Казалось, он вообще не замечал меня с высоты своего роста. Когда я подносил ему еду и выпивку, он всегда смотрел куда-то мимо, не удостаивая меня даже мимолетным взглядом. Не иначе, все внимание Ярбора было сосредоточено на Баррелии, которого он сразу же люто невзлюбил. А я был для Трескучего чем-то средним между ошметком навоза и земляным червяком. Тем, кого исполин мог бы раздавить мимоходом и даже не почувствовать этого.
Ойла поступала со мной безобразно и подло, это да. Но сказать, что она при этом работала меньше меня, я не мог. Работала. Тоже каждый день и помногу. Мы пробирались лесными дорогами по вражеским тылам, и на ней лежала ответственность, чтобы мы не сбились в пути. С чем она на поверку отлично справлялась. И когда сиру Ульбаху выпадал случай окинуть с горы местность и свериться с картой, мы неизменно оказывались там, где было нужно.
Само собой, что наутро после того, как мы влились в отряд Шемница, туман стоял такой, что разбредись мы вокруг лагеря, обратно могли бы и не вернуться. Усомнившемуся в словах Ойлы Бурдюку оставалось лишь покачать головой и заметить, что девчонка-то «и в шамом деле не промах». И что если дальше ее слова тоже не будут расходиться с делом, Аррод даже станет ее уважать. Самую малость. Так, чтобы она не зазналась, и ему не пришлось брать хворостину и сбивать с нее спесь.
В общем, так мы и шли. Ван Бьер, дабы не перетруждать больную ногу, почти все время трясся в повозке, то и дело прикладываясь от скуки к бутылке. Его тележка была прицеплена сзади к той же повозке и побрякивала своим содержимым на каждом ухабе. Ойла ехала на лошади в дозоре вместе с приглядывающими за ней братьями-близнецами Гишем и Пеком – шустрыми коротышками, каждый из которых едва доставал макушкой Ярбору до пупка. Причем Ринар не только разведывала дорогу, но еще и успевала настрелять нам на ужин дичи. Которую потом ощипывал, естественно, я. С другой стороны, я был не прочь делать это, сидя в повозке, чем шагать следом за нею. Пускай мои странствия с Баррелием и приучили меня к долгим пешим переходам, удовольствия от них я все равно не испытывал.
Нас подгоняло время, поэтому отряд шел вперед от рассвета до заката, невзирая на ненастье и останавливаясь лишь на ночлег. Зима на севере Промонтории была скупа на солнце. За дождями здесь обычно следовали короткие заморозки, которые сменялись новыми дождями. И когда между ними проскакивали один-два погожих денька, это казалось настоящим праздником. Но Шемница и Бурдюка такое положение дел только радовало. Из-за непогоды грязь не успевала высыхать, и это давало им уверенность, что мы обнаружим нашу цель там, где она и застряла. То есть на полпути между Альермо и вейсарской границей.
За несколько дней Ойла освоилась среди наемников настолько, что, кажется, даже перестала горевать по отцу, а ведь не прошло и недели, как он погиб. Слыша ее звонкий смех, я с трудом верил, что она – та самая девчонка, чьи рыдания недавно разрывали мне сердце. Но никто кроме нее больше здесь так не смеялся. У трех наемниц-островитянок, что также служили у Бурдюка, голоса были грубые, и их смех мало чем отличался от лошадиного ржания.
Я думал, что злюсь на Ойлу из-за ее короткой памяти. Однако в действительности во мне всего лишь играла зависть. Потому что Ринар занималась по-настоящему мужским делом и завоевывала к себе все больше уважения. На меня же, наоборот, взвалили всю женскую работу, грязную, муторную и недостойную. За которую я не получал не то, что уважения – никто мне даже спасибо ни разу не сказал.
Лишь ван Бьер по старой дружбе иногда удостаивал меня благодарным кивком. Но на людях он относился ко мне с тем же пренебрежением, что и наемники. И не заступался за меня, когда те отвешивали мне подзатыльники.
