– Гошподи! Ты это видел? – Главарь картинно воздел руки к небу. – Ладно, кригариец, как тебе угодно. Хочешь по-плохому – давай так. Энца, Кирша! Выташкивайте его!
Прежде чем выводить пленника, копейщицы сначала прикрепляли к его ногам цепь, а уже затем он слезал с повозки. Однако на сей раз он взялся артачиться. И хоть брыкался пьяница не так сильно, чтобы дебелые бабищи с ним не справились, сразу посадить его на цепь им не удалось. Поэтому они схватили его вдвоем за ножные кандалы и выволокли наружу, будто куль с мукой.
Ван Бьер шмякнулся спиной оземь и, видимо, от встряски ненадолго прекратил сопротивляться. Чем стражницы тут же воспользовались. Кирса ухватилась за вторую пару его оков, а Энца уселась кригарийцу на лодыжки. После чего они растянули его на земле так, как палачи растягивают приговоренных к бичеванию преступников. Разве только Баррелий лежал лицом вверх, и никто не собирался его пороть. По крайней мере, пока.
– Надо позвать еще кого-нибудь, – сказала Кирса. – Того, кто будет поить его вином. Вдвоем у нас это не получится.
Бурдюк посмотрел на своих бойцов. Те уже расселись возле костров и приступили к ужину. Который был сегодня довольно мрачным, и в отряде не раздавалось шуток и смеха. Здесь, на краю лагеря, не было слышно, о чем сейчас говорят наемники. Но, надо полагать, они продолжали обсуждать то, что сказал им днем кригариец. И наверняка гадали, кто назавтра окажется прав: он или их главарь.
– Ладно, я вам помогу, – ответил Аррод стражницам. – Проверьте только еще раж ему кандалы.
Энца и Кирса осмотрели кригарийские оковы и убедились, что замки и цепи на них в полном порядке. А Аррод тем временем достал выпивку – она хранилась в передней части нашей повозки, – и, откупорив бутыль, приготовился поить строптивого пленника.
– Открывай рот! – велел ему Аррод. – Шейчаж же! Открывай, а не то ребра переломаю!
Баррелий не подчинился, продолжая лежать вытянутым в струнку, с накрепко сжатыми челюстями.
Бурдюк выругался и пнул его в бок. Затем еще и еще. Однако он не собирался калечить и без того хромоногого ван Бьера. И бил его хоть и сильно, но не до реберного треска. Что, разумеется, не сломило привычного к боли монаха. Когда-то он прошел через комнаты пыток Капитула Громовержца, и такие-то побои мог выдержать даже не поморщившись.
– Жначит, хочешь погеройштвовать, да? – Главарь в досаде сплюнул и, не вытерпев, сам отпил пару глотков из бутылки. – Что ж, уважаю. Но не одобряю. А давай-ка проверим, крепкие ли у тебя челюшти! Думаю, не наштолько крепкие, как моя шталь.
Он вытащил из ножен кинжал и опустился на колени рядом с пленником. Так, словно решил вырезать из него кусок мяса и высматривал филейную часть.
– Жаль, нельжя отрежать тебе губы. Это, конечно, упроштит мне работу, но ишпортит твой товарный вид – посетовал Аррод, перехватывая нож поудобнее, а во второй руке продолжая держать бутылку. – Ну ничего, и так управлюшь.
Раздвинул клинком Баррелию губы, Бурдюк засопел и начал просовывать ему острие ножа между стиснутых зубов. Мне было противно глядеть на это и я решил было отвернуться…
…Но не успел. Потому что в этот момент державшая кригарийца за руки Кирса вдруг выпустила их, отпрянула и плюхнулась на свою толстую задницу. При этом она удивленно таращилась на свое левое запястье, из глубокого разреза на котором хлестала струя крови.
Все случившееся затем произошло так стремительно, что я даже не успел испугаться.
