этот источник бюджета стоит в списке на пятом месте после доходов от Суэцкого канала, туризма, экспорта нефти и хлопка.
5
История семьи Буэндиа описана в романе Г. Г. Маркеса «Сто лет одиночества».
6
Названия лекарств.
7
Если не очень дорого (нем.).
8
Извините, где находятся картины? (нем.).
9
Где девочка? (англ.).
10
Всего хорошего (нем.).