— Не волнуйтесь, — подбодрил меня приятный тенор в трубке, — это дело я очень хорошо помню. А почему, объясню при встрече.
Заинтригованная после этого разговора, я купила билет на самолет и уже во второй половине дня стояла возле голубой металлической калитки дома, принадлежавшего Даниилу Сергеевичу. Перегнувшись через невысокий забор, я разглядела чистенький асфальтированный дворик, за которым простирался сад, состоявший из множества ухоженных деревьев. Хозяином оказался невысокий сухонький мужчина, явно выглядевший моложе своих лет. Цепкий профессиональный взгляд разложил меня на составляющие, после чего Даниил Сергеевич удовлетворенно хмыкнул и пригласил меня в дом.
Как оказалось, жил он один — жена умерла три года назад. И бывший следователь на старости лет решил заняться писательским ремеслом.
— Это модно сейчас, знаете ли, — рассказывал он, сидя напротив меня за круглым дубовым столом. — Многие мало-мальски причастные к органам внутренних дел пытаются писать детективы. Я вот тоже решил попробовать. Зима впереди, делать все равно нечего. А построить сюжет своего первого детектива я решил как раз на основе дела Шегирян, про которое вы спрашивали.
— В этом деле есть что-то необычное?
Хозяин открыл черную папку, лежавшую на столе, надел очки, но зачитывать материалы дела, лежавшего перед ним, не стал. Как видно, не один раз Даниил Сергеевич прокрутил эту историю в голове, пытаясь переложить ее в литературную форму, поэтому хорошо все помнил наизусть.
— Необычного, может, ничего и нет. Больше нетипичного, я бы сказал. Шегирян работала в свое время на Гознаке, денежки печатала. Женщина отважная, доложу я вам, потому как умудрилась своровать с завода что-то около трех тысяч рублей. По тем временам, как вы понимаете, деньги немалые.
— Надо же, — удивилась я. — Что ж, охрана совсем не бдила?
— Голь, как известно, на выдумки хитра. Прежде чем выйти с завода, рабочие безусловно проходили жесточайший контроль и раздевались, извините, до трусов. Но Шегирян делала следующее: небольшой полиэтиленовый пакетик с сотенными купюрами, свернутыми в трубочку, засовывала… сами знаете куда. Конечно, на заводе пропажу денег заметили почти сразу. Но Шегирян догадалась таскать купюры не со своего, а с чужого конвейера. Видеокамеры только сейчас стали для нас нормой жизни, а тогда ведь их не было, поэтому вычислить воровку оказалось не так-то просто.
Вначале охрана принялась проверять тех, кто, по мнению милиции, в первую очередь мог быть причастен к краже, — людей, работающих на злополучном конвейере. Но даже когда по заводу поползли слухи о неуловимом воришке, Шегирян все равно продолжала таскать купюры. Когда же подозрение непосредственно пало на Веру и ее решили взять с поличным, кто-то из охраны — небезвозмездно, конечно, — предупредил женщину, и она скрылась, прихватив маленького сына.
Даниил Сергеевич кашлянул и посмотрел на меня поверх очков в тяжелой оправе.
— Объявили всесоюзный розыск, — продолжал бывший следователь свой рассказ. — И вот однажды, в городе Омске, в одном из отделений милиции раздается анонимный звонок, и женский голос сообщает, по какому адресу можно найти разыскиваемую преступницу и что именно она несколько дней назад в одной из подворотен убила милиционера. Преступницу схватили, взяли отпечатки пальцев и выяснили — участкового, имевшего двоих детей, пырнула ножом в живот действительно она. Видимо, милиционер опознал Шегирян по фотографии, пытался ее задержать и получил удар ножом. Женщине пришлось признаться и в краже, и в убийстве. Осудили ее на пятнадцать лет строгого режима. Вот, собственно, и все дело.
— Тот анонимный звонок… Не удалось установить, кто звонил?
Бывший следователь пожал плечами.
— А зачем? Фотографии Шегирян были расклеены на стендах по всему городу. Кто-то опознал ее и позвонил в милицию.
— Но откуда аноним мог знать, что убийцей милиционера является Шегирян?
— Возможно, звонившая женщина была невольным тому свидетелем.
— Это сейчас все всего боятся, — рассуждала я. — А в те годы помощь в поимке преступника считалась гражданским долгом каждого человека. Люди гордились тем, что могли оказаться полезными милиции. Почему же звонок был анонимным?
Даниил Сергеевич не понимал, почему этот вопрос так сильно меня интересует.
— Может быть, женщина отличалась мнительностью, была боязливой, — предложил он.
— Может… — эхом повторила я, придерживаясь, однако, совсем другого мнения. — А что стало с ее сыном?
