Васька, видя озабоченное лицо Каліостро, засмѣялся.
— Табатерочку ищете? А я ее подобралъ!
И откуда-то, какъ фокусникъ, вытащилъ золотую коробочку.
— Гдѣ же ты ее подобралъ?
— У вашей милости съ карманѣ и подобралъ.
Графъ обвелъ глазами присутствующихъ и молвилъ:
— Разсудокъ къ несчастному вернулся.
— Понятно вернулся, разъ табакерку своровалъ! — раздались голоса.
Тутъ ударила пушка съ крѣпости. Больной закрестился, залопоталъ: «не богъ, не богъ!» и хотѣлъ выскочить изъ шубы и пуститься бѣжать въ мокромъ бѣльѣ, но его удержали. На набережной былъ и асессоръ Исленевъ, и жена его; оба находились въ сильномъ возбужденіи, и асессоръ казался пьянымъ. Каліостро хотѣлъ-было ѣхать домой переодѣться, такъ какъ, не разсчитывая самъ на ванну, не захватилъ съ собою перемѣны платья, какъ вдругъ къ мѣсту происшествія подкатила открытая коляска, въ которой важно сидѣла Лоренца, а рядомъ пахмуренный Потемкинъ. Лоренца выскочила къ мужу и стала его разспрашивать, но снова толпа шарахнулась, разступилась и глазамъ всѣхъ предстала Императрица съ маленькимъ зонтикомъ и лорнетомъ у глазъ. Коляска Государыни остановилась почти у самаго тротуара. Обозрѣвъ мокраго Каліостро, разряженную Лоренцу, смущеннаго Потемкина, мокраго же въ одномъ бѣльѣ изъ-подъ шубы Желугина и прочихъ, Екатерина улыбнулась и промолвила:
— Да тутъ все знакомые! Я думала, наводненіе, а это графъ чудеситъ. Но что это за люди?
— Я не богъ, я не богъ, я Васька Желугинъ! — затараторилъ излѣчившійся, пытаясь выскочить изъ своего тулупа.
— Что это за шутъ? Юродивый?
Екатерина нахмурилась.
— Разумѣйте языцы! — гнусаво и очень громко возгласилъ асессоръ и ударилъ себя въ грудь. — ЦѢлитель и спаситель, графъ Калоша, благодѣтель! — онъ тянулся поцѣловать у Каліостро руку, жена его тянула за полу, ваточный картузъ свалился, а за нимъ растянулся и самь асессоръ.
— Онъ пьянъ! — сказала Императрица, — убрать, пусть проспится.
— Матушка, Государыня, десять лѣтъ ходилъ съ ракомъ!.. — завопилъ-было Исленевъ, но его подняли и уволокли.
— А кто же эта дама? — дальше спрашивала Екатерина, снова поднимая лорнетъ, который она опустила на время выступлепія Желугина и Исленева.
— Моя супруга, графиня Каліостро.
Лоренца присѣла чуть не до земли.
Императрица долго смотрѣла на нее и на Потемкина, наконецъ, молвила:
— Я и не знала, что графиня такъ хороша.
— Для меня хороша, она мнѣ жена.
— Ну, я думаю, что графиня и не для одного графа хороша! — сказала Государыня и дала знакъ трогать, но, обернувшись, еще добавила — Что это, графѣ, я слышала вздоръ какой-то. Думаю, что враки. Вѣдь ты же полковникъ испанской службы, а Нормандесъ увѣряетъ, что нѣтъ у нихъ въ спискахъ полковника Каліостро. Путаетъ навѣрно. Ну, будь здоровъ, не простудись.
Дѣла Каліостро пошли все хуже. Императрица стала къ нему замѣтно холодна, съ нею вмѣстѣ и дворъ не такь сталъ относиться къ графу. Доктора съ Роджерсономъ во главѣ заволновались и стали распускать всякія сплетни про своего конкурента. Говорили, что онъ излѣчиваетъ только нервозныхъ субъектовъ или мигрени. Про ребенка, котораго онъ вернулъ къ жизни, увѣряли, что тотъ былъ просто подмѣненъ другимъ. Баронъ Гейкинъ и графъ Герцъ злословили и острили насчетъ Каліостро во всѣхъ салонахъ. Самъ Потемкинъ сталъ какъ-то неровенъ и не такъ часто бесѣдовалъ съ учителемъ, предпочитая почти открыто выставлять Лоренцу какъ свою любовницу. Это грозило скандаломъ.
