Так проходила для него, близясь уже к концу, осень. И вот однажды все переменилось. Однажды ночью в Денло Огнедрот (которого Скафлок держал в таком же неведении относительно своих сердечных дел, как всех прочих, позволяя им предполагать, что он то ли расстался со своею возлюбленной из смертных, наскучив ею, то ли отправил ее на время к людям), нарочно отыскал его в лагере и сказал:
— Может быть, тебе интересно будет узнать, что скача в сумерках мимо одной здешней усадьбы, я видел женщину, весьма похожую на Фриду дочь Орма. Она на сносях. И, видно, носит она не только ребенка под сердцем, но и скорбь в сердце тоже.
Вечером Скафлок в одиночку отправился в путь. Вороной его шел шагом, двигаясь вопреки своему обыкновению не быстрее, чем обычный конь, на каких ездят смертные. Под копытами его шуршала опавшая листва, немало влекомых прохладным ветром желтых листьев кружилось и в воздухе. Те же, что держались еще на ветвях, блистали таким великолепием золотистых тонов, как будто приглашали одинокого всадника сплести себе из них венок, который превзошел бы красой своей корону любого из властелинов девяти миров. Пока ехал Скафлок знакомым до боли лесом этим, на землю тихо спустились сумерки, а вместе с ними и легкий, прозрачный туман.
Скафлок держался в седле очень прямо, хоть и был немало отягощен шлемом, доспехами и огромным мечом. Ниспадавшие на плечи из-под шлема длинные светлые волосы его шевелил ветер. На суровом загорелом лице была написана решимость, и, глядя на него, никто не угадал бы, как мучительно скоро стучит скафлоково сердце, как шумит в ушах кровь, какая ужасная сухость у него во рту, как противно вспотели ладони.
Сумерки сменились наполненной шорохами темнотой. Переезжая через прозрачный студеный ручей, заметил наделенный тайным зрением всадник, что поток тот влечет к морю множество похожих на крошечные челны сухих листьев. Где-то ухнула сова, над головой поскрипывали на ветру ветви деревьев. Но внизу, возле земли, не было иных звуков, кроме мучительного стука скафлокова сердца.
Ах, Фрида, ужели ты и впрямь совсем уж близко?
Когда же добрался Скафлок до усадьбы Торкеля сына Эрленда, темный небосклон расцветился уже множеством звезд. Он прошептал надобное заклинание, и дворовые псы молча убрались прочь, а поступь ётунского коня стала совершенно беззвучной. Усадьба была погружена во тьму, лишь через щелку у порога передней двери пробивался красноватый отсвет разведенного в очаге огня.
Скафлок спешился. Ноги его не слушались, и для того, чтобы пройти несколько шагов, отделявших его теперь от двери, ему пришлось собрать всю свою волю. Дверь была заперта изнутри, и ему пришлось остановиться перед нею, чтобы вспомнить заклинание, позволяющее отложить засов.
Торкель был хозяин не из бедных, но отнюдь не ярл. Главный зал в его доме был невелик, и ночевали там разве что гости.
Фрида по своему обыкновению допоздна засиделась у очага. Дверь, ведущая во внутренние покои отворилась, и в зал вошел Аудун. Глаза его сверкали ярче даже, чем огонь в очаге.
— Я не мог уснуть, — проговорил он. — А все спят. И как им это только удается? В общем, я решил одеться и прийти сюда. Может, хоть сейчас нам с тобой удастся поговорить так, чтобы на нас не глазели.
Он уселся на скамью подле Фриды. В свете догорающего огня в очаге волосы ее сверкали красноватым блеском. Полагающегося замужним женщинам платка она по-прежнему не носила, но в последнее время стала заплетать косы.
— Я просто не могу поверить своему счастью, — сказал Аудун. — Со дня на день должен вернуться отец, и тогда мы поженимся.
Фрида улыбнулась. — Сначала мне надо родить и оправиться от родов. Правда, теперь час мой может наступить в любое время.
— А ты правда не таишь в сердце зла на меня и… на него? — медленно проговорила она, внезапно посерьезнев.
— Конечно, нет! Сколько раз тебе говорить. Твой ребенок будет для меня все равно как мой собственный.
Он обнял ее.
Засов сам собою отложился, дверь отворилась, и в зал ворвался студеный ночной ветер. Увидев выступившую из темноты высокую фигуру, Фрида, внезапно онемев, поднялась со скамьи и попятилась прочь. Наконец дорогу ей преградила стена.
— Фрида, — прохрипел Скафлок в тишине, нарушаемой лишь потрескиванием поленьев в очаге.
Фрида вдруг почувствовала, что задыхается, как будто грудь ей сдавило железным обручем. Сама не осознавая, что делает, она подняла руки, широко раскинув их в стороны, ладонями друг к другу.
