…А Владик тем временем покупал на Ярославском вокзале билет до станции Болшево. На смену ошеломлению и горечи пришла апатия. В голову лезли недавно прочитанные строки эмигранта Бунина, которого вдруг стали издавать: «Что ж, до весны проживу как-нибудь и один, без жены». Но, согласно стихам, что-то не складывалось – во-первых, весна уже началась. А во-вторых, без жены прожить можно – это не шутка. А ребенок?
Ребенок в любом случае должен остаться у него! Тем более сын. Галя ему сегодня родила сына. Надо же, это было сегодня. Какой длинный день! Как много всего он вместил!
…А на крыльце домика в Болшеве, где жили Иноземцевы, стоял Вилен Кудимов. Курил, мерз. Из объемистой сетки-авоськи выглядывали горлышки бутылок.
– Вот он, наконец! Папашка! Я тебя поздравляю! Ну, веди меня в дом, а то я замерзнуть успел тридцать три раза, тебя ожидаючи!
Наши дни
Город М.
Виктория Спесивцева
Список людей, один из которых погубил в пятьдесят девятом году бабушку Жанну, провалялся у матери без дела с семьдесят четвертого года по восемьдесят восьмой. Она не дура была, вдобавок журналистка, – понимала: искать в той истории правды и найти того, кто действительно виноват, – задача безнадежная. Если бабушка Елизавета по горячим следам ничего раскопать не смогла, то теперь и подавно все концы в воду канули. Однако фамилии замешанных мама помнила наизусть: Старостины (генерал и его жена), Кудимовы (Вилен и его супруга Лера), Иноземцевы (Владислав и Галина). Флоринский. Рыжов. И прислуга Варвара, чьей фамилии никто не знал и которая к семьдесят четвертому году (не говоря уж о восемьдесят восьмом) наверняка отправилась к праотцам.
Год восемьдесят восьмой возникает в рассказе не случайно. Именно тогда моя мамочка предпринимает новую попытку. Не только ради бабушки Жанны, погибшей тридцать лет назад в расцвете молодости, любви и красоты. Еще и с профессиональным прицелом. Тогда ведь время началось такое: раскрытия всяческих тайн, срывания всяческих масок. Перед киосками «Союзпечати» выстраивались очереди, в особенности по средам и понедельникам: в среду с идеями по усовершенствованию советского строя выступают «Московские новости», по понедельникам разоблачает былые преступления и злоупотребления «Огонек». Впрочем, и другие издания уходят влет: «Смена» и «Крокодил», «Известия» и «Труд». На толстые журналы – подписка по лимиту, и она исчисляется миллионами. Впервые в стране выходят «Доктор Живаго» и «Дивный новый мир», «Раковый корпус» и «Замок». Мамуля тоже – на острие гласности. Она работает в отделе информации газеты «Советская промышленность». И едва ли не каждый день на летучке главный редактор, бывший сотрудник ЦК Василий Семенович Знаменов, пытается угнаться за предписанной Горбачевым модой и гневно вопрошает подчиненных: «Где острота? Где злободневность? Почему спите? Почему ветер перемен не дует в наши паруса?» Вот тогда-то моя тридцатипятилетняя мамуля Валентина Спесивцева, взбудораженная новой политикой, и попыталась, в свою очередь, разгадать тайну гибели своей родительницы Жанны Спесивцевой. Она как раз вернулась в газету после декретного отпуска, оставив в М. на попечении прабабки Елизаветы и пратетки Евфросиньи маленькую меня. Кроме желания найти правду, присутствовало, конечно, в этой попытке честолюбивое стремление самоутвердиться, выстрелить «гвоздем», о котором все станут говорить.
Она рассказывала мне о своих разысканиях в две тысячи девятом году, смертельно больная, пришедшая в себя и нормальное состояние духа после очередной инъекции обезболивающего, которую делаю ей я.