— Шегирян заявила, что от сына она отказалась. Сдала в детский дом. Мы проверили. Действительно, за три недели до того, как ее поймали, она написала отказную на своего ребенка.
— Чем она объяснила этот поступок?
— Она отказалась его комментировать, но догадаться нетрудно. С трехлетним ребенком на руках женщина не транспортабельна. Близких родственников, если не считать спившегося мужа, у нее не было, следовательно, ребенка доверить она могла лишь детскому дому.
— Не понимаю, на что надеялась Шегирян, совершив два преступления подряд? Думаю, в семидесятые годы раскрываемость была повыше нынешней, рано или поздно ее все равно поймали бы.
— Не скажите, — возразил Даниил Сергеевич. — Если бы не тот анонимный звонок, неизвестно, сколько еще времени Шегирян пробыла бы на свободе и удалось бы ее вообще поймать. Она ведь полностью изменила свою внешность. Опознавший ее милиционер обладал неплохим задатками физиономиста. До сих пор удивляюсь, как ему удалось ее узнать. Что же касается того, на что она надеялась… На что надеются все преступившие закон? Мнят себя хитрыми и умными, способными улизнуть при любых обстоятельствах.
Разговор со мной наводил Даниила Сергеевича на новые размышления и позволял видеть уголовное дело двадцатипятилетней давности в новом ракурсе. Как мне кажется, это может благотворно сказаться на его книге.
— Шегирян показалась мне необычной женщиной, — продолжил рассуждения бывший следователь. — Во-первых, она искренне считала, что, присваивая не принадлежащие ей деньги, не совершала тем самым ничего противоправного. Как она заявила, богатому государству не грех поделиться с малоимущими гражданами. А убийство милиционера, по ее трактовке, было вынужденной мерой — она защищала себя и своего ребенка. Вообще, женщиной она была… одержимой какой-то. Не часто таких встретишь. Так что, если бы не тот анонимный звонок…
— Скажите, а Шегирян знала о нем?
— Интересный вопрос. — Даниил Сергеевич снял очки и откинулся на спинку стула. — Думаю, на тот момент не знала, иначе не пришла бы ко мне спустя много лет.
— Как? Шегирян посещала вас, уже выйдя на свободу?
— Именно так. Это было два года назад.
— Но разве она освободилась лишь два года назад?
— Находясь в тюрьме, она совершила побег. Если быть точным, стала организатором побега еще трех заключенных женщин. Во время побега Шегирян ранила охранника. В результате всего этого ей пришлось сидеть вплоть до девяносто девятого года.
— Что же было нужно от вас этой женщине? — Я подалась вперед, с большим вниманием слушая собеседника.
— Знать, каким образом ее вычислили и чья в этом заслуга — милиции либо кого-то еще.
— Как вы думаете, зачем спустя столько лет ей понадобилось знать об этом? — спросила я.
— Кто ж знает? Причину своего интереса она мне не сообщила.
А мне уже казалось, что я знаю это. Возможно, теперь ее согревает мысль, что, если бы не тот звонок, она наверняка перехитрила бы всех и не попалась. Вполне может быть, что Шегирян подозревала кого-то конкретного и хотела лишь подтвердить свои догадки.
Когда я напоследок попросила Даниила Сергеевича описать, как выглядела Шегирян при последней их встрече два года назад, бывший следователь нарисовал давно знакомый мне портрет. Кажется, круг замкнулся.
* * *Войдя в зал ожидания аэропорта, я первым делом свернула направо — здесь находилась общественная забегаловка — на предмет чего-нибудь покушать. Прошлый раз, не имея ни копейки денег в кармане, я довольствовалась лишь сдавленным глотанием слюны, когда наблюдала, как ожидающие самолета граждане набивали свои желудки. Мне принесли исхудавшего на плохом пайке жареного цыпленка с картошкой, салат и чай с бутербродами.
После неспешного чревоугодия, если так можно назвать обгрызание тонких цыплячьих косточек, достала из сумки замшевый мешочек и вынула из него три двенадцатигранника. Не мешает узнать, что именно ждет меня в ближайшем будущем и каким местом повернется ко мне провидение. Магические «косточки» рассыпались по столу, обозначив на своих гранях определенное цифровое сочетание: «30+16+7 — Никто не делается злодеем без расчета и ожидаемой выгоды».
Ну вот, опять вокруг меня кишат злодеи. Мне уже порядком надоело с ними сражаться. Но — се ля ви. Такова уж жизнь частного детектива. Сама же решила посвятить себя благородному делу восстановления справедливости, а в этом случае столкновение добра со злом неизбежно. Так что точи, Танюша, саблю — и в бой! Покой нам только снится.
