– А почему... такая спешка-то?! Я бы с тобой поехала. Да мне позавтракать всего двадцать минут, и я готова!
– Лена, – сказал Артем очень убедительно, – мы не можем терять времени. Я и так полночи не спал!
– Я тоже, – тихонько сказала Лёка.
Он понял это по-своему.
– Ну, конечно! Я Дашеньке с утра позвонил, и теще с тестем что-то такое наплел, чтобы они не волновались, но так не может дальше продолжаться! Я должен ее найти, понимаешь?
– Понимаю, – кивнула Лёка.
Музыкальная шкатулочка, внутри которой прекрасная танцовщица кружилась посреди зеркального озера, оловянный солдатик ее охранял, а их вырезанный из картона замок синел на заднем плане, вдруг стала хрипеть и фальшивить.
Или не вдруг?..
Или она все время играла фальшиво, только танцовщица, кружившаяся с упоением посреди зеркального озера, ничего не слышала, увлеченная своим кружением?
– Эта дура сказала, что в Настин номер мы не можем зайти, – продолжал он с ожесточением, – только с милицией!
– Какая дура?
– Начальник по гостям. К которой нас вчера отправляли, помнишь?
– Помню.
– Она сказала, что только в сопровождении милиции! А какая, к черту, милиция! Хотя, если я Настю не найду...
– Найде-ешь, – ласково уверила танцовщица своего оловянного солдатика, – конечно, найдешь!
– Ты тогда подъезжай тоже на Петроградку, – сказал он. – Только пусть тебе такси вызовут, сама на дороге не голосуй, ладно? И смотри, там снег выпал, не упади!
– Я не упаду.
– И звони мне, хорошо?
– Хорошо.
И он опять к ней приложился, все к тому же месту, очень озабоченный, по-утреннему деловой, ответственный, порядочный, милый, пахнущий дорогим одеколоном, сигаретами и кофе.
Лёка закрыла за ним дверь и сказала сама себе:
– Отлично!
И пошла завтракать.
Пусть он ищет эту свою принцессу, где ему больше нравится, танцовщица все равно должна вовремя подкрепиться!
Она выбрала местечко с видом на Исаакиевскую площадь, заказала яичницу, кофе, потом подумала и попросила еще булок. Независимо поправила очки и положила ногу на ногу.
– Привет.
Она вздрогнула и оглянулась.
Некоторое время они просто смотрели друг на друга.
– Слушай, – быстро сказала Лёка, позабыв поздороваться, – помоги мне, а?
Кажется, он не удивился. Он никогда ничему не удивлялся.
Конечно, он удивился. И просто не подал виду.
Он выдвинул стул, сел напротив, потом привстал и вынул из заднего кармана джинсов немного приплюснутую пачку сигарет и телефон.
Он всегда все носил в карманах, от чего те оттопыривались и рвались.
– Ты бы еще картошку в них таскал, – кричала Лёка еще тогда, когда ей было дело до его карманов, – покупал бы в овощном картошку и ссыпал себе в карманы!
С тех пор прошло триста лет. Триста лет и три года. Может, даже с половиной.
– Чем тебе помочь?
– Вот смотри. Человек – женщина – приезжает в Питер в командировку.
– Молодая и прекрасная?
– Что? А, да. Молодая и прекрасная. У нее есть задание – передать документы и получить подпись. Ну, и сразу вернуться.
– Так.
– В Питере она пропадает.
– Как?! – неторопливо удивился Платон Легран. – Совсем?! Испаряется? Дематериализуется?
– Не перебивай меня. – Лёка дернула плечом. – Никто не знает, как она пропадает. Но если она пропадает... криминально, это дело милиции.
– Безусловно.
– Но пока до милиции не дошло, мне хотелось бы ее найти.
– Зачем?
– Меня шеф попросил, – почти не соврала Лёка, – Андрей Владимирович.
– Спятил твой Андрей Владимирович.
– Платон!
– Чего?
