— Вот именно, — перебил Термен, — они не могли не уйти!
— Почему?
Термен заволновался и повысил голос:
— Потому что, несмотря на отсутствие приказа об эвакуации, генерал Воронов вывел все войска из Вана. Населению грозила гибель от набегов.
— Извиняюсь, — после небольшой паузы ответил генерал, — вопросы передвижения войск не входили в мою компетенцию. Они находятся всецело в ведении генерала Воронова. Я не имею полномочий входить в рассмотрение его стратегических замыслов. В своем рапорте в Тифлисе вы изволили выдвинуть против генерала Воронова обвинение в том, что благодаря его действиям население покинуло Ван и потеряло… — Он вынул из бокового кармана записную книжку, перелистал ее и продолжал: — Точных сведений у меня еще нет, но это и не важно сейчас. Важно то, что при строжайшем расследовании я выяснил, что ваш рапорт был написан без всяких оснований. Никаких обвинений к генералу Воронову предъявить невозможно. Вы понимаете, что такой результат расследования не может не иметь последствий для вас?
Слышно было, как Термен задвигал креслом.
— Но ведь это же факт! Факт! Это все знают! Население ушло потому, что ушли войска! Это неоспоримо! Вам известно, что я не уходил, я оставался здесь. Я протестовал против увода войск. Своим присутствием здесь я доказал, что можно было не выводить войск.
— Повторяю, вопросы стратегии не в нашей компетенции.
— Да, да! Не отрицаю! Но это входит в мои обязанности как администратора, как вождя вверенных мне инородцев, как человека, наконец, как христианина! — с пафосом воскликнул Термен. — Вот и сейчас один из их представителей сидит у меня!
— Ах и сейчас? Вот видите! А не приходит ли вам в голову, что настроения, приведшие к уходу армян из Вана, питались вашими беседами с их представителями?
— Что?
Слышно было, как Термен вскочил, шумно отодвинув кресло, и забегал по комнате.
— Скажите, — продолжал уже тоном допроса генерал-ревизор, — вы развивали перед армянами свои взгляды на то, что уход войсковых частей не вызывается необходимостью?
— Ну, конечно! Ведь об этом только и шел разговор. Ведь так все думали. Ведь это для армян вопрос жизни и смерти.
— Благодарю вас, — сухо перебил генерал-ревизор, — вы подтверждаете все мои предположения. Я имею все основания сделать вывод, совершенно обратный вашему рапорту, а именно, что армяне покинули Ван в результате вашей агитации.
— Это безумие! Это совершенное безумие! Если бы я агитировал за уход, зачем было бы мне самому оставаться здесь, в покинутом городе, одному, без охраны? Уверяю вас, что я рисковал своей жизнью.
— Ни минуты не сомневаюсь в вашей личной храбрости. Но опять-таки вопрос о местопребывании генерал-губернатора, так же как и вопрос о стратегии командующего войсками, не входит в мою компетенцию. Я считаю свое дело законченным. Разрешите откланяться.
Звуки расшаркивания и звяканье шпор долетели до слуха Пахчана.
— Если вас не затруднит, — расслышал еще Пахчан удаляющийся голос, — я просил бы вас предоставить какого-нибудь гида из местных армян. При ваших связях с населением это не трудно сделать, а я, знаете, интересуюсь археологией.
Ответа Пахчан не слышал, но через минуту сам генерал-губернатор вбежал в комнату. На нем лица не было. Щеки обвисли и дрожали, из-под тюбетейки выбились потные волосы.
— Скорей! Скорей! — бросился он к столу, торопливо подписывая бумажку, и подал ее Пахчану:
— Скорей, бегите, догоняйте его! Я уже ничего не могу. Я, вероятно, уже не генерал-губернатор! Это безумие! Это ужас! Я агитировал за уход вверенных мне инородцев! Но я еще буду бороться! Я этого так не оставлю! Да бегите же скорей! Догоняйте его! Везите его на скалу, к двери Мгера, на Топрак-Калу, покажите ему пещеры! Скорей! Если он подпишет на моем приказе свою резолюцию, вы немедленно получите дом! Да бегите же скорей! Ведь там дети! На улице! У запертых ворот! Скоро вечер! Ночь! Они могут остаться на улице! Некормленые! Ужас!
Голос его переходил в причитание, он почти плакал.
Пахчан бросился из комнаты с бумажкой в руках, рванул замок и выбежал на двор. Два казака подавали генералу красивого коня.
