– Зря только год потерял… – проворчал Смоленский. – Давай теперь за учебники. Через месяц на экзамены ехать. Я скажу Скляру, чтобы тебя реечником перевел, там времени побольше…
– Ты не понял, отец, – поморщился Вадим, – я уезжаю в Ленинград скоро, может быть, сегодня. А учебники можешь отдать Афонину, он поступать собирается, если не врет.
За спиной Смоленского с хрястом легло первое сваленное дерево, земля слегка дрогнула, чаще застучали топоры. И вдруг сквозь шум раздался звонкий голос Женьки Морозовой.
– Э-эй! Афоня! Ты что, ослеп?.. Я тебе влево показываю!
– Поеду в Ленинград, – облегченно вздохнув, повторил Вадим, – теперь со спокойной душой пойду в армию. В армии порядок, дисциплина… Свой долг перед тобой я выполнил. Кончишь эту трассу – поедешь на Тунгуску петь свою лебединую песню… А я оставаться здесь не могу.
Он встал, подхватил часы, брякнувшие маятником, и, обойдя Смоленского, направился к проселку.
Весь день Смоленский не находил себе места. Сразу же после разговора с сыном он поехал на второй участок трассы, бесцельно послонялся там по просеке целый час, мысленно продолжая этот разговор, и стискивал зубы, вспоминая дерзости Вадима. Потом что-то кольнуло – Вадим отправился пешком в лагерь, неспавший и голодный. А вдруг что с ним случится? Может быть, уже случилось? Не раз на трассе, да и на проселке видели медвежьи следы… Смоленский почти бегом вернулся на проселок, разбудил придремавшего на солнце Самойлова.
– Поехали!
Машину трясло на ухабах, гремела и каталась по кузову пустая бензиновая бочка, крупные пауты бились о ветровое стекло. Когда проскочили мимо первого участка, на густой пыли дороги Смоленский заметил одинокую цепочку человеческих следов. Вадим разулся и шагал босиком, размашисто, без остановок. И оттого, как с расстоянием шаг не уменьшался, а казалось, наоборот, креп, Смоленский ощутил вдруг резкий прилив негодования и злости к Вадиму.
– Поворачивай! – скомандовал он Самойлову. – Пусть немного промнется. Может быть, спесь эта вылетит!
– Чего мы туда-сюда мотаемся? – спросил Самойлов. – Что опять стряслось-то?
– Да понимаешь, Вадим закуролесил. – Смоленскому вдруг захотелось рассказать обо всем. – Тут и так хлопот до ушей, успевай только разворачиваться…
Однако он здесь же замолчал, почувствовал, что сейчас станет жаловаться, и от этого чувства сделалось еще тошнее.
– Ничего, пройдет, – успокоил Самойлов, – покуролесит да образумится. Горячая молодежь нынче, нервы у всех порченые… Чуть слово поперек, так сразу на дыбы…
После обеда Смоленский отправился пешком на створ мостового перехода, и по дороге ему пришла мысль: а что, если оставить Вадима в покое? Пусть живет как знает, пусть идет в армию, женится, пусть делает что захочет. Сколько с ним можно возиться? С пятого класса каждое лето Смоленский брал Вадима в поле. Жена часто болела, уезжала лечиться, оставлять было не с кем. Вадиму нравилось путешествовать, обычно после Нового года он уже начинал проситься на изыскания сам, расспрашивал, интересовался. А с восьмого класса стал работать, сначала при кухне, затем бегал по трассе с рейкой. Смоленский постепенно настраивал его на горный институт, да и убеждать-то особо не приходилось. До окончания школы сомнений у Вадима не было. В лето, когда он должен был поступать, Смоленский работал уже здесь, на трассе к бокситовому месторождению, а Вадим остался в Ленинграде сдавать экзамены. Телеграммы от него Смоленский так и не дождался. Вместо нее пришло письмо от матери: Вадим сдал один экзамен на четверку, а остальные сдавать не пошел. Скоро написал и сам Вадим, просился приехать на изыскания, путано объяснял причины, как оказалось потом – врал. В это время у него и появилась Ленка…
От мысли дать Вадиму полную свободу Смоленский тут же и отказался, отмахнулся, как от наваждения.
