Он оторвался от окна и поплелся обратно к кровати. Ноги не держали, подламывались, как сухие хворостины. На кровати он был не один — кто-то лежал, укрывшись с головой одеялом! Леха поморгал, помотал головой — отчего она чуть не взорвалась! Он попытался сосредоточиться, родить одну-единственную мысль. Бесполезно, не выходило. Голос разума нес какую-то белиберду. Проблемы со связью. Откуда здесь Лида? В пьяной компании ее вчера не было. Пришла под занавес — морально поддержать перебравшего любимого? Ну и дела. Да уж, вчера он был сам на себя не похож… Он забрался на кровать, потряс скорчившееся под одеялом тело. Оно завозилось, застонало, потом вдруг резко вздрогнуло. Откинулось одеяло, женщина, лежащая на кровати, судорожно повернулась, и на Леху уставились объятые ужасом глаза Татьяны Струве…
Он так и сел. Татьяна была в чем мать родила. Лицо измятое, опухшее, волосы всклокочены, торчали в разные стороны. Она с неописуемым, каким-то первородным страхом смотрела на остолбеневшего Корчагина. Потом взглянула на себя, сдавленно ойкнула, схватилась за одеяло и натянула на подбородок. Ее зубы выбивали барабанную дробь. Судя по всему, Татьяна переживала аналогичное похмелье.
— Ты что здесь делаешь? — прохрипели оба одновременно. И после пронзительной, насыщенной драматизмом паузы, добавили: — Как мы здесь оказались?
Леха лихорадочно тер виски. Он надеялся, что все образуется, вернется на круги своя. Женщина пропадет, а вместе с ней и чувство ошеломительной паники. Она следила за ним распахнутыми глазами, придерживая одеяло.
— Н-не может быть… — спотыкаясь, просипел он. — Т-танюха, ты что, охренела? Я не мог тебя сюда притащить… мы не могли… у меня же Лида…
— Лешенька, родной, я не помню… — глаза девушки стали наполняться слезами. — Честное-пречестное, не помню… Но я тоже не могла, я же не такая сволочь… Я волновалась за вас — за тебя, за Вовку… Он сказал перед уходом, что вы встречаетесь в «Созвездии»… А потом позвонила Маринка — она вчера была в «Созвездии» со своим хахалем, сказала, что у вас тут разборки, драка, приезжала милиция… Я очень волновалась, прибежала в ресторан, пыталась вас вразумить, выпила несколько бокалов, чтобы Вовке меньше досталось — я никогда еще такими пьяными вас не видела… Потом я просто отключилась… я вообще ничего не помню, Лешенька…
— Мы точно с тобой не спали?
— Господи, да за кого ты меня принимаешь?.. Я люблю тебя, Лешенька, ты прекрасно об этом знаешь, но чтобы пойти на такое… Вот если бы ты сам настоял, я бы не удержалась…
— Да что ты несешь, идиотка? — Леха в гневе сжал кулаки, но не бить же ее…
— Подожди… — Она заглянула под одеяло, ощупала себя какими-то рывками, оглядела простыню, на которой сидела. — Ф-фу, расслабься, Лешенька, у нас с тобой ничего не было… — сквозь мертвенную бледность стали проступать стыдливые розовые пятна. — У меня месячные в разгаре, я в тампоне… вернее, тампон во мне…
Вот это уже значительно лучше… Леха облегченно перевел дыхание. Мысли прорывались через слипшиеся извилины. Реальная подстава! Опоили, демоны! Кто-то конкретно копает под Леху и его друзей. Наняли войско в соседнем поселке, чтобы сделать из них отбивную, но войско бежало, получив по шапке. Тогда вступил в действие план «Б». Дискредитировать перед Лидой! Офоршмачить перед всем честным народом! Пригрозили персоналу, заволокли бесчувственные тела на второй этаж в первый подвернувшийся номер, раздели, положили в одну койку. Да чушь, подотрутся! Нет реальных свидетелей, что Леха с Татьяной в обнимку входили в номер. Этого не было и быть не могло! Могут быть фальшивые свидетели, но с фальшивыми он разберется. Доказать наличие злого умысла — раз плюнуть! Месячные у Таньки — это так кстати…
— Слушай, Татьяна, обо всем, что было и чего не было — молчок, — зашептал он. — Сейчас я сваливаю, а ты побудь тут еще минут десять, а потом тоже сбегай. Лучше через заднюю дверь, чтобы на глаза никому не попадаться… И, я тебя заклинаю, никому ни звука, уяснила? А я пока разберусь, какая падла это паскудство затеяла…
— Да-да, Лешенька, конечно, я же не дура… — яростно кивала Татьяна.
