Итак, моя стратегия состояла из двух главных компонентов – тяжелая дистанция и интенсивные тренировки. Рик это заметил и разработал специальный план занятий, чтобы посмотреть, как далеко я смогу продвинуться. И я не отступил. Я с готовностью брался за невообразимые доселе задания – например, 20 раз по 200 ярдов баттерфляем, причем паузы между заплывами сокращались: после первого – 30 секунд, а перед последним – уже пять. Или десять заплывов по 400 ярдов (366 м) баттерфляем, и каждый следующий надо было проплыть быстрее предыдущего.
Я любил работать до седьмого пота, и мне все было мало; это качество сослужило мне впоследствии хорошую службу во время тренировок на сверхвыносливость.
Все это, как мне тогда казалось, я делал ради успеха в спорте. Но теперь я понимаю, что те мои ежедневные мазохистские тренировки были бессознательной попыткой вытеснить боль, которую принес мне Лэндон. Благодаря стремлению совершенствоваться в плавании я чувствовал себя живым, по контрасту с отчуждением и эмоциональным окоченением, определявшими мое пребывание в Лэндоне.
Моя жизнь в те дни, как планета вокруг солнца, вращалась вокруг плавания. Все, что я делал помимо хождения в школу – ел, спал и тренировался. Неважно, сколь сильно я уставал – не было случая, чтобы я проспал, а зачастую приходил на тренировку первым; часто я выпрыгивал из машины и бросался к бассейну бегом. И в метель, когда школьные занятия отменяли, я садился в семейный «вольво» и пробирался по обледеневшим улицам на тренировку. Мне даже доверили ключ от бассейна на тот случай, если Рик опоздает или, что тоже бывало, не покажется вовсе.
Свои целевые временные показатели я писал гигантскими буквами на школьных тетрадях, на стенках шкафчика, на зеркале в ванной. Каждый дюйм пробковой плитки, покрывавшей одну из стен в моей комнате, украшали глянцевые фото и постеры из журнала Swimming World с изображениями моих кумиров – мировых рекордсменов и олимпийских чемпионов, среди которых были Роуди Гейнс, Джон Моффет, Джефф Костофф и Пабло Моралес. Самым любимым стало фото потрясающего конькобежца Эрика Хайдена, где он был в своем золотистом спортивном костюме. Это снимок с обложки Sports Illustrated за 1980 год, сделанный во время зимних Олимпийских игр в Лейк-Плэсиде. Хайден с его мускулистыми ногами толщиной с древесный ствол обновил мировые рекорды практически во всех конькобежных дисциплинах от спринта до длинных дистанций, попутно завоевав пять золотых медалей. Конечно, Хайден не пловец, но он служил для меня образцом спортивной доблести и совершенства.
Мне еще не исполнилось пятнадцати, когда в Washington Post я прочел, что на «Эллипсе» состоится гонка профессиональных велосипедистов. «Эллипс» – это закольцованная дорога в парке возле Белого дома, часть живописного ландшафта, разработанного для американской столицы архитектором Пьером Ланфаном. Как раз тогда Эрик Хайден сменил коньки на велосипед и стал выступать за команду 7-Eleven – лучшую на тот момент американскую велокоманду.
Я потащил отца смотреть состязания и не мог оторвать глаз от происходящего. Отцу, думаю, было скучно, но мне никогда раньше не приходилось быть свидетелем подобного спортивного зрелища. Меня заворожил вид компактной группы велосипедистов, именуемой «пелотон», которая на невероятных скоростях наматывала круг за кругом; бешено вращающиеся колеса велосипедов издавали звук, похожий одновременно на гудение улья и кошачье урчание, а яркие костюмы спортсменов, слившихся воедино со своими машинами, мелькали радужными пятнами.
После гонки я проскользнул мимо охранников и, подобравшись поближе к автобусу команды 7-Eleven, смотрел, как Хайден непринужденно беседует с репортерами. Никогда прежде – и никогда потом – я не испытывал такого приступа фанатского благоговения перед звездой. В тот самый день я заболел велосипедным спортом. Я хотел участвовать в гонках. Но у меня не было приятелей, которые бы этим занимались. Да и времени не хватало. Если я хотел совершенствоваться как пловец, то не мог найти для нового увлечения ни единого окошка. И потому внезапно зародившаяся мечта стала несбыточной на четверть века.
Я был вынужден неуклонно соблюдать жесточайший график. Пока одноклассники тусовались допоздна, экспериментируя с дурью и спиртным и веселясь на вечеринках (куда меня не звали) с девушками из «сестры» Лэндона, школы Холтон-Армс, я учился, спал, тренировался и участвовал в соревнованиях. Если бы меня и позвали на вечеринку, я бы отказался – просто потому, что уставал до чертиков. Таким образом я волей-неволей стал идеальным сыном и идеальным учащимся. В будни у меня вовсе не было свободного времени – только плавание, школа, еда, опять плавание, домашние задания и сон. Даже в выходные я не мог расслабиться.