Ну вот, опять вокруг меня кишат злодеи. Мне уже порядком надоело с ними сражаться. Но — се ля ви. Такова уж жизнь частного детектива. Сама же решила посвятить себя благородному делу восстановления справедливости, а в этом случае столкновение добра со злом неизбежно. Так что точи, Танюша, саблю — и в бой! Покой нам только снится.
Чрезвычайно довольная ощущением сытости, все-таки появившимся, несмотря на худобу аэропортовского цыпленка, в моем организме, а также успехами в порученном мне деле об убийстве, я вышла из здания аэровокзала подышать свежим воздухом.
До посадки оставалось ждать еще сорок минут. Мое внимание привлек книжный киоск, пестревший бестселлерами различных авторов и разных форматов. Задрав голову, я разглядывала последние достижения книжного рынка, когда ремешок моей сумки, висевший на плече, сильно дернулся. Повернув голову влево, я стала свидетелем того, как коричневого окраса собака породы доберман, повторно дернув мою сумку и на этот раз заполучив ее в зубы, бросилась бежать.
Все произошло так быстро, что я опомнилась только тогда, когда собака отбежала от меня на несколько метров. Ну уж нет! На этот раз я не позволю оставить себя без документов, авиабилета и средств к существованию. «Снаряд не падает дважды в одну и ту же воронку», — вспоминала я известную фронтовую поговорку, преследуя собаку. Без сомнения, воришка-доберман бежит сейчас к хозяину, и то, как скоро он остановится, зависит от одного — насколько далеко этот хозяин находится. Главное — не отставать.
В школе, а впоследствии и в университете я имела по физкультуре сплошные пятерки. Бег на короткие и длинные дистанции не представлял для меня особого труда. Конечно, моя физическая форма, особенно в сравнении с прытью добермана, уже не та. Но безграничное чувство праведной злости, овладевшее мной в данный момент, прибавляло сил.
Доберман бежал дворами, цепко держа в зубах мою кожаную сумку. Путь к хозяину он преодолевал уверенно, и мне стоило больших усилий не отставать от него. Наконец собака забежала в какой-то подъезд, и я, притормозив, смогла немного перевести дыхание. Стараясь ступать и дышать как можно тише, я поднималась по ступенькам вслед за четвероногим похитителем дамских сумок.
— Умница, — услышала я сильный голос, звучавший с площадки лестничной клетки между третьим и четвертым этажом. — Отлично сработано.
Я увидела, как бритый молодой человек одобрительно хлопает собаку по морде. Как только доберман освободился от моей сумки, перекочевавшей в руки хозяина, он принялся истошно лаять в мою сторону.
— Молчи! — приказал ему бритый. — Не привлекай внимания.
Но пес будто не слышал хозяина. Он продолжал упрямо намекать на присутствие чужого человека. Если бы хозяин не держал его за ошейник, доберман рванул бы мне навстречу.
Имея фотографическую память на лица, бритоголового я узнала сразу. Так, так. Значит, денег, добытых с квартирных краж, нам не хватает, и в свободное время мы подрабатываем на большой дороге: совершаем изъятие денег у женской части населения весьма экзотическим способом. Однако мой жизненный опыт подсказывает — небескорыстная любовь к животным не приводит ни к чему хорошему. Забыл ты, мерзавец бритый, натаскать свою собаку на то, чтобы она не трогала имущество девушек спортивного вида, а довольствовалась лишь тетеньками, которые и ходят-то с трудом, не то что бегают. Придется тебе, родной, расплачиваться и за мои до сих пор опухшие руки, и за мою головную боль, и за дырявые тапки с безразмерным балахоном, которые я вынуждена была носить, и просто за то, что ты родился.
Пытаясь утихомирить собаку, бритый стал торопливо спускаться по лестнице. Я преградила ему дорогу, держа руки в карманах куртки и глядя на него, как на обреченного, которому суждено наиболее продуктивную часть своей жизни просидеть за решеткой. Бритый тоже узнал меня сразу и остановился на середине лестничного пролета.
Я стояла внизу, на площадке, нас разделяла пара метров. Правая рука вора медленно разжалась, выпустив ошейник, и он негромко скомандовал собаке:
— Фас!
Доберман давно уже мечтал покусать женщину, которая посмела его преследовать и представляла опасность для хозяина. В два прыжка собака оказалась рядом со мной, но я успела выкинуть вперед левую руку, как приманку, за рукав которой пес и уцепился. Пока его челюсти были заняты, я приложила к собачьей голове вытащенный из правого кармана шокер. Получив неслабый разряд тока, доберман перестал трясти мою руку, разжал челюсти и, громко скуля, кинулся вниз по лестнице. С одним грабителем я разделалась, пора браться за второго. Бритый в растерянности стоял не двигаясь, соображая, что ему делать.
