Сколько людей погибло? Тысяча, большею частью женщины и дети. Сколько было убито атакующих? Ни одного. Почему? Время было мирное — перемирие. Мой народ был неподготовлен — все были без оружия. Неприятель скрывался в засаде.
Спасся один только храбрый Мэн-Мэйано, тот самый, который был против заключения трактата. Англичане называли его воинственным Сегемуром. Он не переставал вести войну с англичанами. Много-много скальпов собрал он. Никогда не боялся он встречи с несколькими противниками и всегда побеждал их. Чем дальше, тем отважнее становился он. Один индейский Сегемур сильнее трёх бледнолицых, говорил он с гордостью и доказывал это на деле. В один несчастный день, однако, когда он шёл, вооружённый только томагавком, ему попались навстречу три воина, одетых в кольчугу и вооружённых ружьями и пистолетами. Он убил первого, сделал никуда негодным второго, но третий, капитан в стальном шлеме, поспешил отбежать футов на десять в сторону, а оттуда прострелил сердце бедного Мэна-Мэйано. Там, по ту сторону горы, на большой дороге к Стамфорду, его схоронила овдовевшая жена. На реке, которая носит его имя, жил мой народ до тех пор, пока не умерли все, и остался один только мой отец.
Кос-Коб, так звали моего отца, принёс меня сюда, когда я был ребёнком, как и его приносил сюда когда-то дед, и показал мне место, где стоял наш Питуквепен. Он занимал всю равнину, где идёт дорога, залитая когда-то кровью. Там, в болотистых лесах, где мягкая почва, грудою свалили палачи тела наших убитых; там, у скалистого хребта за Эземуком, покоится умерщвлённое племя. Когда наступал месяц «диких гусей», дети наши шли на тот холм; они знали что там раньше всего появляется голубой цветок весны. Я тоже всегда нахожу его, и, когда сижу там, мне кажется, что я слышу крики, которые в ту ночь раздавались в охваченном огнём селении… крики матерей, младенцев, которых избивали, как кроликов.
И тогда я вспоминаю храброго Мэна-Мэйано. Дух его посещает меня, когда я сижу и пою песни моего народа… не воинственные песни, но песни далёкой страны. Я остался один. Ещё немного — и я уйду к ним. Здесь я жил, здесь я умру. — Индеец кончил и погрузился в молчание.
В этот день он взял поздно вечером свой том-том, висевший на гвозде, поднялся на верхушку большого утёса, где он всегда молился, и запел:
8. Лук лучше ружья
К числу наиболее известных заблуждений наших относительно индейцев принадлежит также убеждение, будто у них одни только женщины исполняют всякую работу. На обязанности женщин лежит действительно вся домашняя работа, зато мужчины делают всё, что не под силу женщине. Они подвергаются всевозможным опасностям на охоте, плавают в пирогах, перевозят и переносят тяжести, не говоря уже о других, более лёгких работах, как изготовление лыж, луков, стрел и пирог.
Каждый воин сам делает себе лук и стрелы, но если, как это случается часто, один из них оказывается более искусным в приготовлении оружия, то другие избирают более подходящую для себя специальность.
Преимущества лука перед ружьём заключаются в том, что он действует без всякого шума, стоит недорого, и все части его могут быть приготовлены в любом месте. Ружья во времена Куонеба изготовлялись по старинной системе, ни в чём не походили на нынешние, и между ними и луком было мало разницы. Лук и стрелы, сделанные Куонебом, всегда были наивысшего качества, да и сам он был первоклассным стрелком. Он целился в десять ракушек на расстоянии десяти шагов и все их сбивал десятью выстрелами. Вот почему охотился он большею частью при помощи лука; ружьём он пользовался только во время пролёта диких голубей и уток, и ему достаточно было одного заряда дроби, чтобы сбить десяток птиц.
Но для стрельбы существуют также свои законы, и кто желает достигнуть в ней совершенства, тот должен чаще упражняться. Когда Рольф увидел, что Куонеб почти ежедневно занимается стрельбой, он пожелал также принять участие в этом виде спорта.
После нескольких попыток Рольф почувствовал, что лук этот ему не под силу. Тогда Куонеб решил, что необходимо приготовить для него новое оружие.
Из сухого углубления под скалой он вытащил кусок обыкновенного кедра. Некоторые пользуются для этого орешником; он не так легко ломается и более вынослив, но не даёт такой скорости, как кедр. Последний гонит стрелу гораздо дальше, и она с такой невероятной быстротой отскакивает от верёвки, что это почти незаметно для глаз. Зато лук из кедра требует такого же осторожного обращения, как самый тонкий механизм. Натяните его слишком сильно — и он сломается; натяните его без стрелы — и он разорвёт верёвку; поскребите его чем-нибудь — и он расколется; мокрый он будет никуда не годен; если его положить на землю, и то он ослабеет. Если же вы будете беречь его, он будет служить вам, как преданный слуга, и ни одно дерево тех лесов не сравнится с ним.