Кавалеръ Карберонъ, Мелиссино и другіе друзья совѣтовали Каліостро уѣхать, тѣмъ болѣе, что Адамъ Понинскій зазывалъ графа въ Польшу, а шведскій король Густавъ тоже передавалъ свое приглашеніе, спеціально приславъ въ Петербургъ полковника Толля. Проборовшись съ врачами почти годъ, Каліостро выѣхалъ изъ Пегербурга въ апрѣлѣ 1780 года, при чемъ полиціи донесли, что графъ выѣхалъ изъ всѣхъ заставъ. Вездѣ его видѣли, и вездѣ онъ оставилъ свою подпись. Куда онъ выѣхалъ съ заплаканной Лоренцой, было неизвѣстно, но пріѣхалъ онъ тѣмъ жс апрѣлемъ въ Варшаву.
9
Въ польской столицѣ Каліостро встрѣтили любезно и пышно. Пріѣхавшій раньше него Понинскій всѣхъ предупредилъ о прибытіи великаго учителя, расхваливая его силу, будто это возвышало въ общественныхъ глазахъ и самого пригласившаго. Ложа тампліеровъ ждала съ нетерпѣніемъ графа, ожидая отъ него новыхъ откровеній; варшавскіе алхимики и каббалисты, а ихъ было не мало, интересовались его химическими опытами и пресловутымъ свѣтящимся камнемъ, о который можно зажигать свѣчи, и который гаснетъ отъ простого прикосиовенія рукава; дамы мечтали о предсказаніяхъ и интересовались графиней Лоренцой, а самъ Адамъ Понинскій фантазировалъ, что онъ выпроситъ у Каліостро домашняго духа и будетъ водить его гайдукомъ. Собственно говоря, Варшаву они только проѣхали, прямо отправившись въ загородный домъ Понинскаго, гдѣ для Каліостро были отведены пять комнатъ, и въ отдѣльномъ флигелѣ тотчасъ же начали устраивать лабораторію подъ присмотромъ пана Мосчинскаго. Въ первый же свой выходъ въ ложѣ Каліостро всѣхъ поразилъ слѣдующей демонстраціей. Велѣвъ всѣмъ присутствующимъ подписаться на пергаментѣ, онъ сжегъ его у всѣхъ на глазахъ и потомъ тайными формулами заставилъ тотъ же свитокъ упасть съ неба нетронутымъ, съ полными, даже не закоптившимися подписями. Нѣсколько свѣтскихъ предсказаній упрочили его извѣстность.
Но здѣсь мало говорили о возрожденіи духа и еще менѣе были склонны къ сентимептальному прекраснодушію митавцевъ.
Варшавяне требовали золота, каббалистическихъ брильянтовъ, свѣтящихся камней и поразительныхъ успѣховъ въ разныхъ областяхъ, кончая успѣхомъ у женщинъ. Адамъ Попинскій былъ капризный и великодушный человѣкъ, но, зараженный духомъ среды, часто поражалъ Каліостро грубостью и недуховностью своихъ желаній и требованій.
Лоренца зато была въ полномъ восторгѣ отъ привольной и пышной варшавской жизни. Имѣя и постороннія знакомства, кромѣ масонскихъ кружковъ, Понинскій ввелъ итальянку въ общество, наполнявшее свое время прогулками, праздниками, театрами и балами. Время было лѣтнее, Лоренца часто ѣздила по усадьбамъ, всегда сопровождаемая именитыми и неименитыми кавадерами, которымъ нравилось свободное обращеніе и полудѣтская красота графини.
Въ іюнѣ, въ день рожденія графини Каліостро, Понинскій устроилъ роскошный вечеръ и ночной праздникъ у себя за городомъ. Ожидали массу гостей и самого короля, несчастнаго Станислава-Августа Понятовскаго. Послѣ обѣда гости разсыпались по саду; на лужайкѣ предполагались танцы, по озеру ѣздили ложечники въ голубыхъ кунтушахъ, и эхо смягчало до иѣжнаго воркованья охотничьи hallali и мазурки. Надъ высокими липами и каштанами лиловѣло сладкое дымное небо, будто въ истомѣ мерцали звѣзды; мальчики бѣгали, высоко поднявъ подносы со сластями или темнымъ медомъ, разбуженныя пчелы, жужжа, падали на траву, гдѣ горѣли еле видные при пестрыхъ фонаряхъ свѣтляки. Начался фейерверкъ: кружились, взлетали, щелкали, шппѣли и лопались разноцвѣтныя брызги; съ далекой псарни каждому взрыву отвѣчалъ долгій лай, пробуждая дальше, какъ эхо, лай деревеяскихъ шавокъ за Вислой.