Он соскочил с кровати и, отчаянно воюя с «куриной слепотой», начал шарить по полу. Где его модные винтажные джинсы? И чуть удар не хватил, когда негромко постучали в дверь! Леха икнул, тупо воззрился на Татьяну. Та сделала лицо коммунарки перед расстрелом и пожала плечами. Он приложил палец к губам – сердце от волнения неслось вскачь, как табун по прерии. Постучали громче. Татьяну передернуло, она с натугой сглотнула и зачем-то спряталась с головой под одеялом. Посетитель определенно знал, что в номере кто-то есть. Но Леха не мог открыть – приступ паники, предательской трусости скрутил и вязал узлом, он застыл на полу в раскоряченной позе. И тут дверь стала медленно открываться! Разрази ее гром, она не была закрыта на замок! Кожа покрывалась гусиными мурашками. Он не мог пошевелиться. В номер медленно вошла смертельно бледная Лида Холодова – в своей любимой розовой курточке, с наспех собранными на затылке волосами – и потрясенно уставилась на то, что предстало ее взору…
Минута трагического молчания вылилась в целых две! Леха что-то беспомощно проблеял и закашлялся. Лида молчала, только нижняя губа немного подрагивала. Она не верила своим глазам. Посмотрела на него, на мятые, пропотевшие простыни, на то, что скорчилось под одеялом.
— Лидок, я объясню… — хрипло исторг Леха.
— Ты объяснишь, я знаю… — Лида перевела дыхание, закрыла глаза. А когда открыла и обнаружила, что ничего не меняется, они стали наполняться слезами. Они не выливались, скапливались в глазах, отчего те становились очень большими, объемными, блестели, как озерная гладь под лучами солнца… — Мне кто-то позвонил, Леша, не представился, сказал так сочувственно, что хочет открыть мне глаза, чтобы я знала… Сказал, куда я должна прийти, чтобы все увидеть… А мне еще было так странно, что ты не позвонил утром…
— Подожди, не делай выводов, я же говорю, что все объясню… — закаркал Леха. — Это совсем не то, что ты думаешь…
Лида не стала развивать тему, подошла неуверенно к кровати, откинула одеяло. Завизжала Татьяна, сжалась, обняла себя за плечи. Она пыталась что-то сказать, но все слова сплетались у горла, ее чуть не вырвало.
— Боже мой… — потрясенно прошептала Лида. — Танюша, неужели у тебя наконец-то получилось… Ну что ж, поздравляю, ты долго шла к этому дню.
— Прекрати… — захрипел Леха. — Мы сами не понимаем, как здесь оказались…
Лида отмахнулась и побрела к выходу. Прорвало, лопнула пленка поверхностного натяжения, и слезы градом хлынули из глаз…
— Подожди, не уходи, послушай… — выдавил из себя Леха и бросился за ней. Но она с силой захлопнула дверь — и ему едва не перепало по лбу! Он отшатнулся, ноги переплелись, Леха треснулся об пол мягким местом. Взметнулся, издавая завывающие звуки, выбросился в коридор. Мимо шли какие-то люди, засмеялись при виде взлохмаченного парня в трусах. А Лида уже убегала от вселенского позора, сверкали пятки, она свернула за угол на лестницу…
Он опомнился, преследовать девушку в таком виде — позорить обоих. Он бросился обратно в номер, рухнул на кровать ничком, застонал в отчаянии, замолотил кулаками по матрасу. А Татьяна уже сидела над ним, забыв, что она тоже нагишом, пыталась успокоить, касалась пальчиком плеча, давилась слезами.