Стрелок берёт обыкновенно ту часть дерева, где красная древесина соединяется с белой за́болонью.[3] Кусок кедра, длиною от подбородка Рольфа до земли, Куонеб стругал до тех пор, пока он не сделался плоским с белой стороны и круглым с красной, суживаясь начиная с середины, где ширина и толщина его равнялись одному дюйму по направлению к концам, где ширина его равнялась трём четвертям дюйма, а толщина пяти восьмым дюйма, причём красный слой везде равнялся белому.
Верёвка была сделана из сухожилий коровы, взятых из длинных широких мускулов по обе стороны спинного хребта; верёвкой этой Куонеб соединил оба конца лука. Когда он натянул его (плоской, то есть белой стороной к себе), то оказалось, что одна сторона его гнётся больше, чем другая, и Куонеб принялся стругать более тугую сторону, пока обе не сравнялись.
Стрелы Куонеба подходили как нельзя лучше к этому луку, но Рольфу необходимо было иметь и свой собственный запас стрел. В выборе материала не было недостатка. Длинные прямые побеги стрелочного дерева употреблялись индейцами в прежнее время, но Куонеб, имевший в своём распоряжении топор, придумал нечто лучшее. Он расколол на щепки чурбан ясеня в двадцать пять дюймов в поперечнике и выстругал их до одной четверти дюйма толщины, сделав их круглыми, гладкими и безукоризненно прямыми. На одном конце их он сделал зарубку, прикрепив к ней три гусиных пера. Стрелы были трёх видов. Все они были одинаковы по форме и украшению из перьев, но отличались своими наконечниками. Стрелы для стрельбы в цель имели кончики острые и, для большей твёрдости, обожжённые до коричневого цвета. Будь эти кончики стальные и конической формы, они действовали бы лучше, но таких негде было достать. Обыкновенные стрелы для охоты — с зазубренными стальными наконечниками, которые покупались готовыми. Они служили для охоты на мускусных крыс, уток и красного зверя. Птичьи стрелы с широкими, круглыми деревянными головками. Они предназначались для перепёлок, куропаток, кроликов и белок, а также употреблялись для наказания собак, не принадлежавших индейцу, когда они нарушали известные правила и при этом находились на таком расстоянии, что их нельзя было ударить.
«Оружие готово, — подумал Рольф. — Остаётся дать ему окончательную отделку». Часть стрелы, украшенную перьями, Куонеб окрасил ярко-красным цветом. Сделано это было не для украшения и не для указания, кому принадлежит лук, а для того, чтобы стрелу легче было найти. Ярко-красный цвет в соединении с белыми перьями предохраняет стрелу от потери. Неокрашенную стрелу трудно заметить среди листвы кустарников, зато ярко окрашенная бросается в глаза на расстоянии 100 ярдов.
Лук и стрелы держат обыкновенно в таком месте, где нет сырости. Каждый охотник запасается футляром из оленьей шкуры, а если такого не имеется, то для стрел делается колчан из берёзовой коры, скреплённый сосновыми корнями; а для лука — длинный чехол из просмолённой парусины.
Наконец наступил момент обучения стрельбе. Прежде всего требуется наложить стрелу и натягивать верёвку тремя пальцами. Большой палец и мизинец не принимают никакого участия. Мишенью служит обыкновенно мешок с сеном, поставленный на расстоянии 20 футов, до тех пор, пока стрелок не научится попадать в него каждый раз. Мешок постепенно переставляют всё дальше до расстояния 40 ярдов. Рольф не мог, конечно, никогда научиться стрелять так хорошо, как Куонеб, который практиковался в этом начиная с детства.
Индейцы признают отличным стрелком лишь того, кто может выдержать в стрельбе три испытания.
Первое испытание — в меткости.
Стрелок хорош, если он может попасть в трёхдюймовый значок десять раз подряд на расстоянии десяти шагов.
Второе — в скорости.
Может ли стрелок выпустить сразу пять стрел одну за другой? Если да — хорошо. Если шесть стрел — то очень хорошо. Семь — превосходно. Высшим пределом совершенства считается восемь.
Второе — в скорости.
Может ли стрелок выпустить сразу пять стрел одну за другой? Если да — хорошо. Если шесть стрел — то очень хорошо. Семь — превосходно. Высшим пределом совершенства считается восемь.
Третье испытание — в силе.
Может ли стрелок так сильно натянуть лук, что стрела пролетите 250 ярдов или пронзит оленя на расстоянии десяти шагов?