Впрочем, насколько бы Ринар ни сроднилась со своим новым боевым братством, случай, приключившийся с ней на пятый день похода, быстро спустил ее с небес на землю.
Как обычно, Ойла, Гиш и Пек двигались верхом в полуполете стрелы впереди отряда. Где-то поблизости находилась деревня – в лесу ощущался запах печного дыма и слышался лай собак. Охотница держала ушки на макушке и вовремя заметила впереди двух детей. Мальчишку и девчонку – возможно, брата и сестру, – возрастом младше нас года на два или на три. Каждый из них тащил по вязанке с хворостом, и жили они, судя по всему, в этой же деревне.
Это были далеко не первые южане, на которых мы наткнулись в пути. Мы шли по Промонтории глухими дорогами, но особо не таились. Зачем? Опознать в нашем пестром сброде эфимский отряд было нельзя. И принять нас за бандитов – тоже, ибо те шастают по лесам, а не разъезжают по дорогам на повозках.
Мы выглядели как обычная группа наемников, коих любая война притягивала к себе сотнями – и к одной враждующей стороне, и к другой. Поэтому южане, что доселе нам встречались, просто уступали нам дорогу и все. А дабы избавить их от малейших подозрений, курсор Гириус вежливо интересовался у них, правильно ли мы держим путь на какой-нибудь из ближайших городов или поселков. После чего благословлял этих людей, и они расставались с нами, улыбаясь, как с лучшими друзьями.
То же самое ожидалось сейчас. Ойла подала знак, и святой сир вылез из повозки, придав своему лицу благодушное выражение для беседы с крестьянскими детьми. Но внезапно все пошло наперекосяк. Заметив наших дозорных, дети сей же миг побросали хворост и рванули наутек, оглашая лес испуганными криками.
Все, что случилось затем, сразу напомнило и Ринар, и мне, кто мы такие и зачем сюда пожаловали.
Ойла растерялась, зато не растерялись ее сопровождающие. Пришпорив коней, Гиш и Пек рванули в погоню за детьми. Как братья поступили бы с ними, если бы настигли их на дороге, я не знал. Но мальчишка и девчонка не будь дураками быстро свернули в лес – туда, где всадники не проехали бы, – и, очевидно, побежали в деревню напрямик.
Вот только убежали они совсем недалеко. Завидев, что беглецы уходят, Гиш и Пек без раздумий схватились за луки. И всадили каждому ребенку в спину по стреле, пока те не успели скрыться за деревьями…
– Не ошуждаю. Раж иначе было никак – значит вше правильно, – сказал Аррод близнецам, когда те погрузили два маленьких тела и вязанки хвороста в одну из повозок. Оставлять трупы здесь было недопустимо – их следовало закопать подальше от деревни. И когда детей начнут разыскивать и не найдут, все подумают, что они заблудились в лесу и сгинули. В противном случае из-за мертвых детей поднимется тревога, и по оставленному нами следу сразу же помчится погоня. А так, даже если она помчится, то в последнюю очередь, а к тому времени мы уже избавимся от улик.
Ван Бьер стоял в стороне и, скрестив руки на гуди, взирал на мертвых детей со своей извечной невозмутимостью. Наверняка это было далеко не самое ужасное, что он видел в своей жизни. Да и я, признаться, тоже, даром что недавно мне стукнуло лишь тринадцать. Меня подмывало спросить, а как бы сам кригариец поступил на месте Гиша и Пека, но я повременил задавать этот вопрос. Отложил его на потом – когда для него настанет более подходящее время.
В этот вечер смеха Ойлы было уже не слышно. Разведя в стороне свой костерок, она сидела возле него в одиночестве, задумчиво взирая на игру пламени. Да и среди наемников сегодня тоже не наблюдалось особого веселья. Нескольким из них было приказано сбросить тела детей в расщелину неподалеку и завалить их камнями. А затем Гириус отпустил грехи и детоубийцам, и могильщикам. Которым после этого, надо думать, полегчало, но явно не до конца. И теперь они своими пресными рожами вгоняли в уныние тех, кого сия грязная и скорбная работа не коснулась.