— Леша, успокойся, ты ей все объяснишь… Ну, хочешь, я сама ей все объясню…
— Татьяна, замолчи, без тебя тошно… — рычал Леха, грызя несвежую простыню. — Уйди от меня, Татьяна, ненавижу тебя… Мать твою, как же я тебя ненавижу…
Он плохо помнил, как доволокся до дома. Прохожие шарахались, уступали дорогу. Остатки разума подсказывали, что затевать разборки в столь плачевном состоянии — в свой же пассив. Он проник в дом с заднего крыльца, чтобы не светиться у конюшен. Припал к крану с водой и пил, пока пузо не стало рваться. Доволокся до постели, рухнул. Он все прекрасно понимал, догадывался, кто устроил это испытание. Но чтобы что-то предпринять, он должен выйти из мерзкого состояния. Он обливался потом, руки не слушались, дважды ронял телефон, прежде чем донес его до уха. Антон Вертковский не отзывался. На пятнадцатом звонке ответила Люсьен, на которой он женился по счастливой глупости (иначе и не скажешь), стала припадочно орать, что она такого не потерпит, она лично прибьет этих так называемых друзей ее мужа! Во что они его вчера превратили! Он на человека не похож! Добрел до дома на автопилоте в три часа ночи, абсолютно без памяти, грязный, как чушка, остаток ночи провел в обнимку с унитазом — его не просто рвало, его наизнанку выворачивало! А сейчас «оне» изволят спать, и она оторвет башку любому, кто посмеет в ближайшие двадцать четыре часа разбудить это чмо!
Вовка Струве до телефона доволокся, но долго не мог исторгнуть что-то вразумительное. Он булькал, стонал, путал порядок слов с проглоченными окончаниями.
— На каком языке ты говоришь, Вован? — взмолился Леха. — Я не понимаю…
— Ну, так это… — Вовка кое-как откашлялся, отдышался, речь полилась яснее. — На языке Кирилла и Мефодия, я других не знаю… Слушай, я вообще ни хрена не помню, что было вчера, вроде Танька нарисовалась в кабаке, но что-то нет ее дома, или я плохо искал… Опупеть, слушай, ну это полный улет — что мы вчера замутили? Не помню, где бродил, куда все делись… Вааще не помню… На пилораму занесло на Лесосечной, огреб от каких-то гоблинов, поблевал, вроде полегче стало… Вот смотрю на себя в зеркало, Леха, и чуть не плачу. Есть человек-паук, а я, блин, человек-мудак, в натуре…
Относительно прилично чувствовал себя лишь Шура Коптелый — у этого «специалиста» имелась масса способов, как побороть взбесившееся похмелье.
— Да нормально все, Леха… — просипел Коптелый. — Правда, плохо помню, кто ты такой… Знаешь, я бы сам до дома с дружеской попойки не добрался — доволокла одна героическая самаритянка… Сейчас она спит, а я на нее задумчиво смотрю, опохмеляюсь. Не могу понять, выпить еще или она мне уже нравится… Слушай, ты какой-то не такой, — обнаружил приятель. — Нет, я понимаю, великий бодун, все такое… Но все равно ты какой-то не такой…
Леха поведал — в четырех словах. Коптелый чуть водкой не подавился.
— Да уж, приятель, я бы в долю к тебе не пошел… Не свезло так не свезло… Но слушай, это же фигня, ты ведь можешь своей девчонке все объяснить? Неужели не поймет? Но придется тогда и про наркоту, и про тех троих, что пешком с горы спустились…
— Надеюсь, объясню…
— Слушай, ты уверен, что нас одурманили? — забеспокоился Коптелый. — У меня просто организм сильный, он не всегда понимает, когда его одурачить пытаются…
— Уверен, Шура… Нужно что-то делать с этой бедой, пока нас окончательно по стенке не размазали… Придем в себя — наедем на «Созвездие», ведь какая-то падла нам все это в бухло подсыпала… А также выясним, кто такая Маринка — якобы подружка Татьяны, и хорошенько ее потрясем — это она позвонила Таньке, после чего та прибежала в «Созвездие»… А Танька в этой гадости, как ни крути, ключевой персонаж…
– Слушай, а лихо нас сделали, – подумав, заявил Коптелый. – Нет, серьезно, Леха, не обижайся. Тебе не кажется, что в этой гадости много рыл завязано?