Рассказывают, что один индеец из племени Сиу одной стрелой пронзил трёх антилоп. Ему ничего не стоило пронзить насквозь бизона. Один индейский вождь пронзил одной стрелой бизона и бежавшего рядом телёнка.
Когда стрелок достигнет совершенства во всех трёх способах стрельбы, он может убить куропатку или белку во всякое время, может сбить пять-шесть птиц из летящей мимо стаи, может убить оленя на расстоянии 25 ярдов и не будет никогда голодать в лесу, где много дичи.
Рольф не прочь был бы сейчас же отправиться и попытать счастья на настоящей охоте, но он наделал ещё много промахов и много сломал и растерял стрел прежде, чем ему удалось принести домой рыжую белку. Он научился таким образом ценить искусство тех, которые могли прокормить себя с помощью лука. Он понял, что считать себя настоящим охотником можно только тогда, когда в состоянии будешь ответить утвердительно на следующий вопрос: отважишься ли ты пойти в дремучий лес, где много дичи, один, не захватив с собой никакого оружия, кроме лука и стрел, и пройти пешком 250 миль, добывая себе по пути средства пропитания?
9. Задуманный Рольфом план приносит хорошие результаты
Человек, который сделал вам зло, никогда не простит вам этого, — зато оказавший вам помощь в тяжёлую минуту вашей жизни навсегда останется вам благодарным. Ничто не может так сильно привязать вас к человеку, как сознание того, что именно вы оказали ему эту помощь.
Куонеб помог Рольфу и поэтому чувствовал к нему гораздо больше влечения, чем ко всем соседям своим, которых он знал в течение многих лет; он готов был даже полюбить его. Встреча их произошла случайно, а между тем они скоро поняли, что между ними должна завязаться дружба. Рольф был ещё настоящим ребёнком и мало думал о будущем; Куонеб походил на него. Большинство индейцев — взрослые дети.
Было, однако, одно обстоятельство, о котором Рольф не мог не подумать: он считал себя не вправе жить на счёт Куонеба, не способствуя с своей стороны добыванию необходимых средств к существованию. Куонеб добывал эти средства частью охотой и рыбной ловлей, частью продажей корзин и работой у своих соседей. Рольф, который всё время исполнял только обязанности работника на ферме, ничего этого не умел делать. Решив прожить всё лето у Куонеба, он прямо сказал ему:
— Позволь мне остаться у тебя месяца два. Я поищу себе работу и добуду средства на своё содержание.
Куонеб ничего не сказал ему, но глаза их встретились, и мальчик понял, что он согласен.
Рольф в тот же день отправился на ферму Обадии Тимпани и предложил свои услуги полоть кукурузу и косить траву. Какой фермер не бывает рад, когда во время посева или жатвы к нему является работник? Вопрос был только в том, что умеет делать Рольф и какую плату он желает получить? Первый из них выяснился скоро; что касается платы, то в то время платили обыкновенно два доллара в неделю. Когда же Рольф выразил желание получать половину продуктами, то оказалось, что его заработок в неделю дошёл в действительности до трёх долларов. Продукты были так же ничтожны, как и жалованье; в конце недели Рольф принёс домой мешок овсяной крупы, мешок маисовой крупы, четверик картофеля, некоторое количество яблок и один доллар деньгами. Последний он истратил на чай и сахар. Всего этого должно было им хватить на целый месяц, и Рольф со спокойной совестью мог оставаться в вигваме.
Трудно было ожидать, чтобы в маленьком соседнем городке Мианосе не узнали, что у индейца поселился белый мальчик и что мальчик этот Рольф. Обстоятельство это вызвало у соседей самые разнообразные суждения. Некоторые настаивали даже на том, что этого не следует допускать, но Хо́ртон, владелец земли, на которой жил Куонеб, не нашёл никакого основания вмешиваться в это дело.
Китчура Пек, старая девица, находила, напротив, множество оснований для этого. Она чувствовала себя призванной для миссии и считала оскорблением пребывание христианина у безбожного язычника. Она печалилась об этом в той же мере, в какой печалилась о существовании язычества в центральной Африке, где не было воскресных школ и где одежда была таким же редким явлением, как и церкви. Ввиду того, что ей не удалось уговорить ни Парсона Пека, ни старейшину Кноппа принять участие в этом деле, и что на собственные свои молитвы она не получала никакого ответа, она решилась на смелый поступок и после нескольких бессонных ночей, проведённых в молитве, отправилась с Библией к месту жительства язычника.
Она вышла в прекрасное раннее утро июня месяца по направлению к Пайнестевскому пруду с Библией в руках и с чисто-начисто протёртыми очками, собираясь сама прочесть избранные ею места язычнику.