Уезжая на изыскания куда-нибудь в Сибирь или на Дальний Восток, Вилор Петрович всегда предпочитал железную дорогу. Поезд катил по Транссибирской магистрали, уплывали во мглу станции, города, деревни, грохотали встречные составы, а сердце Смоленского наполнялось торжественной радостью. Он неотрывно смотрел в окно, словно ждал, что вот-вот из-за очередного поворота покажется маленький рубленый домик, в котором жил его дед Георгий, инженер-изыскатель, либо какой-то другой знак, предмет, оставленный им. Подъезжая к Иркутску, Смоленский не мог ни есть, ни спать. Однажды он попросился в кабину электровоза. Машинист решительно отказал, и Вило? Петрович достал из чемодана увесистый том энциклопедии дореволюционного издания. «Это мой дед», – сказал он, показывая небольшой портрет. Ниже, в статье, говорилось, что Георгий Смоленский, известный в России инженер, делал изыскания под Транссибирскую магистраль и погиб, утонув в Байкале. «Стоп, – сказал машинист, – я помню, до войны одна станция здесь так и называлась – станция Смоленского…»
Отец Смоленского, Петр, начинал сразу после революции с изыскания небольших железнодорожных веток, а кончил в сороковых на Трансполярной магистрали. Когда Вилор Петрович изыскивал дорогу к Хантайской ГЭС, работал рядовым геодезистом еще, ему удалось побывать на Трансполярной, вернее, на ее остатках. Насыпь, построенная всего лишь на несколько десятков километров, уже поросла тундровыми кустарниками, затянулась мхами. Кое-где из земли торчали полусгнившие шпалы, разбитые тракторными гусеницами, здесь же, на насыпи, стояла палатка, и какие-то люди рвали остатки ржавых рельсов. Это неприятно поразило Смоленского, царапнуло по сердцу, и он, не скрывая злости, набросился на орудующих ломами рабочих. «Вы что, сволочи, делаете?! Кто разрешил ломать?!» Видимо, его приняли за большого начальника и виновато-вежливо объяснили, что рельсы снимают все, кому надо. Их же, дескать, послали сюда из геологоразведочной экспедиции, которая не выполняет плана по сдаче металлолома. Вилор Петрович пешком прошел до конца печальной насыпи, в тундре была весна, цвело все вокруг, и насыпь эта на ярком, жизнерадостном фоне выглядела длинным могильным холмом. А там, где он обрывался, стоял маленький каменный тур с ржавой пикой на вершине, от которого уходили вдаль, в тундру, сохранившиеся металлические вешки…
«Нет, я должен, я обязан сделать из Вадима изыскателя! – твердил про себя Смоленский весь остаток дня. – Это мой долг, это на моей совести…»
«Сделать изыскателя… смешно! – спорил он сам с собой. – Тут что-то не так, какая-то связь нарушилась. Охладел он совсем к работе, из повиновения выходит, неуправляемый…» Масло в огонь подлил рубщик Афонин на трассе. Он долго ходил вокруг Смоленского, мялся, покашливал, а затем бухнул:
– Мы порешили Вадиму, значит, сыну вашему, сегодняшний день не засчитывать!
– И правильно решили, – буркнул Вилор Петрович.
– Во-во! – взбодрился Афонин. – Я тоже говорю, чего он из себя строит? Если сын начальника, так все можно? Хрен! Он в бригаде работает! Мы рубимся тут в такой жаре, ад – не работа, а он захотел – ушел, захотел – в лагерь уехал- Нам-то плевать, чей он там сынок!..