Высвободив руки, Баррелий сей же миг напал на Аррода. Сначала вонзил ему что-то в бедро над коленом, а потом схватил главаря за предплечье правой руки – той, что держала нож. Раздался треск кости, и Бурдюк подобно Кирсе тоже отшатнулся и упал. Причем безоружный, поскольку его кинжалом уже завладел кригариец.
Последнее стало для Энцы, которая сидела у него на лодыжках, большим сюрпризом. Но удивление ее продлилось лишь миг. Рывком приняв сидячее положение, ван Бьер ухватил одной рукой копейщицу за волосы, а другой вогнал ей нож в глаз по самую рукоять. После чего Баррелию осталось лишь толкнуть ее в грудь, повалить назад, и он был свободен!
В смысле настолько свободен, насколько позволили ему кандалы и его хромота.
Оружие, что перерезало вены Кирсе и теперь торчало в колене у Бурдюка, было мне знакомо: обломок стрелы, которую Ойла послала кригарийцу незадолго до своей гибели. Монаху повезло сохранить ее подарок, но не повезло, что оба нанесенных этим ножичком удара оказались не смертельными. И теперь, пока раненые не подняли крик, бунтарю надо было срочно заставить их умолкнуть.
Что он и сделал, набросившись на Бурдюка и заткнув ему ладонью рот. А потом подобрал выроненную тем бутылку и, расколотив ее Арроду о макушку, оглушил его. Как раз тогда, когда я разделался с Кирсой.
Да, именно разделался. Как только я увидел пролитую Баррелием вражескую кровь, вся злоба, что копилась во мне в минувшие дни, вырвалась на волю. Схватив первый подвернувшийся под руку ящик с золотом, я уронил его с повозки прямо Кирсе на голову. Ящик был тяжелый, но гнев придал мне сил. И я пришел ван Бьеру на выручку прежде чем порезанная им стражница не вышла из ступора и не заорала.
Насколько бы дебелой ни была копейщица, при столкновении ее головы с ящиком последний одержал быструю и убедительную победу. Кирса распласталась на земле и больше не двигалась, а кровь у нее теперь лилась не только из запястья, но и из разбитой головы.
Собравшийся было добить Кирсу, Баррелий увидел, что я его опередил, и показал мне большой палец: дескать, все правильно, одобряю. После чего поманил меня к себе, а сам склонился над Энцей и забрал у нее ключи от оков. Долго обыскивать ее не пришлось – за минувшие дни даже я запомнил, в какой подсумок она их прячет.
– Быстрее, парень! – поторопил меня Пивной Бочонок, снимая свои кандалы. – Сбрасывай цепи! Сам разберешься с замками?
– Разберусь, не маленький, – заверил я его.
– Ладно. Только старайся не шуметь и держись в тени, чтобы тебя не засекли.
Замки были тугие, но несложные, и я быстро открыл их даже дрожащими руками. А ван Бьер тем временем отобрал у Аррода меч – главарь наемников подобно кригарийцу тоже любил короткие клинки эфимских легионеров, – а заодно ножны и ремень.
– Почему ты не убил Бурдюка? – удивился я, увидев, что монах не перерезал глотку одному из наших главных врагов.
– Потому что нам не скрыться из лагеря, не подняв тревоги, – ответил он, торопливо подпоясываясь. – И Аррод теперь наше единственное прикрытие. От которого будет прок, только если оно останется живо и сможет говорить.
– Но с боем мы и подавно не прорвемся! – ужаснулся я. – На что вообще ты надеешься, хромой и ослабший?
– Есть у меня одна задумка, – признался он. – Вот и проверим, сработает или нет.
– А если не сработает?
– Тогда я обещаю убить тебя так, чтобы ты не успел почувствовать боль, – «утешил» меня ван Бьер. – Потому что эти твари легкую смерть тебе не подарят. Ни тебе, ни уж точно мне… Слышишь? Они уже напряглись. Самое время подобрать наш живой щит и спрятаться за ним. Сделаем так: я буду держать Бурдюка за горло, а ты стой у меня за спиной и смотри в оба – так чтобы тебя самого не схватили.