Рассказ Валентины Спесивцевой
Реконструирован ее дочерью
Викторией Спесивцевой
Несмотря на постоянные интриги – за место на полосе, за балл на летучке, за путевку в пансионат, – в газете нашей царила если не дружеская, то уважительная атмосфера. Я старалась быть с коллегами ровной, вежливой и предупредительной. Ведь я оставалась в штате одной из самых молодых корреспонденток, вдобавок женщиной. Однако меня, скажу не хвалясь, в конторе ценили. За бойкое перо и острый язычок. За умение отыскивать правду и объегоривать советских чиновников, обходить их запреты. А еще знали, что мой невенчанный супруг и отец моей дочки политобозреватель Шербинский находится в длительной командировке во Франции (а значит, это человек, приближенный к редколлегии, главреду и опосредованно к тайнам кремлевского двора). Так что свои разыскания я начала, не выходя из конторы. И первым делом отправилась к редактору отдела науки Аркадию Казимировичу Касимскому, с которым у меня были хорошие отношения.
– Что ты можешь мне сказать, Аркаша, об этих людях? – Я положила перед ним список участников вечеринки, закончившейся смертью мамы. Касимский не был бы журналистом, если б не переспросил:
– А кто это? И зачем они тебе?
Всех карт я перед ним раскрывать не стала, бросила небрежно:
– Копаюсь в одной темке. Убийство, случившееся в пятьдесят девятом. Все имена – из тех времен: конца пятидесятых – начала шестидесятых. Возможно, они связаны с авиацией, космосом, поэтому я к тебе как к знатоку научных сфер пришла.
Аркаша, очень немногословный и деловой человек, просмотрел перечень имен. Потом попросил оставить его до завтра. «Как тебя отблагодарить?» – «Предпочитаю сорокаградусную», – лапидарно ответил Касимский.
Шли времена горбачевской борьбы с алкоголизмом, и напиток с градусами, неважно какой крепости и качества, становился желанным подарком: если человек сам не выпьет – расплатится с сантехником или трактористом. Или по случаю передарит.
Назавтра, когда я появилась в его кабинетике с бутылью «Московской», Аркадий Казимирович мотнул головой в отношении водяры:
– Поставь в шкаф, – а потом постучал пальцем по списку: – Знаю только одного. – Сердце у меня забилось в предвкушении. – Старостин, Федор Кузьмич. Был освобожденным секретарем парткома одного крупного «ящика» в Москве – авиамоторного завода. В начале семидесятых вышел на пенсию, а году в восемьдесят третьем или четвертом скончался.
– А мог он быть генералом? – спросила я.
– В отставке – разумеется.
– А иметь пятикомнатную квартиру на Кутузовском?
– Как нечего делать.
– Спасибо тебе, Аркаша! – с чувством проговорила я.
– Выпьешь со мной?
– Не трать на меня время, – улыбнулась я (за что меня еще ценили коллеги – за прямоту), – лучше пригласи учетчицу новенькую.
Касимский улыбнулся своими тонкими губами и молвил:
– Заходи еще, даже без всякого дела. Всегда рад тебе, Валентина.
Затем я отправилась в отдел проверки – в каждой редакции в ту пору имелась подобная институция. У нас, в кабинетике-закутке, царила востроглазая Инга в больших очках. Она прочитывала все сдаваемые материалы и сверяла в них имена собственные и всякую официальную информацию. К примеру, серьезной ошибкой было, если о каком-нибудь Задрищенском леспромхозе напишут, что он награжден орденом Трудового Красного Знамени – а он на деле имеет орден Октябрьской революции. Аналогично и по людям: все депутаты, министры, орденоносцы, члены ЦК, академики и прочая элита Страны Советов значилась на каталожных карточках в шкафах быстроглазой Инги. Я пришла к ней – она быстренько прошерстила списки и дала мне ответ: никого из моих разыскиваемых не значится. Узнав это, я испытала злорадство и надежду. Значит, судьба у этих типчиков сложилась не блестяще. Они не достигли золотых высот – и посему вряд ли смогут особо мешать мне в установлении истины. Правда, кто-то из них – особенно учитывая род их занятий – мог быть засекречен. Но вряд ли все, вместе взятые.