С отрешенным видом, как сомнамбула, Скафлок двинулся к ней. Она тоже шагнула ему навстречу.
— Стой! — внезапно разорвавший тишину крик Аудуна прозвучал невероятно, пугающе громко. Сам же Аудун схватил стоявшее в углу копье и встал между Фридой и Скафлоком.
— Стой, тебе говорят! — заикаясь, проговорил он. — Кто ты такой? Что тебе нужно?
Скафлок сотворил знамение и сказал заклинание, чтобы никто в доме не проснулся, пока он здесь. Сделал он это машинально, даже не думая в тот миг о пользе чар этих. Просто он с детства был научен, что так следует поступать в подобных случаях.
— Фрида! — снова сказал он.
— Кто ты такой? — срывающимся голосом крикнул Аудун. — Что тебе нужно?
Когда увидел он, как смотрят друг на друга Фрида и незнакомец этот, все существо его пронзила невыносимая боль.
Скафлок глядел на возлюбленную свою через плечо парнишки, почти его и не замечая вовсе.
— Фрида, любовь моя, жизнь моя. Идем со мной.
С мукой на лице, она покачала головой, но руки ее по-прежнему были простерты к Скафлоку.
— Я побывал в Ётунхейме, потом вернулся, воевал. Надеялся, что время и тревоги ратные помогут мне забыть тебя, — хрипло говорил он. — Нет, не помогли. И ни меч этот смертоносный не поможет, ни заповеди, ни боги, ничто в девяти мирах. Что они нам? Идем со мной, Фрида.
Она склонила голову. На лице ее отражалась мучительная внутренняя борьба. Потом она заплакала. Зарыдала, почти беззвучно, но с такой страшной, опустошительной силой, что, казалось, сердце ее не выдержит, разорвется.
— Ты сделал ей больно! — вскричал Аудун.
Он неловко ударил Скафлока копьем. Скользнув по широкой защищенной кольчугой груди альфхеймского воителя, острие разорвало ему щеку. Зарычав, как раненая рысь, Скафлок схватился за меч.
Аудун снова ударил. Скафлок с нечеловеческой быстротой отпрянул в сторону. Клинок его со зловещим шипением покинул ножны, и тут же обрушился на древко копья, разрубив его пополам.
— С дороги! — прохрипел, задыхаясь, Скафлок.
— Не смей приближаться к моей невесте! — Аудун был вне себя от ярости и страха, страха не перед смертью, а перед тем, что он прочел в глазах Фриды. Из глаз его полились слезы. Он выхватил висевший в ножнах у него на поясе кинжал и кинулся на Скафлока, желая поразить его в незащищенное горло.
Высоко взметнулся сверкающий меч и, со свистом рассекши воздух, обрушился на голову Аудуна, раскроив череп его чуть ли не пополам. Тело Аудуна тряпичной куклой сползло вниз по стене.
Скафлок удивленно уставился на окровавленный клинок, который по-прежнему сжимал в руке.
— Я не хотел этого, — прошептал он. — Думал просто отбить удар, и все. Забыл я, что клинок этот должен напиться крови всякий раз, как будет извлечен из ножен.
Он поднял взгляд на Фриду. Она глядела на него широко раскрытыми глазами, дрожа всем телом и чуть приоткрыв рот, как будто из груди ее рвался крик.
— Я не хотел этого! — заорал он. — Да и какое это имеет значение? Идем со мной.
Она силилась сказать что-то, но не могла. Наконец голос вернулся к ней, и она с трудом проговорила:
— Уходи. Теперь же. И не приходи больше никогда.
— Но… — он неуверенно шагнул к ней, как будто вдруг разучился ходить.
Фрида нагнулась и подняла зловеще сверкнувший в ее руке аудунов кинжал.
— Убирайся, — сказала она. — Если приблизишься ко мне еще хоть на шаг, я всажу в тебя кинжал.
— Сделай милость, — ответил Скафлок. Его немного шатало, а из распоротой щеки его на пол натекла уже небольшая лужица крови.
— А если надо, я убью себя, — сказала ему Фрида. — Только дотронься до меня, убийца, нехристь поганый, готовый спать с собственной сестрой, как зверь или эльф какой! Дотронься, и я ударю себя кинжалом прямо в сердце. Бог простит мне меньший грех, коли избегу я еще более ужасного.
Скафлока охватил неистовый гнев.
— Да уж, призывай своего Бога, нуди свои молитвы! Только на это ты и способна. Ты готова была продаться за кусок хлеба да крышу над головой. Сотворить такое — значит стать шлюхой, сколько бы попов ни махали вокруг кадилами. И это после всех клятв, что ты мне давала! — Он поднял свой меч. — Пусть лучше мой сын умрет, не родившись, чем будет отдан этому вашему Богу.