В лагере и впрямь царило возбуждение. Слышались тревожные возгласы, многие наемники обеспокоенно вставали, кто-то бегал от костра к костру и звал Бурдюка. Видимо, всех насторожила возня и грохот упавшего ящика, что долетели до наемничьих ушей. Но поскольку других шумов больше не раздавалось, никто пока не хватался за оружие и не устраивал переполох – мало ли, а вдруг в этом нет необходимости.
Без переполоха, конечно, не обошлось. Едва разыскивающие главаря наемники запалили факелы и добежали до нашей повозки, как лагерь встал на уши. Но когда нас окружила галдящая и ощетинившаяся клинками толпа, мы с Баррелием уже стояли возле скалы – так, чтобы нас не обошли сзади, – и прикрывались заложником.
Дабы никто не подумал, будто Аррод мертв, он был приведен в чувство пощечинами. И теперь шипел от злобы и боли, пучил глаза и косился на приставленный ему к горлу его же клинок. Из дырки в бедре у него текла кровь, а сломанное предплечье он прижимал другой рукой к телу. Но эти раны волновали его куда меньше, как та, которую он еще только рисковал получить. И риск этот был высок, учитывая, кто угрожал жизни Бурдюка.
Баррелий не проронил ни слова, когда на него обрушился шквал брани и приказов немедленно отпустить главаря. Громче всех рычал, естественно, Трескучий. Но ван Бьера эти крики не волновали. Аррод был слишком ценен, чтобы его бойцы дерзнули проверить, блефует кригариец или нет. Тем паче, что тот уже попортил Арроду шкуру, а Энцу и Кирсу и вовсе прикончил, даже будучи в кандалах.
Шемниц и Гириус тоже присутствовали здесь. И тоже были при оружии. Но они, в отличие от наемников, не галдели, а стояли и выжидали. Их слово здесь ничего не значило. Несмотря на то, что отряд превратился в сборище богачей, пекущихся лишь о своей доле награбленного, узы братства в нем оставались по-прежнему сильны. И авторитет главаря был все также непререкаем.
Когда гвалт немного утих, Бурдюк поднял не покалеченную руку, прося слова.
– Шпокойно, парни! – воззвал он к бойцам, когда притихли самые ярые из сквернословов. – Я еще не умер. И не умру, ешли мы договоримшя ш кригарийцем. Желай он моей шмерти, я уже был бы мертв, не так ли?
– Он убил Энцу и Кирсу! – выкрикнул Кальхадо. Наемники уже осмотрели тела копейщиц и, конечно, им в голову не пришло, что вторую из них прикончил я. – Сколько бы нам ни заплатили за него в Фенуе, теперь ему придется издохнуть. Кровь за кровь!
– Кровь за кровь! Кровь за кровь! – нестройным хором поддакнул отряд.
– Что Энца и Кирша мертвы, вернее не бывает, – подтвердил главарь. – Это пришкорбно. И кригариец готов убивать еще. Не только меня, а вшех, кто угодит под его меч прежде чем вы убьете его шамого. Однако новых шмертей можно ижбежать. Верно я толкую, ван Бьер?
– Верно, Бурдюк, – отозвался тот. – Я тоже не намерен никого убивать, если мы с вами распрощаемся по-хорошему. Но как это сделать? Я не могу прикрываться тобою дни и ночи напролет. Твои люди пойдут за нами следом и при первой же удачной возможности всадят мне в спину стрелу. И ты уже не дашь клятву, что вы отпустите меня с миром. Твой отряд только что воззвал к кровной мести, а это не пустые слова. Отныне твой приказ о моем помиловании – даже временном, – не имеет для отряда силы… Впрочем, ты сам не хуже меня об этом знаешь. Вот и выходит, что наши переговоры зашли в тупик, даже не начавшись.
– И на какое чудо ты уповаешь, раж до ших пор не отрежал мне башку? – осведомился Аррод.
– Не на чудо, а на одного человека, – уточнил Баррелий. – Большого сердитого человека, который хотел стать кригарийцем и задирал меня аж от самой Дырявой скалы.