– Вчера мне удалось выяснить, что она приехала сюда, в «Англию», сломала ноготь, подняла бузу, почему-то отказалась идти на маникюр к здешней маникюрше, а потребовала, чтобы ее записали в салон красоты... в городе. А потом – фьють! Выехала из отеля. С тех пор ее никто не видел, и на связь она не выходит.
– То есть, сколько она здесь пробыла?
– Говорят, часа три, а потом все.
Платон Легран немного подумал.
– А отель у нее на какой срок забронирован?
– На две ночи и три дня.
Он еще подумал.
– Знаешь, Лёка, – произнес он задумчиво и потянул из пачки сигарету, – я бы так сказал: если ее не увезли силой...
– Нет, сама уехала!
Он не обратил на нее никакого внимания.
– ...если не силой, значит, у нее была какая-то веская причина уехать. – Он покрутил рукой с зажатой в пальцах сигаретой. – Ну, я не знаю! Романтическое свидание, понимаешь? Она же не так чтобы принцесса датская, то и дело посещающая пятизвездочные отели! Вот ты бы отсюда по своей воле выехала до срока? Если у тебя здесь все оплачено?
– Пожалуй, нет, – сказала Лёка задумчиво. – Пожалуй, ты прав.
– И поэтому она на маникюр здесь не согласилась. У нее было назначено свидание, и она не могла опоздать. Маникюр, как я понимаю, мог ее задержать. Очевидно, она ждала какого-то звонка, дождалась и уехала. Уж куда уехала, на маникюр, или, может, в загс, или еще куда, это установить сложно.
– Но можно?
– Лёка, ты серьезно?
– Я совершенно серьезно, Платон!
– И поэтому этот начальник службы безопасности с тобой прилетел? Чтобы провести частное расследование?
И Лёка опять соврала.
То есть не то чтобы соврала, но и всю правду не сказала.
Но если бы этот вопрос Платон Легран задал ей вчера, она совершенно иначе ответила бы.
Она сказала бы все наоборот.
Но он задал ей этот вопрос сегодня, как раз когда танцовщица, кружившаяся в центре зеркального озера на фоне голубого картонного замка, вдруг поняла, что кружиться больше не в состоянии. Что от кружения у нее болит голова, ноги ужасно устали и в глазах рябит.
Даже запах дорогого одеколона не проясняет сознание, а поцелуй в неопределенное место между щекой и губами, в точку «икс», кажется оскорбительным глумлением над ее женской сущностью и всеми ожиданиями.
А может, сущность ее за последние триста лет стала соответствующей – картонной. А может, целовавший оказался тем, кем оказался, – оловянным болваном. Хотя, может, и не болваном, но оловянным.
– Эта пропавшая, – твердо сказала Лёка, думая о болване, – его бывшая жена. Он о ней очень беспокоится. Сейчас он ее ищет.
– А как он ее ищет? Бегает по городу?
Лёка улыбнулась:
– Почти. Ты почти угадал. Он поехал к партнерам, которым она везла документы. Хочет что-то там выяснить, я не знаю!.. Она там не была. Они сами ее ищут, у нее же документы!..
Принесли яичницу, и Лёка стала быстро есть.
Поев немного, она вдруг вспомнила правила хорошего тона и спросила:
– Хочешь яичницу?
– Да я уж ел.
Тем не менее он взял вилку, залез к ней в тарелку и подцепил кусок. Он всегда был ужасающе бесцеремонным.
Пока он жевал, сосредоточенно скосив глаза к носу, Лёка его рассматривала.
Н-да.
– Что ты смотришь? – спросил он и подцепил еще кусок.
– Заказать тебе, что ли?
– Да нет, это я так, от жадности. Может, лучше тебе еще одну заказать, а эту я доем?
Фу-ты, ну-ты!..
– А кофе?
– И кофе.
Он быстро перетаскал из ее тарелки яичницу и сказал:
– Знаешь, я ем только потому, что твоя!.. Вот так просто ни за что бы не стал!