В те далекие доинтернетовские времена (продолжала свой рассказ мама) существовали другие способы поиска информации. К примеру, Московская адресная справочная. В людных местах стояли киоски, где за умеренную плату можно было узнать адрес и телефон любого жителя столицы. Одна из подобных будок размещалась неподалеку от редакции, в грязном переулке, ведущем от площади Свердлова к улице 25-го Октября[18]. Заплатив за всех рубля два, я подала список имен (Кудимовы Вилен и Валерия, Иноземцевы Галина и Владислав, Рыжов Радий и Флоринский Юрий Васильевич). Как звали жену генерала Старостина, я не ведала, а прислуги даже фамилии не знала, поэтому про них спрашивать не стала. Ответ, за которым я зашла пару часов спустя, меня ошеломил. НИ ОДИН ИЗ ЗАПРОШЕННЫХ В СПИСКАХ НЕ ЗНАЧИЛСЯ. Это могло означать три вещи. Во-первых, все они умерли. Но если с Флоринским это было неудивительно – мужчине к восемьдесят восьмому явно перевалило за восемьдесят, то пятеро остальных разменяли лишь «полтинник». Уходить в мир иной в пятьдесят по нынешним временам явно рановато. Однако имелись и другие варианты, почему они отсутствовали в базе Московской справочной. Например, все они проживали не в Москве (а может, выбыли и из страны). В конце концов, как рассказывала бабка Лиза, Иноземцевы в пятьдесят девятом ютились в подмосковном Болшеве. Может, они так и не прописались в столице, продолжали жить в подмосковном Калининграде. Мои клиенты также могли поменять фамилии – однако последнее было естественным для женщин, но никак не для представителей сильного пола.
У меня оставалась еще одна зацепка: адрес генерала в отставке Старостина на Кутузовском проспекте, где, собственно, и случилась трагедия. Самого генерала, если верить Касимскому, на свете больше нет, однако его супруга вполне могла скрипеть: лет ей в 88-м было около восьмидесяти. Вдобавок Валерия Кудимова – родная дочь Старостина, и, если верить бабуле, на момент происшествия в пятьдесят девятом она была прописана на Кутузовском. А таким жильем, пятикомнатным, на правительственной трассе, не разбрасываются. Вряд ли ее по доброй воле разменивали. (Напомню тебе, дочь, что тогда, в советские времена, даже речи не могло идти о том, чтобы квартиру продать.) Поэтому было очень вероятно, что Валерия Кудимова с мужем Виленом (если, конечно, они не развелись) продолжают проживать в той же квартире. И я отправилась в дом номер ***, неподалеку от метро «Кутузовская». Как представиться хозяевам, что сказать – я предпочла заранее не придумывать, положиться на вдохновение.
И вот я оказалась в том самом дворе, куда моя юная мать пришла, на свою беду, в осенний день пятьдесят девятого, где наша бабушка Елизавета пыталась найти правду после ее убийства. С тех пор саженцы превратились в громадные тополя и клены; появились лавочки у подъездов; гораздо больше стало припаркованных машин, изменились их марки, появились «Жигули» и новые «Москвичи» и даже один гордый «Мерседес». К тому моменту эпоха консьержей, стальных дверей и домофонов еще не наступила, поэтому я без труда проникла в нужный мне подъезд. Дело было в воскресенье, под вечер – я рассудила, что к этому времени Кудимовы переделают все свои воскресные дела или вернутся с дачи (если таковая у семьи имеется). Я позвонила. В ту пору в жилищах не обзавелись еще глазками – максимум, что имелось из средств охраны, это дверные цепочки. Но в тот раз никто не воспользовался даже ею. Дверь распахнулась, и на пороге возник человек того же возраста, что и твой отец Шервинский, – лет пятидесяти с небольшим. Он был столь же ухожен, как наш «француз», хорошо одет. Хорошо одеваться в те времена означало наряжаться в импортное, однако лишь очень немногие советские люди имели в восемьдесят восьмом подобную возможность. В данном случае представший предо мной товарищ щеголял в спортивном костюме марки «Адидас». Был он мощен головой и торсом, седоват, имел очевидное брюшко, и я почему-то сразу подумала, что зверь прибежал на ловца и предо мною не кто иной, как Вилен Кудимов, соучастник трагедии в пятьдесят девятом.