Адамъ Понинскій, взявъ Каліостро подъ руку и отведя въ темную аллею, проговорилъ капризно:
— Вы можете быть довольны. Какой праздникъ для милой графини.
— Вы слишкомъ добры, сударь!
— Пустяки! Какой же иначе я былъ бы кавалеръ? Но у меня просьба къ графу.
— Говорите.
— Дайте мнѣ напитокъ, чтобы сломить эту упрямицу пани Кепинску. Вы не знаете, это необъѣзженная лошадь! Но хороша дьявольски.
— Какой напитокъ?
— Пустяки! Капли двѣ. Вы же не можете этого не знать!
— Конечно, я знаю подобныя средства.
— Ну вотъ, и для пріятеля все это сдѣлаете. Я могу вамъ еще пригодиться.
Каліостро посмотрѣлъ на капризное лицо поляка, освѣщенное наполовину желтымъ, наполовину зеленымъ свѣтомъ бумажнаго фонаря.
— Но зачѣмъ вамъ прибѣгать къ такимъ средствамъ? Вамъ пріятнѣе, если дама полюбитъ васъ добровольно.
— Чортъ ли мнѣ въ ея доброй волѣ. Я хочу добиться, больше ничего.
— Я не могу этого сдѣлать.
— Отчего? Вы чѣмъ-нибудь недовольны или графиня, кто-нибудь изъ слугъ вамъ нагрубилъ?
— О, нѣтъ, но я не дамъ вамъ элексира.
Понинскій искоса взглянулъ на собесѣдника.
— Можетъ-быть, графъ не знаетъ рецепта, тогда, конечно, другое дѣло.
Каліостро быстро схватилъ Понинскаго за руку.
— Идемте!
— Куда?
Графъ велъ хозяина къ уединенному павильону на берегу пруда. Въ окно разноцвѣтно волнами врывались огни, отраженные водой и небесами, музыка съ озера и лужайки, запахъ скошенной травы и сладкой липы. Въ комнатѣ было нѣсколько стульевъ, столъ, дивань, на стѣнѣ противъ окна помѣщалось круглое зеркало.
— Смотрите! — приказалъ Каліостро.
Въ зеркалѣ, кружась, отражались уменьшенные огни фейерверка и темное небо. Постепенно изъ пестраго движенія выплыли прозрачныя черты, иогни, будто живая кровь подъ кожей, шевелились подъ ними. Прямой носъ, опущенныя губы и по-китайски приподнятые глаза выражали веселость, надменность и своенравье.
— Пани Кепинска! — воскликнуль Адамъ и упалъ на колѣни.
— Это труднѣе сдѣлать, чѣмъ наботтать пузырекъ, котораго вамъ я не дамъ! — сказалъ Каліостро, выходя изъ бесѣдки.
Скрипки однѣ уже пѣли съ лужайки, рожки умолкли. Графъ сѣлъ подъ большой фонарь и вспомнилъ, что въ карманѣ у него письмо отъ Шарлотты
Медемъ, которая къ нему не писала давно. Ему его передали передъ самымъ обѣдомъ, и онъ не поспѣлъ его прочитать:
«Милый и добрый учитель и братъ, не буду вамъ писать новостей, такъ какъ ихъ нѣтъ, а старыя вы всѣ знаете. Скажу вамъ то, что давно хотѣла сказать. Знаете, у меня есть зубъ противъ васъ. Почему вы не заѣхали въ Митаву, гдѣ всѣ васъ такъ любятъ, гдѣ каждая вещь хранитъ для меня воспоминанье о васъ? Конечно, вашъ великій путь лежитъ мимо насъ, скромныхъ и незамѣтныхъ, но, дорогой учитель, боюсь сказать, до насъ доходятъ тревожные слухи. Я ихъ гоню, не вѣрю, чтобы даже слухи не темнили свѣтлаго имени Каліостро. Вѣдь вы на виду у всего свѣта. Какая осторожность требуется. Вы даете людямъ то, чего они просятъ, но то ли имъ нужно, чего они хотятъ? Подумайте. Они запросятъ у васъ денегъ, успѣха, любви, почестей, фокусовъ. Этимъ вы можете ихъ уловить ко спасенью; ну, хорошо ли это? Я не сужу, я спрашиваю. Можетъ-быть, я предупреждаю и умоляю. Но нѣтъ, я слишкомъ увѣрена въ графѣ Каліостро и знаю, что онъ никогда не свернетъ съ пути, хотя бы обманчивая видимость и говорила намъ противное.
Да хранитъ васъ небо, учитель. Цѣлую ваши руки. А. Шар. Медемъ».