Смоленский скрипнул зубами и медленно побрел к ожидающая его машине…
В лагере Смоленского ждал Шарапов. Его желтый «газик» с вылинявшим брезентовым верхом стоял, приткнувшись к камеральной палатке, поблескивая на солнце никелированными безделушками, а сам Шарапов неторопливо расхаживал по дорожке от машины к столовой. Если бы не густая, с ранней проседью борода Шарапова и такая же шевелюра на голове, его бы можно было запросто принять за чекиста двадцатых годов либо военного летчика. Кожаная скрипучая куртка на «молниях» в любую жару облегала мощную, плечистую фигуру, на голове была также кожаная коричневая кепка. Вид Шарапова всегда откровенно смешил Вилора Петровича, и каждый раз, встречаясь, Смоленский обязательно подшучивал над ним. Шарапова звали Леонард, но Вилор Петрович как ошибся при знакомстве, назвав его Леопольдом, так и продолжал звать этим именем. Шарапов не сердился, но всегда поправлял Смоленского, отчего веселил еще больше. На шутки Вилора Петровича, если они были в разговоре один на один, Леонард Шарапов тоже не обижался, наоборот, неожиданно терялся, краснел и, виновато улыбаясь, бормотал, что куртку подарил один знакомый вертолетчик и что козла на капот «газика» установил шофер директора рудника Лобова, поскольку раньше на этой машине ездил сам Лобов.
Шутить сейчас Смоленский не намеревался. Едва выскочив из машины, Вилор Петрович направился к себе в палатку, надеясь тотчас поговорить с Вадимом. Всю дорогу он думал од этом разговоре, готовился, бормоча про себя убеждающие слова.
– Добрый вечер, Вилор Петрович! – окликнул его Шарапов. – А я вас поджидаю!
– А, Леопольд, – бросил Смоленский, не останавливаясь. – Как ваши успехи?
– Успехи ничего… – проговорил Шарапов, забыв поправить Смоленского. – Идем помаленьку вперед…
– Успехи ничего… – проговорил Шарапов, забыв поправить Смоленского. – Идем помаленьку вперед…
– Счастливого пути. – Смоленский вошел в палатку: Вадима не было…
– Я давно хочу с вами поговорить, Вилор Петрович, – сказал Шарапов, следом войдя в палатку. – Серьезно надо поговорить. Вопрос жизни и смерти.
– Вы, Леопольд, как влюбленный, – проронил Смоленский, присаживаясь на раскладной стульчик и подвигая другой Шарапову. – Только у влюбленных все состоит из жизни и смерти… Вы Вадима не видели?
– Видел! – с готовностью отозвался Шарапов. – Мы с ним даже поговорили немного… Он, кстати, вашу привычку перенял, зовет меня Леопольдом! – улыбнулся Леонард. – Но я ему прощаю, хороший парнишка… Я вот что хотел сказать, Вилор Петрович, – неуверенным тоном начал Шарапов. – Живем мы с вами, можно считать, в одном городе, работаем, выходит, тоже вместе, а все нас мир не берет…
– Не возьмет нас мир, Леопольд, до тех пор пока вы крутитесь у меня под ногами, – отрезал Смоленский. – Уйдете с трассы – я вас только уважать буду.
– Ну, это как рассуждать, – несколько дерзко, как показалось Смоленскому, сказал Шарапов. – Я, конечно, признаю ваш опыт, вы уже столько дорог спроектировали, да и я раньше о вас слышал, когда мы еще с вами тут… не столкнулись. Откровенно сказать, я бы с удовольствием пошел к вам простым геодезистом, чтобы поучиться… Но сейчас вопрос не в этом. Я тоже могу сказать, что вы у меня под ногами крутитесь. Правда ведь? Я понимаю: по идее я должен вам уступить эту трассу. Вы все-таки из Ленинграда, с опытом, а я местный, родился и вырос тут вот и первый раз в жизни сам проектирую дорогу… Вы знаете, Вилор Петрович, я с детства мечтал, что сам, собственными руками буду облагораживать нашу глухомань. Дороги строить или еще что, но буду.