Разнеся по лагерю еду и выпивку, я, разумеется, не забыл про сидящую особняком Ринар. Не сказав ни слова, я поставил рядом с ней тарелку и кружку с водой и хотел также молча удалиться, но Ойла неожиданно со мной заговорила. И без издевки, а на удивление спокойно и, если можно так сказать, по-человечески.
– Баррелий обмолвился недавно, что тебе доводилось убивать людей. Это правда? – спросила она.
– Всего одного, – уточнил я. – Этот человек не оставил мне выбора, и я выстрелил в него из арбалета. Мог бы со страху и промазать, но повезло – все-таки попал.
Странно, что вдруг заставило Баррелия рассказать Ринар о том случае. Вероятно, ему тоже не нравилось, как она со мной обращается, и он решил таким образом приподнять в ее глазах мой авторитет. Подобное заступничество было нетипичным для ван Бьера, который равнодушно взирал на то, как мне отвешивают подзатыльники все подряд; этим он закалял мой характер и, надо отдать ему должное, небезуспешно. Но кто бы знал, что в действительности думал обо мне кригариец. И чем он руководствовался, когда все же протягивал мне изредка руку помощи.
– Он был слишком молод… ну, тот человек, которого ты убил? – вновь поинтересовалась Ойла.
– Нет, не слишком, – ответил я. – Примерно как Ярбор Трескучий. Или чуть постарше.
– Он был слишком молод… ну, тот человек, которого ты убил? – вновь поинтересовалась Ойла.
– Нет, не слишком, – ответил я. – Примерно как Ярбор Трескучий. Или чуть постарше.
– Значит, тебе повезло, – заключила Ринар. – Наверняка ты чувствовал себя потом не так мерзко, как я.
– Разве ты в чем-то виновата? – удивился я. – Это ведь не ты убила тех детей.
– Но я была там, – возразила она, – и даже не попыталась остановить Гиша и Пека, когда они схватились за луки.
– А если бы попыталась, что с того? Эти двое все равно тебя не послушались бы. Бурдюк же сказал: дети рванули наутек неспроста. Похоже, им было велено бежать в деревню и поднимать тревогу, если они встретят посторонних. Но зачем им кого-то бояться? Ведь южане прогнали эфимцев обратно в Вейсарию, и здесь сегодня безопасно?
– Возможно, в этих краях орудует банда разбойников, – предположила Ойла.
– Или, как говорит Бурдюк, местных крестьян оповестили, что сюда может нагрянуть отряд подозрительных наемников. А вдруг в той деревне нас поджидало целое войско? Такое, с которым нам лучше не связываться. И если бы эти дети вернулись, и южане погнались бы за нами, кто знает, может, нас уже не было бы в живых.
– Или мы просто взяли и ни за что ни про что убили двух невинных испуганных ребятишек, – добавила Ринар и тяжко вздохнула. – Мой отец такого не допустил бы. А я вот растерялась, и теперь они оба мертвы… А что сказали об этом полковник Шемниц и курсор Гириус?
– Я не слышал. Но раз они не ругались с Арродом, значит, они согласны с тем, что сделали его люди.
– И кригариец промолчал?
– Ну да. А что он скажет, ведь он и сам далеко не безгрешен. Не знаю, убивал ли он детей в Фенуе, но народу он там перебил немало. Вообще-то, Баррелий не любит об этом вспоминать. Но однажды, когда он был пьян, он разоткровенничался и такого порассказал… Короче говоря, это – война. А на войне всякое может произойти.
– В легионе было проще, – посетовала Ринар. – Солдаты убивают только солдат, а не детей, женщин и стариков.