Мило улыбаясь, я вытащила из сумочки журналистское удостоверение – золотые буквы ПРЕССА на красной книжице тогда на всех производили сильное впечатление.
– Здравствуйте, я из газеты «Советская промышленность», и мы проводим блиц-опрос (на ходу придумывала я) об отношении москвичей к визиту Рональда Рейгана в Москву и его переговорам с Михаилом Сергеевичем Горбачевым.
– Что ж! – произнес хозяин и радушно распахнул дверь. – Мы уважаем прессу, и потому – добро пожаловать! – Я была хороша в свои тридцать пять и пользовалась этим. И именно оттого, мне показалось, хозяин был со мной столь любезен. Я прошла в переднюю, и мне почудилось, что в квартире больше никого нет. И я подумала, что запросто может начаться то, что теперь, вслед за Западом, называют «сексуал хэррасмент», а тогда звали просто «приставаниями». Впрочем, девочка я была уже взрослая, прошедшая со своей журналистской работой хорошую школу того, как отбривать мужчин. Или – использовать в своих целях их похоть.
– Обувь не снимайте ни в коем случае, – прогудел радушный хозяин, – и пойдемте на кухню, я угощу вас кофе, у меня настоящая «Арабика», только что друзья привезли с Острова свободы.
Мы проследовали на кухню, он впереди, я сзади, и я увидела на кухонном столе, рядом с чашкой из-под чая, письмецо в конвертике, и конверт подписан: «Москва, Кутузовский проспект, дом ***, квартира ***», а фамилия адресата: Кудимов В.В. И хоть хозяин почти мгновенно, ловким движением руки, смахнул письмо со стола, я возликовала: все сошлось, он тот, кто мне нужен, он Вилен Кудимов! Хозяин подвинул мне стул, и я, чтобы успокоиться, принялась оглядывать помещение.
Кухня здесь превосходила по размерам гостиную в той квартирке, что я снимала в Медведкове, и вдобавок имела высоченный потолок, роскошные шторы и вид из окна на Кутузовский проспект. «Хорошо живут нынче убийцы, – невольно мелькнуло у меня в голове. – Хотя кто знает, может, виноват не лично он?» Я села куда сказали и изобразила из себя послушную школьницу, умную Машу: раскрыла блокнот, навострила ручку. А хозяин и впрямь сварил кофе, разлил по чашкам, достал вазочку с конфетами и, разумеется, коньяк – французский. И рюмки. И без спросу разлил.
– Кофе без коньяка, как говорится, деньги на ветер, – прогудел он. – Давайте выпьем за судьбу, что привела на мой порог такую прекрасную особу, как вы.
Никогда не надо напрямки ни от чего отказываться, я давно постигла это мудрое правило, а потому чокнулась и чуть пригубила коньяк. Он оказался прекрасным. «До дна, до дна», – стал настаивать мужик, но я сказала:
– Спасибо вам за гостеприимство, но я на работе, мне сегодня еще писать в номер, поэтому разрешите задать вам вопрос.
– Слушаю вас внимательно.