«Мальчишка, – думал Смоленский, разглядывая коричневую блестящую куртку Шарапова, – мечтал строить, глухомань… Ты еще не знаешь, что такое слово «работа». Тебе все еще игрушки чудятся, маузер нацепил…»
– Ну что вы от меня хотите? – перебил его Смоленский, – Что вы предлагаете?
– Пусть ваши люди мне не мешают, – с готовностью ответил Шарапов. – На прошлой неделе ваши рубщики с моими драку затеяли. Я фамилию одного записал – Афонин. А второго так запомнил, без бумажки, это ваш сын, Вилор Петрович.
– Вадим? – непроизвольно спросил Смоленский.
– Ага, – подтвердил Шарапов, – он ходил задирался, а этот Афонин потом выскакивал и с кулаками…
«Ну не подлец ли, – Смоленский сжал кулаки, – на каждой шагу Вадим, Вадим… Только и слышу. Ну погоди, я с тобой поговорю…»
– А на этой неделе кто-то из ваших стащил две дальномерные рейки, – продолжал Шарапов, – и ведь что, гады, сделали? Изрубили! Мои ребята нашли одни обломки… Я, естественно, по своему начальству не докладывал, но если так будет дальше – напишу рапорт Лобову. Так же работать невозможно! Мои-то вашим не пакостят! Я Скляру об этом рассказал, а он – я в ваши дела со Смоленским не вмешиваюсь!
– Хорошо, – сквозь зубы проговорил Вилор Петрович, – я обещаю, что подобного больше не случится.
– Я, естественно, вам верю! – улыбнулся Шарапов. – Вы-то можете подействовать. Этот Скляр ваш ни рыба ни мясо… В самом деле, что нам делать? Я вообще думал, хорошо бы встречу между нашими партиями организовать, танцы и все прочее. У меня же в партии девчоно-ок!..
– С танцами вы загнули, Леопольд, – поморщился Смоленский. – Мы на работе, а не в доме отдыха.
– Это правильно, – быстро согласился Шарапов. – Это точно! – И куртка его отчаянно скрипнула. – Я тоже Лобову говорю, давайте работать без выходных, как ленинградцы. А он ни в какую. Мол, ленинградцы-то зимой отгулы получат, а у нас они не положены… Партия-то моя подчиняется лично Лобову, а он мужик твердый… Без выходных трудновато?
– Трудновато, – неожиданно согласился Смоленский и вздохнул.
– Откровенно сказать, я вам завидую, Вилор Петрович. Вы работаете в институте, у вас размах – дай бог! По всей стране. А я торчу тут, при руднике, и никакой почти перспективы. – А как же с освоением глухомани? – улыбнулся Смоленский. – Вы, Леопольд, проявляете непостоянство…
– А с глухоманью просто! – отозвался Шарапов. – Разбудят ее, я уверен, лет за пять-десять, а потом мне куда?.. Эх! А у вас в институте есть где развернуться! Завидую!.. И Вадим мне ваш нравится. Вы не думайте, я на него не в обиде!
Шарапов распрощался и укатил. Световые сигналы его машины долго еще мерцали в темноте тревожными красными огнями. Смоленский повернул к лагерю, откуда доносился едва слышный бой гитары и приглушенное пение. Это была наверняка Женька Морозова, и Вилор Петрович решил немедленно с ней поговорить о Вадиме. Он прибавил шагу, но в это время сзади послышался звук приближающейся машины и ударил сноп света. «Леопольд возвращается! – подумал Смоленский. – Забыл сказать, что он меня ко всему еще и любит, и уважает, и готов пойти в ученики!» Смоленский, не оборачиваясь, продолжал шагать к лагерю в белом круге света сбавившей скорость машины, и огромная его тень плясала впереди. «Какой он, к черту, ответисполнитель, – продолжал думать Смоленский, – если только год назад кончил заочно институт? Кустарь, хуже того, мечтающий кустарь…»
Резкий звук автомобильного сигнала сзади оторвал Вилора Петровича от размышлений. Он обернулся. В пяти шагах от него затормозила, подняв столб пыли, «Волга», из которой тут же кто-то вышел. Свет фар бил в глаза, и Смоленский не сразу узнал Валентину Сергеевну.