После чего он закурил, вытащил газету и углубился в чтение.
Ужасный человек.
– Простите, пожалуйста, – прошелестела рядом официантка, – у нас нельзя курить.
– Как?! – поразился Платон Легран. – Совсем?!
– Да, к сожалению, у нас запретили, после того как в Евросоюзе ужесточили правила борьбы с курильщиками. Извините, пожалуйста, но...
– Даже одну маленькую сигаретку? Одну-единственную? И нельзя?
Девушка улыбалась. Он говорил как-то так, что нельзя было не улыбаться.
– И потом я вам хочу сказать, как физик физику, – тут он выпрямился и зашептал официантке прямо в ухо, – дым отсюда точно не дотянет до Евросоюза!
Девушка прыснула.
– Ну, и бог тогда с ним, а?
– Я сейчас пепельницу подам, – сказала официантка весело.
– Вот спасибо вам большое!
– Ты ставишь ее в дурацкое положение, – заявила Лёка недовольно. Ее всегда злила его клоунада. – Ей теперь от начальства влетит.
– Не влетит.
– Почем ты знаешь?
– Я занимаю номер люкс на шестом этаже. Кажется, это самый дорогой номер в отеле. Я могу курить даже лежа голым на конторке портье! – Лёка вдруг громко захохотала. – Вряд ли его удастся сдать еще кому-то в ближайшие лет шесть. А может, восемь. Потом кризис минует, и в него вселится король Бахрейна, да и то, если нефть подорожает, а так нет!..
– Как ты попал в номер люкс?!
– Сам не знаю. – Тут он пожал плечами и опять углубился в свою газету.
Сигарета все дымилась.
Н-да.
– Платон?
– М-м-м?
– А у тебя здесь... дела?
– У меня здесь были дела, – ответил он не глядя и стряхнул пепел в подставленную пепельницу. – Я на здешнем физтехе докладывал.
– Доложил?
– М-м-м?
– Я спрашиваю, когда ты уезжаешь?
– Завтра вечером, а что?
– А сегодня у тебя какие дела?
– А сегодня у тебя какие дела?
– Разные, – ответил Платон Легран и перегнул газету на другую сторону. – Ты скажи словами, что ты хочешь!
«Скажи словами»! Ах, как она узнает его в этой фразе!..
Я прошу тебя, скажи мне словами! Не надо намеков, я ничего не понимаю в намеках, я все равно не догадаюсь, что ты имеешь в виду.
И еще так: если хочешь что-то мне сказать, скажи сейчас!
Не надо ждать до завтра, до понедельника, до вечера, до Нового года! Время уйдет, драгоценное стремительное невозвратное время.
Однажды он попросил ее – скажи сейчас, – и она сказала, что уходит от него.
Был апрель, лучшее время года. Лучшее время в жизни. Начало всего.
– Платон, я хочу найти эту женщину. Помоги мне. Ты же хорошо соображаешь!..
– Ну, во всяком случае лучше тебя. – Тут он подумал и добавил справедливости ради: – По крайней мере, в вопросах физики.
Ни тактом, ни деликатностью, ни скромностью он никогда не страдал.
– Мне не нужна твоя физика!
– Напрасно.
– Мне нужно твое умение соображать.
– Когда?
Лёка смотрела на него, и он уточнил:
– Когда тебе понадобится мое умение соображать? Ну, через час, через два, когда?
– Лучше бы прямо сейчас. Мы бы сходили в этот салон на Большой Морской. Может, там кто-то ее запомнил. Или машину запомнил. Здешний швейцар мне сказал, что она села в большую темную машину, и за рулем был... этот самый... песец.
– Ты уверена, что именно песец? А не ондатр?
Лёка опять захохотала.
Ондатр – это из сказки. Ондатр лежал в гамаке и размышлял о бренности всего сущего, в то время как все остальные радовались жизни и готовили шоколадный торт или картошку с мясом.
Эта книжка, про Ондатра, Снусмумрика и Муми-Тролля, попалась им как раз здесь, в Питере, в магазине на Невском.