Скафлока охватил неистовый гнев.
— Да уж, призывай своего Бога, нуди свои молитвы! Только на это ты и способна. Ты готова была продаться за кусок хлеба да крышу над головой. Сотворить такое — значит стать шлюхой, сколько бы попов ни махали вокруг кадилами. И это после всех клятв, что ты мне давала! — Он поднял свой меч. — Пусть лучше мой сын умрет, не родившись, чем будет отдан этому вашему Богу.
Фрида недвижно стояла перед ним.
— Руби, коли рука поднимется, — насмешливо проговорила она. — Ужели теперь сражаешься ты с мальчиками-подростками, женщинами и младенцами, не покинувшими еще материнской утробы?
Скафлок опустил могучий свой клинок, потом вдруг, не обтерев даже от крови, со стуком бросил его в ножны. Стоило ему сделать это, как гнев вдруг покинул его, уступив место усталости и скорби.
Плечи и голова его вдруг поникли.
— Так ты и вправду больше не хочешь меня знать? — тихо спросил он. — Меч этот проклят. Не я говорил ужасные вещи эти, не я убил несчастного парнишку. Я люблю тебя, Фрида, так люблю, что когда ты рядом, весь мир кажется светлым и радостным, а когда ты далеко, все вокруг черным-черно. Я прошу тебя, умоляю, вернись ко мне.
— Нет, — сказала она, задыхаясь. — Уходи. Убирайся! — Голос ее сорвался на крик: — Я не желаю больше тебя видеть! Никогда!
Он шагнул было к двери, но задержался. Губы его дрожали.
— Однажды я просил тебя поцеловать меня на прощание, а ты не захотела, — проговорил он удивительно спокойным голосом. — А теперь поцелуешь?
Она подошла к распростертому на полу телу Аудуна, опустилась на колени и поцеловала мертвого юношу в губы.
— Мой милый, милый, — нежно говорила она, гладя окровавленные волосы мертвеца и закрывая его незрячие глаза. — Пусть Господь возьмет тебя к Себе на небо, мой Аудун.
— Ну что же, прощай, — сказал Скафлок. — Может быть, еще однажды попрошу я у тебя поцелуя. Но то будет уж точно в последний раз. Думаю, недолго осталось мне жить на этом свете. И меня это не особенно печалит. Но тебя я люблю.
Он вышел вон из зала и закрыл за собой дверь, чтобы больше не задувал в дом холодный ветер. Чары его развеялись. Разбуженные диким лаем собак и громким конским топом, торкилевы домочадцы вскоре сбежались в ставший местом убийства центральный зал усадьбы. Фрида сказала им, что ее пытался похитить какой-то разбойник.
В предрассветной темноте подступили к ней боли ее. Роды оказались долгими и трудными: младенец был велик, фридины же бедра узки.
Поскольку в округе объявился убийца, сразу за священником послать побоялись. Женщины, как могли, помогали Фриде, но лицо Осы оставалось угрюмым.
— Сначала Эрленд, потом вот Аудун, — думала она. — Заколдованные они, что ли, ормовы-то дочки? Одно несчастье приносят.
На рассвете мужчины отправились на поиски убийцы. Найти им ничего не удалось, и вечером, в сумерках, они воротились домой, решив, что назавтра кто-нибудь из них съездит в церковь.
Тем временем родился ребенок, хорошенький, голосистый мальчик, который уж вскоре стал жадно сосать фридину грудь. Вечером Фрида, измученная и дрожащая от усталости, лежала в выделенной ей боковой комнате, держа на руках своего сына.
Она улыбнулась малышу.
— Ты такой красавец, — проговорила она нараспев, и эти слова ее звучали, как начало какой-то данской песенки. Она не вполне еще воротилась из царства теней, в котором недавно побывала, и, кроме угнездившегося в ее объятиях крохотного тельца, все вокруг по-прежнему казалось ей как бы не вполне реальным. — Ты весь красный, морщинистый. Прелесть, да и только. Твой отец тоже так сказал бы, коли видел бы тебя сейчас.
Из глаз ее вдруг хлынули слезы, тихие, как весна в лесном краю. От них у Фриды во рту остался какой-то солоноватый привкус.
— Я люблю его, — прошептала она, — Господи, прости меня! Я никогда его не разлюблю. А ты, малыш, все, что осталось на этом свете от любви нашей.
Догорел закат, наступили сумерки, потом темнота. Лик почти полной луны то и дело скрывали гонимые буйным ветром тучи. Надвигалась буря. Долгой приветливой осени, праздновавшей вместе с эльфами их возвращение в родные места, пришел конец. Наступила зима.
Открытая всем ветрам усадьба по-звериному притаилась в предчувствии ненастья. Вокруг нее стонали терзаемые ветром деревья. Все громче доносился шум моря.