Пахчан вскочил на свою разлапую Марью и, отдавая честь по-военному, отрапортовал:
— Имею честь представиться, ваше превосходительство: гид! По распоряжению генерал-губернатора откомандирован в ваше распоряжение.
Термен метался по комнате.
— Где мой посох? Посох где? Проводить нужно! Неудобно все-таки.
Длинная, тяжелая кизиловая палка с серебряным набалдашником стояла в углу столовой. Без нее Термен никогда не выходил из дому. С ней он чувствовал себя патриархом армянского народа.
Схватив посох, он выбежал за калитку, на улицу.
Голубое облако пыли медленно ложилось на развалины. Вдали видна была кавалькада: впереди казаки, за ним генерал-ревизор, рядом с ним Пахчан.
— Ну, слава богу! — перекрестился Термен. — Догнал! Теперь дети будут устроены.
Проводив глазами кавалькаду, он вернулся в сад сгорбленный, усталый, встревоженный. Косые лучи пронизывали темную листву. Козочка подошла к губернатору и положила голову ему на колени, когда он сел на скамейку. Под крыльцом возились куры, кролики мирно белели среди травы и цветов. Сочный персик свешивался прямо над головой губернатора. Привстав, он протянул руку, и теплое, пушистое тело плода обласкало его ладонь. Полюбовавшись, Термен надкусил персик. Сок брызнул ему на руки. Умиленная растроганность перед природой, горечь несправедливой обиды, жалость к самому себе охватили Термена. Слезы покатились из его глаз, смешиваясь с соком персика, но персик был на редкость вкусный. Губернатор обсосал косточку и бережно понес ее на решето — сушиться Можно потом посадить, а можно и расколоть, растолочь ядро и примешать к варенью: придает остроту и запах.
Новоселье
— Я не поеду, — отказывался Тигран, пытаясь высвободить свое острое плечо из-под тяжелой руки парона Кости. — Мне некогда! Нашли время справлять свадьбу! Не могут жить без пирушек!
Тигран весело принялся увязывать хурджины, набивал в них все, что можно было собрать для подарков жестянку сладкого молока, куски сахара, пачки папирос, несколько катушек ниток — сокровища из лавки Акопа.
Ашот, Вартан, Артавазд и Мосьян нетерпеливо наблюдали за его сборами. День был удачный, и все чувствовали себя вправе оторваться на несколько часов от картины бедствий. Артавазд и Пахчан уже наладили работу в столярной и слесарной мастерских. Вартан открыл амбулаторию. Вагаршаку удалось достать сена в окрестных селениях. Мосьян закончил раскопки на складе.
— Лошади готовы! — донесся со двора голос Вагаршака.
— Ты не понимаешь, что эта свадьба — символ возрождения всего нашего народа! — упрекал парон Костя Тиграна, спускаясь по лестнице.
— Просто всем вам выпить хочется, — огрызнулся Тигран.
— Мы не монахи! Где мир, там и пир.
Едва отъезжающие скрылись за поворотом дороги, Тигран шмыгнул в кладовую и вытащил оттуда хурджины, наполненные такими же сокровищами, как и хурджины Пахчана. Вынув из кармана широких галифе бутылку тутовой персидской водки, он старательно, чтоб не разбилась, уложил ее вместе с остальными припасами, привязал хурджины к седлу и ускакал в сторону, обратную той, куда уехали семеро.
Город оживал. Как птичьи гнезда в оголенном лесу, десятки лавочек и мастерских гнездились в щелях развалин. Уютный запах кизякового дыма расползался из наскоро сложенных печей. Журчанье воды в арыках веселило воздух. У амбулатории стояла очередь людей, вспомнивших, что они больны. Степенно, как в мирное время, судача, группами ходили мужчины. Всюду на развалинах мелькали фигуры женщин и детей, разрывающих на пожарище остатки хлебных запасов. Звенели пилы, стучали топоры, и белые пятна пролитой известки сверкали на дороге около ремонтируемых домов.
Тигран круто остановил лошадь у лавочки Акопа.
— Монпансье есть?
— Ландрин! — многозначительно ответил Акоп, поднимая палец кверху и хитро щуря глаза: живем, мол!
— Давай сюда.
Акоп вынес две коробки.
— За эту деньги плати, а эту передай Сирануш. Мед, а не девушка. В садах выросла. Я ее отца знал. Ты ведь на свадьбу едешь?
— Нет! — резко оборвал Тигран, пряча обе коробки в карман.
— Нет? Почему? Тогда отдай одну коробку назад!