Они купили ее, и потом все время читали друг другу вслух, и им казалось, что в детской сказке написано про них!..
– Платон, у него воротник был песцовый на куртке, или лисий, что ли. Мне так швейцар сказал.
– Песцовый воротник на куртке у мужика?!
– А что тут такого?
Платон Легран пожал плечами.
– Да ничего. Красиво, наверное.
– Ну вот. Может, этого песца запомнили в салоне. Но мне одной... неудобно. Сходи со мной, а?
– Схожу, – согласился он моментально. – Схожу, конечно.
Он всегда соглашался, что бы она ни предлагала – молодое «божоле» или детективное расследование. Все это доставляло ему удовольствие, тогда, давно.
Лёка моментально приободрилась, вытащила у него из пачки сигарету, прикурила и быстро рассказала ему, как у них на работе всех поувольняли.
И как оставшиеся боятся, что их уволят тоже.
– А у вас как?
– Да у нас никак. Нас увольнять сложно, потому что мы все академики и доктора наук. Куда нас увольнять-то? Нам можно деньги перестать платить, но нам и так не платили!
– Ага, а номер люкс?!
– Ну, я же не со своего счета деньги снял! Это заказчики за меня заплатили.
– А им зачем, чтоб ты в номере люкс жил?
Он пожал плечами.
Странным образом его никогда не волновала... «внешняя сторона». Решительно ни в чем – ни в брюках, ни в машине, ни в месторасположении офиса. Брюки должны быть удобными и не слишком грязными. Машина должна возить. До офиса должно быть легко добраться.
– Там какие-то сложные протокольные интересы. Я же как бы на французов работаю. А у них свои дела с финнами, а у финнов с американцами.
– Ну и что?
– А проектом руковожу я, и гранты получаю тоже я. Финнам их не дадут никогда, потому что у них науки в принципе нет, а с американцами я делюсь. Ну, и они все приехали, и мне их надо было где-то принимать. Вот мне и сняли этот люкс. Там восемь комнат и четыре ванные.
– Быть не может!
– Ну, ладно, ладно, – согласился Платон Легран. – Три комнаты и две ванные. И большой стол для заседаний. Мы там как раз вчера заседали, после физтеха.
Когда он так говорил про работу, она начинала невыносимо его любить и страшно им гордиться. Она никогда не понимала, чем именно он занимается, и подозревала, что девяносто девять и девять процентов людей на планете Земля тоже не поняли бы, и за эту избранность, принадлежность к одной сотой процента, она его обожала.
Это было триста лет назад.
Никто не умел так думать, как он. Так быстро и так красиво чертить на любых клочках бумаги какие-то графики. Так моментально забывать обо всем, когда ему в голову приходила «мысль». Так стремительно переключаться на свое, внутреннее, то, что было у него в голове. Так насмешливо и с таким снисходительным добродушным превосходством относиться к тем, кто соображал хуже или медленней.
Никто не умел быть таким занудным, как он!..
Когда они вышли, оказалось, что на улице очень белый, до боли в глазах, странный сырой мороз. Снег перестал, и на ветвях деревьев лежали примерзшие толстые белые снеговые канаты. Под ногами там, где не посыпали, был деревенский проселок, а где успели посолить, мерзкое ледяное крошево.
– Как я люблю Питер.
Платон покосился на нее.
– Ты бы держалась за меня, Лёк. Навернешься, костей не соберем.
Н-да.
Ужасный человек, ужасный.
– Ты знаешь адрес этого салона?
– Да мы там с тобой были! – опрометчиво воскликнула Лёка. – Не помнишь? Ну, когда зимой приезжали! Господи, ну, когда в Константиновском дворце президент собирал всех, таких, как ты!.. А ты космы отрастил почти до пояса, и я тебя стригла! Не помнишь?
Он пожал плечами. Должно быть, не помнил.
– А... таких, как я – это каких?