Ночью ветер усилился. Теперь он вздымал в воздух целые охапки сухих листьев. Время от времени по кровле начинал стучать град. По звуку похоже было, будто по крыше бежит целая шайка ночных татей. Фрида лежала на ложе своем без сна.
Около полуночи услышала она, как в отдалении запел рог. От звука этого сердце ее отчего-то похолодело.
Ребенок заплакал, и она взяла его на руки. Вскоре сквозь завывания ветра и шум прибоя снова донесся звук рога, взревевшего уже гораздо ближе, потом послышался странный лай гончих и громкий конский топ, от которого содрогнулась земля.
Поняв, что к усадьбе приближается асгардская Дикая Охота, Фрида замерла от страха. Как странно, что никто в доме, похоже, не был разбужен ужасными звуками этими. Ребенок, которого она прижимала к своей груди, заходился от крика. Стучали на ветру запертые ставни.
Конский топ слышался уже во дворе усадьбы. Кто-то протрубил в рог совсем уже близко, и от звука этого, казалось, содрогнулись самые стены дома. Заливались лаем гончие.
Во фридином покое имелся отдельный выход на улицу. Кто-то постучал в эту дверь. Засов тут же сам собой отложился, и дверь распахнулась. В палату ворвался холодный ветер, высоко взметнувший широкий плащ пришельца, который в то мгновение как раз шагнул через порог.
Хотя света в палате не было, Фриде удалось разглядеть ночного гостя. Он оказался так высок, что достигал головой потолочных балок и даже был вынужден немного наклонить ее. В темноте ярко сверкал наконечник его копья и его единственный глаз. На лицо его была низко надвинута широкополая шляпа, из-под которой ниспадали длинные седые волосы. И волосы, и борода его оттенком своим схожи были с волчьей шерстью.
Пришелец заговорил, и голос его звучал подобно шуму ветра и рокоту морских волн.
— Фрида дочь Орма, я пришел за тем, что поклялась ты мне отдать.
— Повелитель… — она отпрянула назад на ложе своем, не защищенная от страшного гостя ничем, кроме тонкого одеяла. Ах, если бы Скафлок был сейчас здесь! — Повелитель, пояс мой вон в том сундуке.
Один разразился громким смехом.
— Ужели ты думала, что я желаю получить сонное зелье это? Ты ошибаешься, я пришел за ребенком, которого ты уже носила в опоясанном тем поясом чреве своем в то время, как давала мне клятву.
— Нет! — крикнула Фрида, не слыша собственного голоса, и спрятала орущего во всю мочь сынишку у себя за спиной. — Нет, нет, нет! — Она схватила висевшее в изголовье ложа распятие. — Именем Господа и Спасителя нашего велю тебе: изыди!
— Не страшно мне заклятие это, — сказал Один. — Произнеся ту клятву, ты сама отринула помощь Сил небесных. Давай сюда ребенка!
Он отшвырнул ее прочь и взял младенца на руки. Фрида кинулась прочь с ложа, к его ногам.
— Зачем он тебе? — стонала она. — Что ты собираешься с ним сделать?
С какой-то невероятной, казалось, высоты донесся ответ Одина:
— Велика и ужасна будет его судьба. Игра, затеянная асами, ётунами и новыми богами, еще не окончена. И по-прежнему в игре блистающий Тюрфинг. Тор когда-то сломал его, опасаясь, как бы не были подрублены тем клинком самые корни ясеня Иггдрасиля. Я же вернул меч этот в мир и дал его Скафлоку, поскольку Бёльверк, который один только мог починить Тюрфинг, никогда не сделал бы этого для аса или эльфа. Меч понадобился для того, чтобы предотвратить покорение Альфхейма племенем, дружественным врагам богов — троллями, которым тайно помогал Утгарда-Локи. Но нельзя допустить, чтобы клинок этот остался в руках Скафлока, иначе заключенная в мече колдовская сила непременно побудит его постараться совершенно уничтожить Тролльхейм. Ётуны ни за что не допустили бы падения тролльей державы. Они принуждены были бы вступить в войну, и тогда богам поневоле пришлось бы выступить против них, и наступил бы конец света. Скафлок должен погибнуть, а ребенок этот, который был зачат и отдан потом мне благодаря придуманному мною же хитроумному плану, станет владельцем рунного меча, свершив до конца предначертанное судьбою.
— Скафлок умрет? — Фрида в отчаянии обхватила руками ноги грозного аса. — И он тоже? Нет, не делай этого, пожалуйста…
— А для чего ему жить дальше? — холодно проговорил Один. — Коли явишься ты в Эльфхолм, куда он теперь направляется, коли вернешь ему то, что отняла у могилы родичей своих, так он с радостью сложит оружие, и тогда не будет нужды в его смерти. В противном случае, он обречен. Меч убьет его.