Он должен был прийти в себя — какими бы токсинами ни забили его организм! Четыре часа на сон — без вариантов, не протрезвеет, если не поспит. Он поставил будильник — и проспал, его-то мать! Вскочил, когда на землю опустились сумерки. Все локти обкусал, приплясывая по дому. Ведь его Лидунька дико мучается и страдает, а он тут дрыхнет без задних ног! Яд из организма еще не вышел. Он изгонял его контрастным душем, убойной дозой кофе, выскребал станком щетину. Впихивал в себя бутерброды с колбасой, которые не желали селиться в желудке и выталкивались обратно.
Тьма накрыла Аргабаш, когда он нарисовался в относительно сносном виде и с букетом алых роз у дома депутата Холодова. Он решительно отворил калитку, прошествовал по дорожке к дому. «Кавказец» Джим укоризненно смотрел ему вслед — мог бы и косточку захватить. Прости, старина, не до тебя… Проход в святая святых преграждал угрюмый Виктор Петрович в велюровом домашнем костюме — он был уже в курсе вероломства, жертвой которого пала его дочь. Он насупился, сунул руки в карманы. Такое впечатление, что вокруг мужчины витал ореол, какая-то блеклая рябящая кайма. Попробуй разберись, что за штука такая — да Лехе, собственно, не до этого было.
— Простите, Виктор Петрович, Лида дома? — со смирением в голосе заехал Леха.
— Цветы принес, надо же, — фыркнул человек и депутат. — Нам Лида все рассказала. Как же так, Алексей? Почувствовал себя свободным художником? Быстро же наша дочь тебе надоела. Прости, но к Лиде мы тебя не пустим. Поплачет и перестанет, в следующий раз умнее будет. Уходи, этот дом для тебя закрыт.
— Меня подставили, — мрачно бросил Леха. — Ничего не было.
— А это ты какой-нибудь проститутке расскажи, — брезгливо поджал губы Виктор Петрович. — Мы тоже телевизор смотрим и всякие разные киношки…
— Уходи, Алексей, — выросла за спиной депутата его супруга — стройная и строгая Галина Игоревна. — Уходи — и не появляйся никогда рядом с нашей дочерью. Будет для нее уроком… И не заставляй нас вызывать милицию, Алексей. А полезешь в окно — на тебя заведут уголовное дело за проникновение в чужой дом.
И вокруг этой женщины витал еле уловимый ореол. Но Леха не за тем пришел, чтобы разбираться, что за дрянь витает вокруг людей. Прорываться с боем через будущих родственников было не дело.
— Хорошо, — сказал Леха. — Тогда слушайте, Виктор Петрович и Галина Игоревна. Всю правду скажу, ничего не утаю. А начать хочу с того, что я никогда не изменял вашей дочери и люблю ее больше жизни…
Его рвало и несло. Он выдал сжато и лаконично весь расклад — довольно тихо, чтобы не орать на весь город. Поставка марихуаны через район, известие о том, что конюх Ракович заимствует чужих лошадей и использует их для переправки наркоты через перевал в соседний район. Побитые уголовники, костер из анаши на бешеные деньги, подозрения насчет Рудницкого, лютый махач у «Созвездия», когда четверо душевно накостыляли восьмерым, продолжение банкета, суровый «выезд» без особых на то алкогольных причин, апофеоз — два голых тела в одной постели и такой своевременный анонимный звонок их дочери…
— Неожиданно, правда, Виктор Петрович и Галина Игоревна? — закончил Леха. — Такое возможно выдумать? Человек без сознания способен снять девочку и что-то с ней сделать? А закончить позвольте тем же, чем и начал: я пуще жизни люблю вашу дочь и не изменю ей даже под дулом пулемета. Не пора ли что-то делать с заместителем главы районной администрации, как вы считаете, Виктор Петрович?