— За обе плачу.
Тигран отсчитал серебро и пустил лошадь.
«Значит, на другую свадьбу едет, — глубокомысленно рассуждал Акоп, провожая его глазами. — Конфеты купил! Куда едет?»
Он долго смотрел ему вслед. Тигран, нарочно сделав крюк, выехал за город и галопом помчался к турецкой части города, к тому домику, на крыше которого Пахчан разглядел старуху.
Он долго смотрел ему вслед. Тигран, нарочно сделав крюк, выехал за город и галопом помчался к турецкой части города, к тому домику, на крыше которого Пахчан разглядел старуху.
Она и сейчас также сидела, перебирая зерна. Все спуталось в ее седой голове. Почему из всей огромной семьи она одна осталась в живых? Ну, судьба. Откуда взялся этот добрый человек, который привез ее с Шамирам в этот дом? Судьба привела? Куда он увел вола и почему не позволяет ходить в город? Почему курдянка живет в одном доме с ними? И ее судьба привела? Путались темные нити судьбы в ее голове, и боялась она их распутывать, потому что голод кончился с тех пор, как судьба привела ее в этот дом.
Она увидела Тиграна с крыши, спустилась и на первый же стук отворила недавно исправленную им калитку. Увидев туго набитые хурджины, улыбнулась: опять сытой будет.
— Сахар! — сказал Тигран, поймав ее взгляд.
Она зашептала благословения доброте сердца человеческого.
Тигран передал ей коня и вошел в дом. Сквозь занавешенные окна косыми стрелами лучи солнца падали на пол. На тахте, покрытой ровно сложенным одеялом, сидела Шамирам. Глаза ее безучастно следили за стрелами света. Голова была плотно закутана, как будто она собралась в дорогу.
— Шамирам! — придавая нежность голосу, позвал ее Тигран.
Она вздрогнула и прижалась к стене, рукой упираясь в тахту, будто готовясь сделать прыжок и убежать.
— Я тебе конфеты привез. Хочешь?
Она забилась в угол, не отвечая. Он сел на самый краешек тахты и заговорил вкрадчиво:
— Шамирам! Тебе же хорошо тут. Ты сыта, у тебя есть комната, в то время, как другие девушки, не хуже тебя, голодают и ночуют под открытым небом.
Она ничего не отвечала, испуганно глядя на него.
— Скажи, чего ты хочешь. Я принесу. Вот монпансье. Самое лучшее. Ландрин, знаешь? Попробуй!
Он открыл коробку и протянул ей, показывая, как блестящие, разноцветные конфеты играют на солнце.
Она слабо улыбнулась.
— Ты боишься меня? Ну вот я встану и отойду, а ты возьми конфетку.
Он отошел в угол, хищно следя за ней.
Она подождала немного и, не спуская с него глаз, протянула руку за конфетой. Положила одну в рот. Пахучая сладость обожгла ей отвыкшие от сахара десны, рот наполнился слюной. Она жадно схватила другую и третью и, не выдержав, наклонилась над коробкой, набивая рот, хрустя зубами и втягивая в горло липкий сок.
Тигран одним прыжком бросился на нее, обхватил за плечи и прижал ее сладкий рот к усам и бороде.
С неожиданной силой она схватила его за горло и, оттолкнув от себя, выплюнула ему в лицо мокрые конфеты. Он выпустил девушку и, обтираясь, отошел в угол. Она бросила ему в голову всю коробку.
— Ведь это же ландрин, сумасшедшая!
Тигран выбежал на двор.
— Пойди, подбери там конфеты. Шамирам рассыпала, — спокойно сказал он старухе и стал умываться.
Старуха, причитая, ползала по полу, обдувая и укладывая конфеты в коробку.
— Как же ты их рассыпала? Видно, обрадовалась очень. Вот беда какая! Ну ничего, подберем! Они слаще сахара!
Украдкой она засовывала себе в рот монпансье.
Лучи вечернего солнца подобрались на подоконники, полежали на них недолго и ушли с окна, с дома, с развалин. Долина и подножия гор погружались в синеву, но тем ярче сверкали над долиной и озером Ванская скала, Топрак-Кала, смуглый Нимруд и верхушка белоснежного Сипана.
По берегу озера мчались семеро. Они уже приближались к цели своей поездки — селению Ардамет.
Крутые красные камни, нависая друг над другом, порогами шли к берегу. Подымая облака брызг, лошади с наслаждением шагали по мелководью.