– Мы едем и думаем, кто это бродит по дороге? – заговорила она. – Какой-то горбатый старик!
– Горбатый старик – это я! – улыбнулся Смоленский, обнимая Валентину Сергеевну. – Не спится, и я брожу по ночным дорогам… Откуда же ты взялась, тетя Валя? Неужели после моего письма?..
– С вокзала, Вилор, взялась, – засмеялась Валентина Сергеевна. – Стала ловить попутку на дороге, а тут «Волга» подвернулась.
Смоленский резко ощутил облегчение, необычное за последнее время. С приездом Валентины Сергеевны, казалось, исчезнут все проблемы и с Вадимом все уладится, она умеет убеждать.
– Машина-то за тобой, Вилор, – тихо, с каким-то испугом сказала Валентина Сергеевна. – Мы в дороге разговорились… Что здесь случилось?
– Ничего… – проронил Смоленский, а в сознании промелькнуло: не иначе Вадим что натворил. Нет же нигде, подлеца!
Тем временем из машины вылез человек и шагнул к Смоленскому.
– Смоленский? – спросил он, протягивая руку.
– Да… В чем дело?
– Вас приглашают в горисполком к товарищу Курилину, – сообщил приезжий. – Ехать нужно немедленно.
Двигатель машины заглох сам собой, и со стороны лагеря четко донесся звук гитары и пение…
3
Валентина Сергеевна проводила взглядом удаляющуюся «Волгу» и пошла было к костру, но тут из тьмы вывернулся Вадим.
– Отца увезли? – не здороваясь, спросил он. – Куда это его?
– Сказали, в горисполком, – проронила Валентина Сергеевна, рассматривая Вадима. – Ну, здравствуй, бунтарь. Объясни-ка, что у вас происходит?
– Все объяснять – дня не хватит, – отмахнулся Вадим. – Идемте в палатку.
Они прошли мимо костра, казалось, незамеченными, ко едва скрылись, как с улицы донеслось: «Как будто Астахова приехала! Видели тетю Валю?..»
Вадим поставил чемодан Валентины Сергеевны и сел на раскладушку.
– Сейчас гостей навалит… – безразлично сказал он, – а главный гость уже удалился…
– Какой еще главный? – спросила Валентина Сергеевна.
– А-а, есть тут один, Шарапов Леопольд, отцов конкурент… вернее, соперник.
– Ничего не пойму, – пожала плечами Валентина Сергеевна. – Что здесь вообще происходит, Вадим? Ты-то можешь сказать?
– Нет! – картинно воскликнул Вадим, вздымая рука вверх. – Я сам ни черта не пойму. Кажется, идет какое-то состязание. Мой преподобный отец и этот Леопольд уперлись лбами и так стоят…
– Хватит тебе болтать! – оборвала его Валентина Сергеевна. – Твоего отца неизвестно куда увезли, а ты тут мелешь…
– Вы же сказали – в горисполком, – улыбнулся Вадим. – И ничего там с ним не случится. Мой отец – камень. Я только до сих пор не пойму, почему он не скажет этому Леопольду «брысь!». И сразу бы все стало на место…
– Иди-ка позови Скляра или Боженко, – перебила Валентина Сергеевна.
– Погодите, теть Валь, они сами придут! – отмахнулся Вадим. – А вас что, отец выписал сюда?.. Чудеса!.. Но вы, теть Валь, не обольщайтесь, предупреждаю. Ничем вы тут не поможете. Вообще, черт знает кто может помочь! Они так лбами уперлись!..
– Из-за чего… уперлись?..
– Из-за дорог! – беззаботно ответил Вадим. – Из-за них, проклятых. На новый рудник ведут сразу две дороги! Отец – свою, Шарапов – свою. Места им не хватает, ну и схлестнулись.