Каліостро огляпулся, ему показались такими далекимп не только дворъ Медемовъ, гдѣ Шарлотта каталась съ горки, но даже и покои свѣтлѣйшаго, въ которыхъ тотъ вздыхаль о регенераціп духа.
Скрипя каблуками по сырому песку, къ нему быстро подошла Лоренца. Положивъ голову ему на плечо, она помолчала, потомъ произнесла будто про себя:
— Это жизнь! О, Александръ, я начинаю расправлять крылья! Польскимъ ирошелся со мной король!
Она опять задумалась, потомъ проговорила недовольно:
— Что у тебя вышло съ синьоромъ Понинскимъ? Нужно исполнить его просьбу, вѣдь это пустяки, какія-то капли. Онъ такъ щедръ и любезенъ, можетъ-быть, намъ пригодится и на будущее.
Графъ ничего не говорилъ, смотря на звѣзды. Потомъ спокойно и тихо произнесъ:
— Завтра мы уѣзжаемъ, Лоренца.
Графиня подняла-было брови, но, взглянувъ на мужа, поняла, что прекословить было бы безполезно.
КНИГА ТРЕТЬЯ
1
Чья карета, красная, съ пестро намалеваннымъ гербомъ, изображавшимъ въ одпомъ углу лазурнаго поля золотую куропатку, мчалась по Страсбургу съ шести часовъ утра до поздней иногда ночи? Мчалась по бѣднымъ кварталамъ, по богатымъ улицамъ, иногда въ Базель, иногда въ Савернъ. На чьемъ пути нищіе останавлипались, крестились и благословляли небо? Чьи двери осаждались больными, начиная съ блестящихъ офицеровь и кончая деревенскими роженицами? Чей слуга все время разносилъ порошки, мази и капли? Чей салонъ самый многолюдный, самый оживленный, гдѣ сидятъ по три часа отъ пяти до восьми, остаются, кто хочетъ, обѣдать, всегда открытый столъ, гдѣ бываютъ графы, кардиналы, базельскіе банкиры и богатыя еврейки? Чье имя служитъ городскою гордостью, ради кого гостиницы вѣчно полны пріѣзжихъ, дороги наполнены пѣшеходами, будто богомольцами въ храмовой праздникъ?
Кто это?
Графъ Каліостро.
Лоренца можетъ быть довольна. Кажется, еще никогда они не были окружены такимъ почетомъ, такимъ обожаніемъ, такимъ прославленіемъ!
Каліостро вскорѣ по пріѣздѣ въ Страсбургъ показалъ себя какъ чудотворный цѣлитель; его всегда скорая помощь, безкорыстье, вдохновенный и властный видъ привлекали къ нему такую массу больныхъ и любопытныхъ, что черезъ мѣсяцъ, уже въ октябрѣ 1780-го года, онъ долженъ былъ снять большое помѣщеніе на оружейной площади, гдѣ и продолжалъ свою дѣятельность въ самыхъ широкихъ размѣрахъ. Отъ пяти до восьми у него были медицинскіе пріемы, куда дѣйствительно собыралось не только все страсбургское общество, но и пріѣзжіе спеціально издалека. Всѣмъ онъ находиль привѣтъ, наставленье, средство или просто улыбку. Графиня сидѣла у камина въ сосѣдней комнатѣ, окруженная дамами, счастливая и гордая. Главными друзьями графа были кардиналъ Роганъ и базельскій банкиръ Сарразенъ, оба богатѣйшіе люди. Подружились они на почвѣ исцѣленій, такъ какъ кардиналъ былъ освобожденъ отъ астмы, а кромѣ того избавилъ отъ скарлатины кузена своего, князя Субизъ, для чего Каліостро ѣздилъ даже въ Парижъ на 13 дней, а у Сарразена графъ вылечилъ жену. Оба крѣпко привязались къ Каліостро и были до конца вѣрными друзьями. Вь Страсбургѣ Каліостро почти исключительно занимался медициной, возбуждая, конечно, зависть врачей, которая, однако, до середины 1780 года не смѣла высказываться. Особенно не любилъ Каліостро докторъ Остертагъ. Скоро ему нашлись союзники по ненависти къ графу. Однимъ изъ нихъ былъ виконтъ де Нарбоннъ, молодой человѣкъ, почти мальчикъ, очень красивый, служившій въ мѣстномъ полку, хвастливый, влюбчивый и упрямый. Онъ долго ухаживалъ за Лоренцой, она, повидимому, оказывала ему вниманіе, но не въ такой мѣрѣ и не такъ очевидно, какъ ему хотѣлось бы. Однажды въ августѣ на обѣдѣ у кардинала виконтъ сидѣлъ рядомъ съ Лорендой. Передавая ей соусникъ, онъ смотрѣлъ на ея лицо своими свѣтлыми какъ свѣтлыя фіалки глазами, не замѣчая, что коричневый соусъ течетъ струей на розовое платье графини. Лоренца тоже этого не эамѣчала, сама смотря съ удовольствіемъ и удивленіемъ на розовое лицо, печальное и страстное, де Нарбонна. Г-жа Сарразенъ черезъ столъ закричала:
— Но послушайте, господа, вы думаете, что платье графини — роза, которую нужно поливать удобреніемъ.