В ту пору я много мотался по Восточному побережью на сборы – то в Таскалусу, то в Питтсбург, то в Хакенсак. Когда сборы были не очень далеко, родители покорно заводили машину и везли меня – а зачастую и сестренку, которая присоединилась ко мне в бассейне и быстро стала великолепной пловчихой, – на бесконечные состязания, смотреть которые случайному зрителю было, вероятно, не интереснее, чем наблюдать, как растет трава.
Но усилия очень скоро стали приносить плоды. К шестнадцатому дню рождения (прошло чуть больше года, как я присоединился к питомцам Рика Кёрла) я добился поставленной цели и получил национальный рейтинг, показав восьмой результат для своей возрастной группы на дистанции 200 метров баттерфляем. Я квалифицировался для участия в состязаниях национального уровня и объездил всю страну. На этих сборах я познакомился со многими великими пловцами, фотографии которых висели в моей комнате.
Я до сих пор помню свои первые национальные соревнования среди юниоров, которые проходили в Гейнсвилле (штат Флорида) в 1983 году. Крейг Бёрдслей, член невезучей олимпийской команды 1980 года, лишенной шанса поучаствовать в московской Олимпиаде из-за того, что ее решил бойкотировать президент Картер, был чемпионом мира на дистанции 200 метров баттерфляем. Не имея ни одного поражения с 1979 года, он более трех лет удерживал мировой рекорд. Сказать, что он мой герой, значило не сказать ничего. Я трепетно следовал за ним по пятам, но боялся подойти. Заметив, наконец, свою новую «тень», Крейг обернулся и спросил, чего я хочу. Но, оцепенев, я не смог вымолвить ни слова и поспешно ретировался в первую попавшуюся дверь – к несчастью, то была дверь женского туалета!
Но мне было все равно. «Матерь божья, на меня взглянул Крейг Бёрдслей!» Я коснулся вершины плавательного Олимпа!
Воспоследовали и успехи в учебе, я стал отличником. В особенности мне нравилась биология, и я принялся мечтать о карьере медика. Правда, высокие отметки не превратили меня из изгоя в любимца класса. Зато я стал больше времени проводить с ребятами из плавательного клуба и приобрел настоящих друзей. Все говорило о том, что я выбрал верную стезю.
К последнему году учебы я был одним из лучших пловцов своего возраста в стране. В моей коллекции не хватало единственного трофея – победы в Metros, чемпионате среди школьников округа Колумбия. Но тут имелось одно серьезное препятствие. По правилам, я не мог участвовать в этих соревнованиях, поскольку в Лэндоне не было команды пловцов. Нет школьной команды – не можешь участвовать в чемпионате среди школ. Поэтому я снова отправился донимать замдиректора по спорту Лоуэлла Дэвиса – на этот раз с просьбой ввести в Лэндоне программу по плаванию. Наверное, его задевало, что я добился внушительных успехов в спорте через его голову. Как бы то ни было, но он снова поставил на моей дороге знак «стоп». Никакие аргументы не помогали. Так что мне опять пришлось апеллировать к директору Коутсу. Благодаря ему в Лэндоне появилась команда, состоявшая из одного человека – меня. Воспользовавшись лазейками в правилах школьной лиги пловцов, я проник на несколько встреч школьных команд и квалифицировался для чемпионских сборов. Так я пробрался на праздник, на который меня не звали.
На Metros я был вынужден испытать свои силы на более короткой дистанции – 100 ярдов (91,4 м) баттерфляем, поскольку 200 ярдов в программу школьного чемпионата не входили. Сто ярдов не мой конек. В баттерфляе, как и (забегая вперед) в триатлоне, чем длиннее дистанция, тем лучше. Но я решил победить любой ценой. Увы! Я снова отстал на самую малость, придя секундой позже своего товарища по команде Кёрла, Марка Хендерсона (позже он завоюет золото на Олимпиаде 1996 года, проплыв дистанцию баттерфляем в комбинированной эстафете 4 × 100 и установив рекорд Соединенных Штатов). Отставание на секунду становилось неприятной традицией.
Да, я не выиграл заплыв, но все же вопреки препонам достойно представил школу. А более всего меня греет мысль, что именно благодаря моей настойчивости, помноженной на хорошее выступление, в следующем году в Лэндоне действительно появилась команда по плаванию – команда, которая существует по сей день. Отрадно, когда плоды твоих усилий обретают долгую жизнь.