Она вся пылала жаждой миссии, когда выходила из Мианоса, но жажда эта уже несколько охладела, когда она добралась до Оркардской дороги. По мере того, как одушевление её проходило, леса казались ей более пустынными и дикими, и она начинала уже подумывать о том, действительно ли женщины имеют право заниматься миссией? Но вот она увидела пруд… Куда неприятнее Мианоса показалось ей всё это место!.. Где же лагерь индейца? Она боялась крикнуть, и в душе ей очень хотелось вернуться домой, но сознание долга заставило её пройти ярдов пятьдесят вдоль пруда Здесь она очутилась у непроходимой скалы, которая как бы сказал! ей: «стой!». Ей оставалось или вернуться назад, или вскарабкаться на скалу. Прирождённое чувство настойчивости, присущее американке, подсказало ей: «Попытайся вскарабкаться на скалу!», и она немедленно начала долгий, утомительный подъём, пока не очутилась на верхушке огромного утёса, откуда открывался вид на Мианос и море.
Велика была её радость, когда она увидела вдали свой дом, но радость эта прошла моментально, как только она сделала ужасное открытие, что стоит над лагерем индейца. Обитатели его показались ей страшными дикарями, и она была очень рада, что они не заметили её. Она отступила назад, но затем, придя несколько в себя, заглянула вниз и увидела, что на огне что-то жарится — «крошечная ручка с пятью пальцами», — рассказывала она потом. Ужас охватил её… она слышала рассказы о таких вещах. Только бы добраться благополучно домой! Как смела она искушать Провидение! Она неслышно повернула назад, воссылая Богу молитвы, чтобы он помог ей уйти. А как же Библия? Грешно нести её обратно! И она положила её в расселину скалы, прикрыла камнем, чтобы ветер не разорвал её листов, и пустилась бегом от страшного места.
Вечером, по окончании ужина, состоявшего из кукурузы и жареного енота, индеец поднялся на утёс, чтобы посмотреть на небо. Книга сразу бросилась ему в глаза, и он подумал, что кто-нибудь спрятал её туда. Спрятанная вещь священна для индейца. Он не тронул книги, но спросил потом у Рольфа:
— Это твоя?
— Нет.
Книга принадлежала, разумеется, кому-то, кто мог вернуться за ней, а потому её не тронули с места. Там пролежала она несколько месяцев подряд, пока не наступили зимние вьюги, которые сорвали переплёт, разрознили листы, оставив, впрочем, кое-что, давшее возможность узнать много времени спустя, что это за книга, и послужившее вместе с тем к переименованию скалы. Название это до сих пор осталось за ней — «Скала Библии, где жил Куонеб, сын Кос-Коба».
10. Гроза и добывание огня
Когда Рольф в первый раз увидел вигвам, он удивился, что Куонеб не устроил его где-нибудь вблизи озера, но скоро узнал, что надо всегда пользоваться утренним солнцем, послеобеденной тенью и заботиться о защите от северных и западных ветров.
В истине двух первых положений он убеждался каждый день, но прошло две недели прежде, чем он понял значение последнего.
В этот день небо было ясно при восходе солнца, но оно скоро скрылось за тяжёлыми тучами. В воздухе не чувствовалось ни малейшего ветерка, и чем дальше, тем жарче и удушливее становился день. Куонеб ждал грозы, и она налетела с неожиданной силой и северо-западным ветром, который снёс бы вигвам, если бы не защита утёса; до вигвама доносился только лёгкий ветерок. Два сросшиеся дерева, в 50 ярдах от вигвама, так сильно бились друг о друга во время грозы, что от них отскакивали тонкие дымящиеся кусочки коры, которые легко могли бы воспламениться, не будь такого сильного дождя. То и дело раздавались оглушительные и продолжительные раскаты грома, а дождь лил целыми потоками. Они ждали дождя, но не того потока воды, который хлынул вдруг через край утёса, залив все внутри вигвама, за исключением постелей, которые возвышались на четыре дюйма над землёю. Лёжа на них, они ждали терпеливо, а может быть и нетерпеливо, пока прекратится буря, свирепствовавшая в течение двух часов. Мало-помалу, однако, ливень превратился в раздельные капли дождя, рёв бури в тихий шум ветра, раскаты грома замерли где-то вдали, и между разорвавшимися на небе облаками показались голубые просветы… вся природа кругом сделалась спокойной и довольной, но невообразимо мокрой. Огонь внутри вигвама погас и почти всё топливо отсырело. Куонеб достал из углубления в скале кусок сухого кедра и взял трутницу вместе с огнивом и кресалом, но намерения его встретили неожиданное затруднение: трут отсырел и никуда не годился.