Оба вздрогнули покраснѣли, и соусникъ окончательно упалъ на колѣни Лоренцы. Всѣ вскочили, дамы бросились вытирать пострадавшую, мужчины смѣялись, графъ нахмурился, а виконтъ проворчалъ, отъ смущенія не вставая съ мѣста:
— Сколько шума и разговора изъ-за какого-то соусника!
Г-жа Сарразенъ воскликнула, поворачивая Лоренцу какъ куклу:
— Но вѣдь платье все испорчено, какая жалость!
— Можно купить новое! — не совсѣмъ соображая, что говоритъ, отвѣчалъ де-Нарбоннъ.
— Я вамъ говорилъ, графиня, чтобы вы не садились рядомъ съ этимъ господиномъ! — замѣтилъ громко Каліостро.
Виконтъ вскочилъ, съ трескомъ отодвинувъ стулъ и гремя амуниціей, шпорами, саблей, цѣпочками, будто встряхнули мѣшокъ съ металлическимъ ломомъ.
— Вы нахалъ, сударь, я васъ вызываю на дуэль! — закричалъ мальчикъ сорвавшимся годосомъ и покраснѣлъ какъ свекла.
— Я не фехтовальщикъ. Это ваше дѣло, — отвѣтилъ графъ спокойно, но поблѣднѣлъ и сжалъ кулаки.
— Тогда стрѣляйтесь на пистолетахъ!
— И этого не буду. Мое дѣло возвращать людямъ жизнь, а не отнимать ее.
— Трусъ.
Лоренца бросилась къ графу, крича «Александръ», но вдругъ тарелка, брошенная викоптомъ, какъ дискъ мягко поднялась и со звономъ разбилась о голову Каліостро. Общій крикъ, летитъ стулъ, по угламъ чуть не дерутся, споря, кто правъ, графа оттаскиваютъ, онъ растрепанъ, лицо красно, костюмъ растерзанъ, де Нарбоннъ, громыхая, уходитъ, хлоплетъ дверью, кардиналъ для чего-то снялъ парикъ и на его лысину желтымъ кружкомъ капнулъ воскъ съ люстровыхъ свѣчей. Лоренца давно безъ чувствъ, испуганпыя кареты быстро разъѣзжаются въ разныя стороны. Мнѣніе многихъ: вотъ что значитъ водиться съ неизвѣстными графами и графинями, которые вамъ сваливаются «какъ снѣгъ на голову». Кардиналъ считается колпакомъ; Сарразены что же? — разбогатѣвшіе еврейскіе выскочки, а виконтъ де-Нарбоннъ — мальчикъ изъ хорошей семьи съ манерами и традиціями.
На слѣдующее утро по городу были расклеены памфлеты на графа, графиню и кардинала. Было смѣшно, смѣялись даже тѣ, кто дружилъ съ Каліостро, докторъ Остертагъ потиралъ руки. Выкопали какіе-то слухи, сплетни, неудавшіяся леченья. Родильница и бабка предъявляли претензіи къ графу, его собственный слуга и помощникъ, Карлъ Сакка, разсказывалъ по кофейнямъ о хозяинѣ вещи, какихъ не выдумать бы фельетонистамъ. Каліостро сократилъ пріемы, хотѣлъ уѣхать, но остался по просьбѣ друзей, думая этимъ подтвердить свою невинность. БолѢе скромная жизнь только въ кругу философическихъ друзей не была особенно по душѣ ЛоренцѢ, и она была почти рада, когда графъ покинулъ Страсбургъ. Популярность его не уменьшалась, но шумъ и блескъ его существованія убавились; иностранцы не пріѣзжали, нѣкоторыхъ онъ самъ недопускалъ, жену держалъ взаперти, молодыхъ людей не зазывалъ и вообще велъ себя очень сдержанно. Виконтъ де Нарбоннъ, встрѣчая на улицахъ Лоренцу, кланялся ей издали, краснѣлъ и потуплялся, а графъ грозилъ ему палкой.