Да, я не выиграл заплыв, но все же вопреки препонам достойно представил школу. А более всего меня греет мысль, что именно благодаря моей настойчивости, помноженной на хорошее выступление, в следующем году в Лэндоне действительно появилась команда по плаванию – команда, которая существует по сей день. Отрадно, когда плоды твоих усилий обретают долгую жизнь.
Глава 3 Подводные камни студенческой жизни
Результатов, показанных на Metros, вкупе с национальным рейтингом было более чем достаточно, чтобы привлечь внимание лучших университетов. А с отличными оценками и изучением всех имеющихся факультативных предметов мои шансы на поступление в колледж были практически стопроцентными. Но все равно я ответственно подошел к подаче заявлений, сочинив вычурное эссе о своем упорстве и любви к воде. Я даже прилагал фото, где был снят под водой с широкой улыбкой (слегка искривленной в бирюзовых переливах воды). Вскоре начались звонки от тренеров, и я быстро прочувствовал вкус студенческой жизни, разъезжая по стране на собеседования (все расходы оплачены).
Сначала – в Мичиган, в университет экстра-класса со славной историей обучения плаванию, где тогда преподавал мой любимый тренер, легендарный Джон Урбанчек. Позднее он тренировал олимпийские команды по плаванию 2004 и 2008 годов.
Я мичиганец в энном поколении. Не только мать и отец, но и многочисленные мои кузены, тетушки и дядюшки учились в Мичиганском университете. В наших жилах течет кровь желто-синего цвета[17]. Но наиболее примечательным представителем нашей большой семьи, который обучался в Мичиганском университете, был мой дед с материнской стороны – Ричард Спиндл.
В конце 1920-х годов Ричард был капитаном команды пловцов Мичиганского университета на множестве чемпионатов «Большой десятки»[18] и обладателем бесчисленных личных достижений. Его наставником был маститый тренер Мэтт Манн, которому принадлежат такие слова: «Команда пловцов Мичиганского университета 1926–1927 годов – это величайшая университетская команда всех времен». Мой дед в том сезоне одержал выдающиеся победы, установив национальный рекорд на дистанции 150 ярдов (137 м) на спине. Эта победа сделала его надеждой олимпийской команды зимней Олимпиады 1928 года в Амстердаме наряду с известнейшим Джонни Вейсмюллером, который позднее обрел всемирную славу на киноэкране в роли Тарзана. Увы, на отборочных состязаниях дед немного отстал и финишировал четвертым, упустив свой шанс подняться на олимпийский пьедестал. Но он все равно остается великим пловцом своего времени, истинной легендой, завершив карьеру в 1929 году капитаном университетской команды Мичигана.
Коридоры бассейна имени Мэтта Манна в кампусе Мичиганского университета увешаны фотографиями членов команды начиная со времен моего деда. И если вы внимательно взглянете на фото 1929 года, то увидите (конечно, если абстрагироваться от пастельных тонов выцветшего снимка и допотопного купального костюма, какие сейчас носят только женщины), что мы с дедом похожи как две капли воды.
К сожалению, Ричард Спиндл умер задолго до моего рождения. Он пал жертвой генетической предрасположенности к болезни сердца в относительно молодом возрасте – в 54 года, когда моя мама еще училась в колледже. Но пусть ему не довелось воочию увидеть внука, названного в его честь, он сильно повлиял на то, чем я стал. О дедушке я знаю в основном из маминых воспоминаний, но бесспорно, что у нас много общего, в том числе любовь к воде, азарт соперничества и страсть к спорту.
Любовь мамы к своему отцу, который ушел от нее так рано, побудила ее назвать меня в его честь и наполнить мою жизнь вещами, которые так любил он. Вот почему в младенчестве она бросила меня в бассейн и всегда поддерживала меня в моем увлечении плаванием. Я часто шучу, что я – реинкарнация Ричарда Спиндла. Но шутка это лишь отчасти. Я чувствую с дедом духовную связь и убежден, что нахожусь здесь, чтобы завершить то, что не удалось ему.
Когда я окончил колледж, мама отдала мне обрамленную копию той командной фотографии. Она висит у меня сейчас над рабочим столом. А несколько лет назад мама подарила мне на день рождения старое одеяло из Мичиганского университета – темно-синее шерстяное покрывало с большой буквой «М» бледно-желтого цвета и изящно вышитым именем дедушки. До сих пор я застилаю им свою постель. Два дара, фотография и одеяло, каждый день напоминают мне о моих корнях, о том, кто я. Эти талисманы помогли мне изменить жизнь.