— Ну, иди сюда, — поманила я его рукой. — Никогда не совал пальцы в розетку? Пойдем, я добавлю ощущений в твою однообразную жизнь. А хочешь, можно обойтись и без этой штуки… — Я убрала шокер обратно в карман. — Уделаю тебя голыми руками, сопляк.
По его глазам я видела, что он в этом нисколько не сомневается. Внизу щелкнул замок, дверь одной из квартир приоткрылась, и в образовавшейся щели возникла голова любопытного дедка. Воспользовавшись тем, что я на секунду отвлеклась, бритый перемахнул через перила, приземлился ниже меня на лестнице и дал деру. О, нет… Опять догонялки! Мои ноги хоть и были обуты в туфли на низком каблуке, но все же в кроссовках я чувствовала бы себя более полноценным спринтером.
Выбежав из подъезда, я увидела, как собачник прытко мчался в противоположную от аэропорта сторону. Худенький жареный цыпленок барахтался в моем желудке, причиняя мне массу неудобств. После трапезы такого рода спортивные демарши — последнее, о чем я мечтала.
И все же расстояние между мной и грабителем медленно, но уверенно сокращалось. Впереди виднелась дорога с интенсивным движением. Не желая становиться жертвой какого-нибудь многотонного грузовика, а может быть, просто следуя к намеченной цели, преследуемый свернул налево и продолжил свой бег по парку, лавируя между играющими детьми и их родителями.
Но пытаясь удрать от меня, бритый изначально переоценил свои силы: последний раз он, наверное, бегал в начальных классах средней школы. Обернувшись и увидев, что дистанция между нами стала совсем небольшой, вор решил отделаться от меня и бросил на землю пакет, в который предварительно засунул мою сумку. Но этот омский ворюга-собачник плохо думал о тарасовской женщине-детективе. Как там говорил Глеб Жеглов? «Вор должен сидеть». Вот и я так считаю: пора тебе, парень, отдохнуть, а то вон как уморился бегаючи, аж лицо приобрело цвет спелой вишни.
Я подхватила пакет и, прежде чем сделать последний рывок, решила применить тактику биатлониста — замедлить движение на последнем круге, для того чтобы потом попасть точно в цель. Бритый клюнул на мой обманный трюк, радуясь, что теперь можно сбавить темп. Парк закончился, и мы опять бежали вдоль домов, по асфальтированной дорожке. Грабитель даже не успел заметить, как я быстро приблизилась к нему и схватила за шиворот. Я заранее решила догнать его в тот момент, когда мы будем пробегать вдоль бетонного забора, ограждавшего стройку. Вот об этот бетон я и ударила его побагровевшую рожу. И не один раз.
После того как из носа парня потянулась струйка крови, я развернула своего обидчика к себе лицом и для профилактики саданула ему ногой в пах. Бритый скрючился, как пересохший стручок фасоли. Пока он стонал и ломался от боли, я вытянула из его брюк ремень и принялась перетягивать ему руки. Эту операцию я произвела с особым, каким-то даже садистским удовольствием.
— Сейчас я покажу тебе, что такое колющие, одеревеневшие руки, в которые не поступает кровь, — прокомментировала я.
— Больно же, пусти, — сквозь зубы процедил пойманный.
— Ах, какие мы нежные! — издевалась я, еще туже затягивая ремень. После того как узел был закреплен, я взяла его в левую руку, держа, как ошейник, а в правой зажала шокер.
— Учти, шаг вправо, шаг влево — побег. Рыпнешься — догоню, и будешь ты у меня дымиться, словно куча сухих листьев, — предупредила я на всякий случай.
Скорчившись, он шел за мной, как за поводырем: голова его с окровавленным лицом была опущена, и он практически не видел дороги. Сначала мне показалось, что он симулирует боль, а потом подумала: для человека, не привыкшего «держать удар», это нормальная реакция.
Я вела вора в ближайшее отделение милиции, мимо которого незадолго до того мы как раз пробежали. Узник и не думал сопротивляться, только изредка косился на мою руку, державшую шокер. Когда же перед его глазами ближайшей перспективой замаячил пункт охраны и порядка, он все-таки сделал еще одну попытку уйти от ответственности. Рванул обеими руками из последних запыхавшихся сил.
Но хватка у меня была мертвая — выскользнуть оказалось бы под силу лишь закаленному в боях мужчине, но никак не этому, изнемогшему от быстрого бега и побоев горе-воришке. Дабы окончательно его успокоить, я все же приложилась ненадолго к его ненатруженным ручкам своим токовыдающим прибором.