Селенье было разрушено, как и все кругом. Но из груд камней и щебня прямыми столбами подымался дым костров: вернувшиеся сюда жители готовились к ночлегу. Несколько одиноких домов, еще пригодных для жилья, гудели, как ульи. У дверей одного из них Айрапет уже поджидал гостей. Он, как мог, принарядился.
— Пожалуйте, пожалуйте! Хозяева заждались!
— Кувшин с полки свалился, своей крышкой накрылся, да? — пошутил парон Костя. — А где хозяйка?
— Хлопочет наверху. Подымайтесь! Только по одному! Лестница шаткая, сам сегодня кое-как пристроил.
По ступенькам из обрубков молодых стволов все поднялись наверх.
— Ва! Это дом? — спросил Пахчан. — А где крыша?
Между стропил сияло зеленоватое вечернее небо.
— Сейчас дождей нет, а к зиме будет и крыша.
Маленькая Сирануш стояла, вся красная от застенчивости.
Пахчан выложил перед ней на стол дары из хурджина.
— Пусть твой дом всегда будет полон друзей и подарков, как сейчас!
— И вправду гостям надо поосторожней, — воскликнул Вагаршак, ступив на качающуюся половицу, — а то дом развалится.
— Дом старый, крепкий. Дед строил. Бабку звали тоже Сирануш. Сюда он привел ее из Айоцдзора. На пороге этого дома он сидел еще в прошлом году и ждал вестей о старшем сыне. Старший сын, мой брат, погиб, защищая Хач-Поган. Когда деду принесли весть об этом, он позвал меня и сказал: — Приведи жену в этот дом, чтоб наш род не пропал. — В тот же вечер на этом же пороге он умер. И сегодня я исполняю его волю.
Айрапет никогда не говорил таких длинных речей и отер лоб рукавом, окончив.
— Так ты, значит, полюбил Сирануш за то, что ее зовут так же, как твою бабку? — суживая глаза, спросил Ашот.
Айрапет только покраснел и так взглянул на Сирануш, что она в ту же минуту нагнулась над столом, переставляя в полном порядке стоящую еду и посуду.
Все уселись, на чем могли, вокруг стола, а Айрапет принес глиняный кувшин с вином.
— За здоровье молодых, — сказал, вставая, парон Костя, — пусть жизнь их будет долгой и счастливой!
— Я уже пожелал им состариться на одной подушке, — вставил Ашот.
Костя строго взглянул на него и выше поднял кружку с вином.
— Поломанная бурей виноградная лоза дает сильные юные ростки, — продолжал Костя. — Так и наш народ. На сотни верст кругом страна наша усеяна костями близких наших. Но тем сильнее мы, живые, хотим жить, бороться и работать. Айрапет коренной здешний житель. Немного уцелело таких, как он. Посмотрите на него: крепкие плечи, упрямый лоб, синие глаза. Посмотрите на Сирануш…
— Не надо! — воскликнула она, закрывая лицо рукавами.
— Пусть кругом здесь колосится спелая пшеница, когда ты будешь матерью. Когда земля принесет жатву, ты родишь Айрапету сына. За счастье будущего поколенья!
— Джан-гюлюм! — потребовал Артавазд, и Мосьян, склонив голову на плечо, начал эту песню. Бас Вагаршака в припеве сплелся с тенором Ашота. Дирижируя короткими руками, парон Костя покрыл их голоса сочным, густым баритоном. Робко, но чисто запела Сирануш. Песня вольно неслась к высокому, открытому небу:
Мосьян уверенно начал новый куплет:
Уже спевшийся хор подхватил:
Мосьян умоляюще продолжал, уставив глаза на Сирануш:
Поднимая мольбу до требования, загремел хор:
надрывался Мосьян, прерываемый хором:
и рыдающим тремоло[10] закончил:
Окрепший вокруг баритона Кости хор закончил:
— У гостей стаканы пустые! — тихо сказал Айрапет Сирануш, у которой щеки зарделись. — Чего же ты стыдишься? Ведь ты уже у меня в доме!
Она гибко нагнулась, подняла кувшин с пола и налила вино.
Парон Костя постучал кружкой о доску стола и таинственным шепотом начал:
Приглушая голоса, хор ответил:
Округляя глаза, как будто он рассказывал страшную сказку детям, парон Костя продолжал:
Прислушиваясь к его тону еще тише, как будто убаюкивая, хор продолжал:
С молодым задором парон Костя поднял голос:
Хор подхватил:
и замер.