– Кто тебе такое сказал? – Я пожал плечами. – Вы с отцом были в обозе и не видели, что творили эфимцы на передовой. Зато ты видела горы трофеев, которые они приносили в лагерь, и скот, который они пригоняли. И что, по-твоему, станет с детьми крестьянина, у кого отобрали все имущество и единственную корову? Переживут они зиму или умрут от голода и холода? И если умрут, чем это отличается от сегодняшнего убийства?
Ойла ничего на это не ответила, а взяла миску с кашей и вяло принялась за еду.
– Но если тебе все это противно, ты всегда можешь сбежать из отряда, – понизив голос, напомнил я ей. – Отец многому тебя научил. И если ты не будешь якшаться со всякими ублюдками и совать нос куда не надо, то не пропадешь.
– А ты? – спросила она. – Тебе самому не хочется убежать от кригарийца, который всю жизнь таскается по войнам и проливает кровь? Я же прекрасно вижу – ты совсем не такой, как он. И тебя тоже с души воротит от всех этих мерзостей.
– И куда мне бежать? – кисло усмехнулся я. – Дома у меня сегодня нет, все мое наследство украдено, а из родни осталась одна лишь сестра Каймина. Но она живет далеко отсюда – в Тандерстаде, – и ей некогда возиться со мной. Да я и сам не хочу становиться для нее обузой. И вообще, как ты себе это представляешь? Каймина сбежала в столичный бордель, чтобы начать там новую жизнь. И тут вдруг спустя несколько лет к ней на порог заявляюсь я. И радую ее известием, что теперь ей придется обо мне заботиться. Нет уж, благодарю покорно! Лучше я буду кашеваром у наемников, чем полотером или мальчиком на побегушках у проституток.
Насчет последнего я преувеличил, ибо то, чем я нынче занимался, уже стояло у меня поперек горла. Но в остальном не слукавил. Ван Бьер был отвратительным другом с уймой мерзких привычек. Но после той приснопамятной битвы в Фирбуре, где я, сам того не желая, сумел отличиться, он стал относиться ко мне иначе. То есть уже не как к назойливому малолетнему попутчику, а как к малолетнему попутчику, от которого есть кое-какая польза.
– Кашеваришь ты, конечно, так себе. Но зато умеешь кое-что получше – читать и писать, – заметила Ойла. Она не спрашивала, где я постигал эту науку. Еще в «Вентуме» я наврал всем в три короба, что мне доводилось служить пажом у одного эфимского вельможи, при дворе коего меня и обучили грамоте. – Ты можешь податься в ученики к какому-нибудь счетоводу или аптекарю. А, может, даже в семинарию Капитула. Тебе не хочется быть курсором, носить блитц-жезл и быть уважаемым всеми человеком?
Мне хотелось без обиняков высказать ей все, что я думаю о лишивших меня наследства курсорах и о Капитуле Громовержца, но я сдержался. Потому что это сразу породит вопросы, отчего я на них так зол. И мне надо будет изобретать новое вранье, поскольку я не мог сказать Ойле правду.
– Терпеть не могу выбривать себе макушку, наряжаться в смешную одежду и петь гимны, – ответил я. – Да и кто будет нянчиться с кригарийцем и его больной ногой, если я сбегу? За ним же глаз да глаз нужен. Он без меня или с голодухи помрет, или сопьется от тоски. Ума не приложу, как он раньше без моего присмотра обходился!
Сидевшая доселе мрачнее тучи, на сей раз Ринар не сдержала улыбку. И улыбка эта выглядела во сто крат искреннее того наигранного смеха, которым Ойла отвечала на шутки наемников. Включая и их насмешки надо мной, разумеется.
В последние дни я копил обиду на Ойлу и считал ее чуть ни не предательницей. Но стоило ей лишь улыбнуться моей шутке, как я моментально оттаял и все ей простил. И, возможно, даже наперед. Так что если завтра она возьмется за старое, я вспомню ее сегодняшнюю улыбку и не стану принимать ее насмешки близко к сердцу.