– Да, это был я, закопай тебя Гном! – взревел Ярбор. – Я – Ярбор Трескучий! А ты, трусливый шакал, так и не принял мой вызов! Из нас двоих это меня надо называть кригарийцем, а не тебя!
– Я не желал драться с тобой, потому ты всегда выбирал для этого неудачное время, – напомнил Пивной Бочонок. – Но сегодня я готов передумать. Если, конечно, у тебя не пропало желание помахать секирой в круге для поединков.
– Не верю своим ушам! Ишь ты, как запела эта крыса, стоило нам загнать ее в угол! – осклабился гигант. – Эй, вы все это слышали или только я один? Пивной Бочонок желает биться с Ярбором Трескучим, потому что это единственная достойная смерть, которую он может от нас получить!
– Ну так что скажешь, Ярбор? – повторил монах. – Бой до смерти между мной и тобой. Побеждаешь ты – выполняется твое условие. Побеждаю я – выполнятся мое. Никакой пощады – в круг входят двое, а выходит один. Или никто, если вдруг удача отвернется от обоих.
– Да-а-а!!! – еще громче взревел Ярбор, потрясая секирой. – Да, закопай тебя Гном! Первые достойные слова, которые ты произнес за все это время, ничтожество!
– Спасибо, большой сердитый человек! Именно это я и хотел от тебя услышать, – ответил Баррелий. – А что скажет твой любезный командир? Неужели запретит?
– Не жапрещаю. Поддерживаю. Деритешь, уж коли вы оба жаждете крови! – буркнул главарь. Судя по его тону, ему был не по нраву такой выход. Сильно не по нраву. Но иного пути остаться в живых и не рассориться с Трескучим у Аррода не было, и ему волей-неволей пришлось идти у Баррелия на поводу.
Зато прочие наемники единодушно разразились криками одобрения. И хоть это были не те крики, что меня радовали, все же я ощутил некоторое облегчение. Кажется, ван Бьер добился, чего хотел – раззадорил гиганта на драку. Вот только на что он вообще рассчитывал, хотелось бы знать? После многодневного пьянства и сидения в цепях круг для поединков был последним местом, где кригарийцу следовало появляться. А тем более выходить против столь могучего противника…
Глава 21
– Но ты не можешь биться с Трескучим на равных! – напомнил я ван Бьеру после того, как он отпустил Бурдюка и нас окружила толпа ощетинившихся копьями наемников. – У тебя же отнимается нога! Да и сам ты выглядишь, уж извини, будто пропойца после двухнедельного запоя?
– Почему «будто»? Я и есть пропойца, который не просыхал больше недели, – мрачно отшутился Пивной Бочонок. – Вот почему мне нужно размяться и немного протрезветь.
Гнев, который Ярбор грозил обрушить на любого, кто посмеет сорвать поединок, служил гарантией, что нас до той поры и пальцем не тронут. И все же Баррелий держал меч наготове, так как не испытывал доверия к бывшим собратьям по ремеслу.
– Итак, кригариец, думаю, пришло время обговорить ушловия вашего поединка, – обратился к нему Аррод. Потрепанный взбунтовавшимся пленником, он уселся на ящик, а отрядный лекарь Догги занимался его ранами.
– Мои условия просты, – ответил монах. – Побеждаю я – вы позволяете мне и Шону уйти. Никакого преследования, никакой мести. Побеждает Трескучий – он получает право называться кригарийцем и мою голову. И вы также позволяете Шону уйти, забыв о нем навсегда. Как по мне, это более чем справедливо.
– А по мне – нет, – возразил Бурдюк. – У меня вштречное предложение: вы деретешь, но даже ешли ты выиграешь, то никуда не уйдешь. Жато Шон получит швободу и наше прощение неважно, победишь ты или проиграешь. Короче говоря, ты жавоюешь Шону помилование одним лишь учаштием в этом бою. Но шам умрешь так или иначе. Вот она – иштинная шправедливошть… ешли, конечно, тебе и вправду дорога жижнь этого парня.