– Итак, как вы относитесь к визиту в советскую столицу президента США Рональда Рейгана, его переговорам с генеральным секретарем Михаилом Сергеевичем Горбачевым и подписанию соглашения о сокращении ракет средней дальности?
Хозяин, почти не думая, начал отвечать. Округло, взвешенно – так, что хоть без правки в газете печатай. Мое стило только успевало летать по страницам блокнота.
– Прекрасно! – с чувством молвила я, закончив. И спросила про самое для меня важное: – А как нам подписать этот отклик? Ваши фамилия, имя, отчество? Кем вы работаете?
– Я? – будто даже немножко удивился хозяин. Глаза его смеялись. – Я Иванов Иван Иванович. Слесарь-сантехник. Да, именно так и подпишите: Иванов Иван, сантехник.
Помню, я тогда на него разозлилась. И потому, не подумав, выпалила в лоб:
– Н-да? Иванов, сантехник? А у меня есть другие данные. Вы Вилен Кудимов.
Лицо хозяина потемнело, однако он продолжил валять дурака:
– Да что вы? Как вы сказали? Ку… – кто?
Дуракаваляние, которое начал хозяин, почему-то меня убедило – даже в большей степени, чем письмо на кухонном столе. И я помчалась напролом:
– Ведь эта квартира принадлежала бывшему генералу и секретарю парткома Старостину? А вы его зять, Вилен Кудимов?
– Бог с вами, миленькая! С чего вы взяли?!
– А с того! – от его улыбчивой невозмутимости я буквально слетела с катушек. – Ведь именно здесь, в этой квартире, в октябре пятьдесят девятого года была убита молодая девушка Жанна Спесивцева, моя мать, между прочим!
Тут я вдруг вспомнила, что, когда представлялась ему, он не просто посмотрел НА удостоверение, как это делают девяносто девять процентов контрагентов. Он его взял в руки, открыл и прочитал фамилию. А я ведь тоже была Спесивцевой! Легко на его месте сложить два и два. Поэтому и мне скрывать дальше нечего.
– Здесь, в этих стенах, убили мою мать, и я хочу знать, кто это сделал и за что.
– Ой, вы такие страсти, девушка, рассказываете! – по-прежнему глумясь, продолжал мой собеседник, и я с каждой секундой все больше уверялась, что он и есть Вилен Кудимов. – Убийство! Господь с вами! Вы не бредите часом? – взгляд его стал жестким. – Может, вызвать психиатрическую «Скорую»?
– Не выйдет! – оскалилась я. Да, буквально оскалилась, как собака, – в тот момент я его ненавидела. – Карательную психиатрию в СССР отменили! А вот за такими, как вы, очень скоро приедут. Или, по крайней мере, вскроют всю вашу подноготную.
– Боже, боже! – продолжил ерничать Вилен (да, я не сомневалась, то был он!). – Какая может быть подноготная у слесаря-сантехника Иванова?
– А вот увидите! – угрожающе гаркнула я.
– Ладно, крошка, – молвил он, и глаза его жестко сузились, – только прекрасное воспитание мешает мне вышвырнуть вас отсюда. Так и быть, допивайте кофе и уходите своими прелестными ножками (пока вам их никто не обломал).
Я вскочила и рванулась к выходу. Сама отомкнула английский замок и выскочила на лестницу. Намеревалась хлопнуть дверью, но подоспевший хозяин не позволил.
– Осторожнее, девушка, осторожнее! Не надо так горячиться, можно и на ступеньках поскользнуться.
– Да пошел ты! – сквозь зубы прошипела я и скатилась с лестницы.
Во дворе я села на лавочку подальше от окон той квартиры, закурила и попыталась прийти в чувство. Не было никаких сомнений, что тот мужчина и есть Вилен Кудимов. Но после столь короткого и бесславного интервью (которое я погубила из-за собственной невыдержанности) стало ясно, что повторная встреча с ним, как и с членами его семьи, мне не светит. И что мне оставалось теперь делать?