– Не бойся. – Теперь, когда отношения между нами слегка потеплели, я решил приободрить Ринар. И плевать, что я был последним человеком в отряде, чье утешение ей требовалось. – Все равно мы не можем вернуться назад и все исправить. Так зачем теперь об этом горевать?
– Я боюсь не того, что случилось, – покачала головой Ойла. – Я боюсь того, что может случиться завтра. Ведь если у этого похода выдалось такое начало, страшно даже подумать, каким будет его конец…
Глава 6
Ринар боялась не зря.
Не знаю, о чем рассказал ей отец перед тем, как взять ее с собой, и что она сама воображала, только ее фантазии явно разошлись с реальностью. Как, впрочем, и мои. Разве что я, в отличие от нее, не испытал на сей счет большого разочарования, ибо давно перестал удивляться подлянкам судьбы и тому, что мои ожидания почти никогда не сбываются. Ойле же еще только предстояло постичь горький закон жизни, гласящий, что у сирот вроде нас вообще нет никаких прав. И что уметь приноравливаться к невзгодам для нас куда важнее, чем пытаться действовать им вопреки, даже когда они кажутся нам откровенно гадостными.
К деревне под названием Годжи мы подошли вечером следующего дня. Подошли в открытую, потому что еще на подходе к ней наш отряд обнаружили. И дали понять, что нам здесь не рады.
Ойла вовремя заметила, что в придорожном лесу кто-то прячется. И не только прячется, но и движется следом за нами. Судя по всему, это была небольшая группа охотников или разведчиков, но наемники сразу насторожились. Опасаясь нападения из засады, они разобрали щиты и не отходили далеко от повозок, чтобы в случае чего можно было укрыться от стрел.
И они таки в нас полетели!
Попытка Шемница, который, надев промонторские доспехи и шлем с плюмажем, выдавал себя за офицера южан, обратиться к незнакомцам почему-то их разозлила. И они взялись пускать в нас стрелы, прекратив это лишь тогда, когда половина отряда, прикрываясь щитами и деревьями, пошла на них в атаку, а остальные начали стрелять по ним в ответ.
Вступать с нами в открытый бой лучники уже не стали. И сбежали в лес еще до того, как наша пехота до них добралась.
На наше счастье, среди противников не оказалось хороших стрелков. Все, чего они добились, это убили двух лошадей: одну из запряженных в повозки и ту, на которой ехала Ойла. Которая – вот молодец! – не растерялась. Едва в шею ее лошади воткнулась стрела, она моментально соскочила на землю и юркнула за дерево. И потому упавшее замертво животное не успело ее придавить и сломать ее тонкие девчачьи кости.
– Вот какие, жначит, в этих краях жаконы гоштеприимштва! – провозгласил Бурдюк, когда не догнавшие лучников наемники вернулись на дорогу. – Ну что ж, раж нам больше нет нужды прятатьшя, тем лучше! Что шкажете, полковник? Годжи жа ближайшим перевалом. Будем медлить – нарвемшя на другую жашаду, когда эти твари приведут иж деревни подмогу. Но ешли шделаем рывок, будем там уже шкоро и ударим первыми.
– Верно мыслите, Аррод! – поддержал главаря сир Ульбах. – Так и сделаем. Выступаем немедленно!
Оставшееся до Годжи расстояние мы отмахали в жуткой спешке. Всем, кто ехал в повозках, включая меня и Баррелия, пришлось сойти и подталкивать их, дабы они, двигаясь в гору, не отставали от отряда, что маршировал налегке и с оружием наготове. Ринар тоже присоединилась к нам. Но сейчас она больше жалела свою убитую лошадь, чем то, что ее отправили в обоз. Все равно, едва Шемниц повел свое войско в атаку, Ойле стало нечего вынюхивать. Дорога до Годжи шла напрямик, и кто бы ни попался теперь нам навстречу, мирной беседы с этим человеком у нас уже не получится.