– Полоумных, – пояснила Лёка. – Ну, то есть больших ученых. Гордость отечества и надежду нации.
– А-а.
Они шли по деревенскому проселку, и снег поскрипывал у них под ногами.
Лёка держала его под руку так, как кинозвезды на Каннской лестнице держат сопровождающих – невесомо положив ладонь на рукав смокинга. В данном случае – дубленки.
Ей хотелось взяться покрепче. За триста лет она совсем забыла руку Платона, и еще забыла, как это бывает, когда просто держишь его под руку, и понимаешь – он мой.
Все эти французы, американцы и обитатели Константиновского дворца, которые смотрят ему в рот, очевидно, как и Лёка, не понимая ни слова из того, что он говорит, могут задавать ему вопросы, снимать ему шестикомнатные люксы, выслушивать его мнение, но все это не в счет.
Он принадлежит только Лёке. Ну, то есть принадлежал когда-то. Она уже почти не помнила, как это было.
Он чихнул, шмыгнул носом и спросил:
– А какой сегодня день недели?
– Четверг.
Интересно, вспомнит или нет? Про божоле, белую скатерть, витые свечи, пузатые бокалы и предчувствие праздника? Про то, что сегодня день подведения итогов, последний шанс оглянуться и попытаться что-то исправить, а там – за далью даль, «не оглянешься – и святки, только промежуток краткий, смотришь, там и новый год!»[1]
Снег идет, снег идет.
– Как поживает твоя сестрица?
– Ника? Прекрасно. Ей не пишется. И она скулит, что ей нужен отдых и развлечения. А я не понимаю, как это, пишется, не пишется! Сиди, пиши, вот все и напишется.
– Конечно, ты не понимаешь, ты же глубоко творческая натура, – объяснил Платон Легран. – Ты попробуй. Сядь и пиши. А потом мы оценим, что напишется.
– Платон, мне не нравится, когда ты говоришь со мной таким тоном, как будто...
В это время в кармане ее короткой шубейки зазвонил мобильный, и Лёка, не договорив, выхватила телефон.
Звонил Артем.
– Леночка, ты где?
– На Большой Морской, – призналась Лёка честно.
– Ты что, такси ловишь? Я же тебе сказал, попроси, чтоб вызвали! Еще не хватало, чтобы ты тоже пропала! Или упала куда-нибудь. Ты же все время падаешь!
– Артем, ты до офиса доехал?
– Да, – сказал он с досадой. – Только здесь нет никого! Они все раньше одиннадцати на работу не приезжают!
Лёка посмотрела на часы. Ну, этого следовало ожидать. Питер живет немного в другом ритме и немного по другим законам.
– Ты будешь ждать?
– Конечно! Мне же надо все как следует выяснить. А ты когда подъедешь?
– Вскоре, – туманно сказала Лёка. – Если что-нибудь узнаешь, сообщи мне сразу же, ладно?
– Ну конечно, – пообещал Артем с жаром. – Я все утро Насте звонил, и никто не отвечает, представляешь?
Представляю. Вполне. Ты уж третий день звонишь, и никто не отвечает. Вот вопрос – зачем при этом звонить «все утро»?! Может, пару раз позвонил, и хватит?
– Будь осторожна, пожалуйста, – попросил Артем тихо. – Я очень тебя прошу. Я и так места себе не нахожу.
Раздраженная Лёка пообещала быть осторожной, захлопнула крышечку телефона, сунула его в карман, независимо посмотрела в лицо Платону, сделала шаг и – фьють! Одна нога поехала в одну сторону, другая в другую, Платон схватил ее за шиворот, как кота, но не удержал. Лёка хлопнулась на живот прямо в центр ледяного крошева, в которое перешел деревенский проселок.
– Елки-палки!..
Ей было больно, и обидно, и неловко, а он тащил ее вверх за руку, так что локоть еще и выворачивался под неправильным углом! Почему все мужики, пытаясь тебя поднять, тащат за руку?! Как будто куль с мякиной можно поднять за торчащую из него соломинку!..