Мужчина и женщина подавленно смотрели на человека, кардинально меняющего их представление о жизни. Странные люди наши депутаты — либо по уши в дерьме, либо полностью не в курсе…
— Позволите подняться наверх? — намекнул Леха, беря на изготовку букет с розами. — Уверен, ваша дочь меня простит… хотя ума не приложу, за что ей меня прощать.
— Из-за тебя у нашей девочки серьезное потрясение, — поколебавшись, вымолвила Галина Игоревна. — Она весь день плачет. Может, ты и не соврал, Алексей, но все, что с ней происходит, — это только по твоей милости. Мы не можем равнодушно наблюдать, как наша дочь чернеет от горя.
— Но именно этим вы и занимаетесь, — Леха нахмурился. — Позвольте пройти, Виктор Петрович и Галина Игоревна? Я постараюсь все исправить.
— Господи, да пусть идет… — выдохнул депутат. И Леха, воспользовавшись минутным колебанием будущей родни, просочился в дом…
Он прыгал по ступеням с колотящимся сердцем, сжимал, как трехлинейку, алые розы. Вошел без стука — Лида уже знала, что он идет, его шаги с другими не спутаешь, приготовилась к обороне. Горела лампа на столе, за которым она сидела до его прихода. Бледная, опухшая от слез, такая трогательная в своем запахнутом халате с солнышками… Она отступала, яростно мотая головой, твердила, как заевший попугай:
— Уходи, Леша, все кончено, я уже решила. Твои слова ничего не изменят. Уходи, Леша…
— И все же я попытаюсь, любимая, — он пристроил на тумбочке розы, шагнул вперед, чтобы ее обнять. Она отшатнулась с ужасом.
— Уйди, я не шучу… Как ты можешь после того, что было…
— Послушай, я тебе не изменял…
Она заплакала, сделала попытку вырваться из комнаты, но он загородил дорогу. Она завыла, бросилась к окну — его недавно открывали, рама была закрыта не полностью. «Выброситься решила? — мелькнула тревожная мысль. — На тот самый смородиновый куст?» Но она прижалась спиной к подоконнику, выставила руки.
— Леша, не подходи, пожалуйста… я тебя умоляю. Что тебе еще непонятно? Я буду кричать…
— Хорошо, милая, хорошо… — он остановился, не стал к ней прикасаться — хотя желание заключить ее в объятия просто сводило с ума! — Я не буду тебя трогать, просто выслушай, хорошо? Слушай, не перебивай, а потом сама решай, будешь меня любить или все кончено. Ты готова слушать?
— Господи, Леша, я не хочу ничего слушать, иди к своей Татьяне…
Да кто их выдумал, эти чертовы латиноамериканские страсти?! Объясняешь элементарную вещь — а словно товарный вагон на аркане тащишь! Ничего, он пройдет через это. Но не успел он приступить к героическому изложению своей летописи, как снова все пошло наперекосяк! За окном царила тьма, он ничего не видел и не чувствовал. И вдруг удар, распахнулась с дребезжанием оконная рама, треснув Лиду по спине! Ее швырнуло в объятия Лехи. Ему хотелось ее обнять, но не так же! Руки заняты, и времени на раздумья не было. Маска вылупилась из темноты, обычная маска-балаклава — раскатанная шапочка с прорезями для глаз! Некто спрыгнул в комнату, грубо толкнул в спину Лиду — и повалились оба! Спрыгнул кто-то еще, побежал к выходу из комнаты, запрыгал по лестнице. Лида извивалась, что-то ойкала. Алексей рассвирепел — да что за дела, в натуре?! Он пытался приподняться, сбросить с себя девушку, чтобы не мешалась, но она от страха вцепилась ему в ворот, дышала в лицо этим жутким первородным страхом. А потом ее грубо оторвали от Алексея, отбросили в сторону! Он ударил ногой, рассчитывая попасть в детородное хозяйство. И попал! Противник захрипел, схватился за самое ценное. Воодушевленный незначительным успехом, Леха в прыжке приземлился на пятки, вскочил, выбрасывая кулак…