– Вот как? – усмехнулся Пивной Бочонок. – Значит, я спасаю жизнь Шону, принося в жертву свою? И почему я не удивлен, Бурдюк, слыша от тебя такое!
– То ешть ты не желаешь пожертвовать шобой ради ребенка?
– Может, и впрямь когда-нибудь пожертвую, кто знает, – пожал плечами ван Бьер. – Но не сегодня, ты уж извини. Потому что не только я, но и Трескучий будет против твоего гнусного предложения.
– Я?! – наморщил лоб великан. – Да нет, я не возражаю. С чего бы вдруг мне быть против?
– С того, что если я так и так умру, то какой резон мне биться с тобой в полную силу? Наоборот, для меня будет намного выгоднее поддаться тебе и умереть в славном поединке, чем быть разорванным на куски твоими приятелями.
– У-у-у… Э-э-э… Так это… Ну как бы… – Лоб Ярбора наморщился еще сильнее. Но вскоре до него дошел смысл кригарийских слов, и он, повернувшись к главарю, запротестовал: – А ведь кригариец прав! Условия и правда поганые. И для него, и для меня. Надо их пересмотреть – не хочу, чтобы он нарочно мне проигрывал!
– Да пропадите вы пропадом! – выругался Бурдюк. Но Трескучий буравил его недовольным взором, и он, не найдя, чем возразить, умолк и призадумался.
– Послушайте, Аррод, и ты, Ярбор! – обратился к ним помалкивавший доселе Шемниц. – На кой вам сдались эти поединки и прочие игры, когда у нас на кону такой куш? И он практически уже ваш! Просто убейте кригарийца и дело с концом! Мало ли, что вы ему пообещали! Убейте его и не забивайте головы ерундой – все равно никто кроме здесь присутствующих никогда об этом не узнает.
Не исключено, что Бурдюк, поразмыслив, прислушался бы к этому дельному совету. Но Трескучему он пришелся не по душе.
– Ерундой?! – вскипел он. – Вы сказали, что это – ерунда?! Не лезьте не в свое дело, полковник! Не вам, предателю, учить нас, как нам жить. Вы продали свой легион за золото, но мы – это не вы! Мы воюем за золото и любим торговаться, но наши законы крепче и честнее ваших. И если мы заключили сделку, этот договор будет во много раз крепче присяги, что вы дали своему тетрарху.
– Вот что бывает, когда нанимаешь лучших из лучших наемников! – всплеснул руками сир Ульбах. – Треклятые принципы – никуда от них не деться! Эх, надо было нанять головорезов подешевле! Они бы уж точно не озадачивались вопросами чести, сидя верхом на горе золота!.. Попомните мои слова, ребята: нельзя играть в такие игры с кригарийцами! А особенно в игры с оружием! Ядовитую змею надо сразу бить по голове палкой, а не дразнить ее этой самой палкой.
– Игра с оружием в кругу для поединков – честная игра! – возразил Ярбор. – Самая честная из всех игр в мире! Никаких кинжалов, стрел и удавок! Только благородное оружие и чистая ярость! Именно так, как я люблю!
– Ладно, вот что я вам предложу, – вновь заговорил Аррод, отказавшись вступать в этот спор. – Победит кригариец – они с шопляком могут уйти. Но мы имеем право на мешть. И отправим жа ними погоню, как только вжойдет шолнце. Так что ешли до рашшвета кригариец и пацан не убегут… проштите, не ухромают далеко, горе им – догоним и убьем обоих. Ухромают – что ж, им повежло. Долго ишкать их нам будет некогда.
– Мы не успеем пересечь за ночь долину, – покачал головой Баррелий. – Дай нам время до завтрашнего обеда. Или хотя бы одну лошадь на двоих.
– Нет. Только до рашшвета и никаких лошадей, – отрезал главарь. – Хотите жить – шевелите ногами. Жато, ешли ты падешь в поединке, я отпущу Шона с миром. Клянушь тебе в этом перед швоими бойцами.