Именно образ моего деда встал у меня перед глазами в ту самую ночь, когда я чуть не отдал концы, взбираясь по лестнице на второй этаж. Я не хотел умереть, как он. Я не мог. Я знал, что моя миссия – каким-то образом исправить в своей собственной жизни то, что было так ужасно неправильно в его. Ричард Спиндл заставил меня пересмотреть свою жизнь и раздвинуть границы здоровья и физической формы.
Но вернемся к собеседованию в Мичиганском университете. Мой приезд совпал с соревнованием двух команд в пятницу вечером; я скромно смотрел на происходящее с трибуны, а пловцы подходили познакомиться. Я болезненно ощущал, как неразвит мой навык общения, как натужно звучат мои ответы, как я боюсь смотреть собеседникам в глаза. Вне круга друзей из клуба Кёрла я чувствовал себя как полный идиот. Я мог сколько угодно любить плавание, но мне всегда было трудно общаться с людьми, особенно с новыми. Сверстники же отличались полной непринужденностью, что лишь усиливало контраст. Тогда я еще не знал, что вот-вот найду решение проблемы – правда, решение, за которое придется сильно поплатиться.
После соревнования меня затянули на вечеринку пловцов в доме одного из местных парней. Команда победила соперника, получила заряд энтузиазма и была не прочь «усугубить». Не успел я сбросить с себя куртку, как мне сунули в руки гигантский пластиковый стакан с пивом – первый в моей жизни, преогромное спасибо Брюсу Кимболлу.
Брюс был известным мичиганским прыгуном с трамплина и только что завоевал серебряную медаль в прыжках с 10 метров на Олимпийских играх 1984 года. А ведь всего тремя годами ранее его сбил на дороге пьяный водитель. Сотрясение мозга, сломанная нога, ни одна лицевая кость не уцелела. Повреждение печени, необходимость удалить селезенку. Об аварии напоминали шрамы на лице.
Брюса знали все – его история стала притчей во языцех. И вот теперь он протягивал мне пиво. Мой первый в жизни стакан.
– А ну, залпом! – воскликнул Брюс, и все с готовностью подхватили:
– Залпом! Залпом! Залпом!
Хоть я и не занимался прыжками с трамплина, Брюса я боготворил. Так что у меня не было никакой возможности отказаться, несмотря на сомнения, которые внушал мне вид пойла, плескавшегося в стакане. Я всегда гордился, что не беру в рот ни капли, и косо смотрел на одноклассников, которые на выходных упивались в хлам. Но тут другое дело. Мне вручал кубок легендарный спортсмен. И я повиновался: взял громадную емкость и опрокинул в себя добрый литр пива, весь без остатка. Неслабо для первого раза.
Живот раздуло, и я согнулся, пытаясь удержать выпитое внутри. Однако через мгновение желудок утихомирился. То, что было после, резко изменило мою жизнь. Сначала мне ударило в голову. Потом по жилам разлилось тепло, будто меня внезапно укутали в пуховое одеяло. За одно биение сердца весь страх, отчуждение, замкнутость рассеялись как дым, сменившись ощущением, что мне хорошо и я среди своих.
Какова была единственная занимавшая меня мысль? «Хочу еще! И прямо сейчас!» Никто не успел и глазом моргнуть, как я, к восторгу мичиганских пловцов, одолел еще три банки пива и не собирался останавливаться на достигнутом.
Чем больше я пил, тем лучше мне становилось. Впервые в жизни я почувствовал себя «нормальным», как я это тогда понимал: подойти к группке людей и мгновенно включиться в беседу; отмочить шутку, не опасаясь при этом взглянуть в глаза; флиртовать с девушками; смеяться; да просто… думать о себе без отвращения. Оказалось, что я очень забавный, даже веселый, что я могу нравиться людям. Наконец-то я нашел решение. Неужто все так просто?
Начальные впечатления говорили, что да, все именно вот так просто. Не прошло и часа, а Брюс Кимболл – уже мой закадычный друг. Мы выпили еще пивка, и я с благоговением наблюдал, как этот феноменальный атлет выполняет кунштюк, который я считаю величайшим трюком всех вечеринок, на которых был. Крепко держа в одной руке полный стакан пива, он прямо с места подпрыгнул в воздух на несколько футов, сгруппировался и сделал идеальное сальто назад, приземлившись в точности на прежнее место как вкопанный. Выпендреж? Да. Но из полного стакана не пролилось ни капли. Пусть он хоть трижды выпендрежник, я хотел быть таким, как он.
Однако будущее Брюса не стало историей грандиозного успеха, как я себе тогда представлял. Три года спустя, всего за две недели до отбора в олимпийскую команду США 1988 года, Брюс на скорости 150 километров в час наедет на группу подростков. Двое погибших, четверо искалеченных. Поскольку Брюс сел за руль пьяным, его приговорят к семнадцати годам тюрьмы; он отсидит пять.