– Как считает нужным?
– Да.
– И что же будет? Что это – нужное?
– Не знаю, Рылеев. Пути Его неисповедимы. Могу предположить, впрочем.
– Можешь?
– Могу, поскольку есть некоторые полномочия, Рылеев. Ну – проснешься как-нибудь утром, и все кругом другое. Другие друзья, другие враги, другая работа, другая жизнь. Другой мир.
– Без Федотовой.
– Да, Федотовой больше не будет, как не было. Но и трупов не будет. Впрочем, можешь рискнуть и оставить все как есть. И надеяться – не молиться, потому что молиться в этом случае ты не посмеешь – надеяться, что Федотову пощадят.
Он взял у Рылеева флягу и плотно приложился. Сунул флягу в карман. И положил руку Рылееву на плечо.
– Не плачь, Рылеев. Будь мужчиной.
– Значит, просто молиться, – сказал Рылеев, вытирая щеку рукавом.
– Не потому, что ты должен.
– Нет. Потому что я так хочу.
Альтер Эго оглянулся.
Двери церкви стояли открытые. Рылеев, тоже оглянувшись, поднялся на ноги. И пошел по ступеням вверх.
В церкви зажегся свет.
Глава двадцать вторая. Размолвка
Федотова села мужчине на колени и прижала голову к его груди.
– Ты знаешь, где он? – спросил мужчина.
– Догадываюсь.
– Сколько еще человеческих жизней понадобится, чтобы ты от него отказалась?
– Я не просила. Не хотела. Это все ужасно.
– Нет, это просто реальность. Бизнес, если желаешь. Так сколько же?
– Нисколько.
– Ну так действуй, – вкрадчиво сказал мужчина.
– Хорошо, – сказала Федотова.
Она встала, взяла со столика телефон, и набрала номер.
***
Рылеев снова присел на ступеньку церкви и обхватил голову руками. Он был один. На улице показались прохожие, и зашастали вуатюры и такси, а он все равно был один.
Зазвонил телефон. Рылеев включил связь.
– Федотова? Где ты?
– Помнишь кафе в двух кварталах от сквера?
– Помню.
– Будь там через пять минут.
Бумажник ушел в благотворительность, но несколько купюр нашлись в кармане пиджака. Заплатив таксисту, Рылеев вошел в кафе и сразу сел к оконному столику. Кофе принесли через три минуты. Федотова прибыла через семь минут – в белой блузке, белом жакете, белых капри, и белых туфлях, с зеленой сумочкой через плечо. Рылеев вскочил на ноги, не обращая внимания на боль в плече.
– Сядь, Рылеев, – холодно сказала Федотова.
– Баронесса…
– Сядь.
Он сел. Он был в шоке. Он не желал верить. Федотова отодвинула стул и села не у стола, а рядом.
– Мы расстаемся, Рылеев.
Молчание. Десять секунд. Двадцать секунд. Рылеев сказал в пространство:
– Я не об этом просил.
Федотова нахмурилась.
– Что?
Рылеев повернулся к ней.
– Это не … Что случилось?
– Ничего. … Нет, что-то случилось. Помолчи, и так тяжело. Мне нужно тебе кое-что сказать. Я люблю другого человека, Рылеев.
– Совсем не об этом просил … – повторил Рылеев, обращаясь не к ней. Затем: – Что происходит в Спокойствии? Ты имеешь к этому отношение?…
– К убийствам отношения не имею. Но человек…
– Нет?
– Нет. Но человек…
– Твой любовник. Человек, с которым ты мне изменяла.
– Наоборот. Это я ему изменяла – с тобой. Семь лет подряд.
Рылееву понадобилось некоторое время, чтобы осмыслить сказанное.
– Он из той же команды? Спецназ?
Она кивнула. Подтянув к себе его чашку, она отпила кофе и поморщилось.
– Без сахара.
– Это он – убийца? – спросил Рылеев.
– Нет. Но в его силах предотвратить дальнейшее.
– Дальнейшее?
– То, что уже произошло – это только цветочки. Дальше будет…
– Он тебя шантажирует? Ты бросаешь меня, чтобы спасти остальных? Федотова, ты меня знаешь. Мне можно сказать. Мне можно довериться.
Она невесело улыбнулась.
– Нет, Рылеев. У него рука в Спокойствии. Понял?
– Понял.
– Слушай внимательно, Рылеев. Мы никогда больше не увидимся. Документы по разводу…
Но он не слушал. Он действительно все понял.
Глава двадцать третья. Дело сделано
Маска индейского вождя на стене улыбалась злорадно.
Амелита, с кляпом во рту, привязанная к стулу, с руками за спиной, скрученными изоляционной лентой, сидела в центре комнаты и не могла пошевелиться. Человек в черном тщательно полил бензином пол, занавеси, и стол.
И вышел.
Амелита попыталась дернуться, упасть на бок, встать вместе со стулом – все напрасно.
Смуглый мальчик вылез с деловым видом из-под стола. Амелита замычала, но он не обратил на нее внимания. Он открыл один из ящиков, посмотрел внутрь, закрыл. Открыл следующий, и в нем обнаружил перочинный нож. Открыл его. Подошел к Амелите. Прижал палец к губам.
– Шшш.
Зайдя Амелите за спину, он начал перепиливать слои изоляционной ленты. Нож оказался тупой, и было трудно. Мальчик передумал, изменил план действий, переместился к красивым, хоть и по-простонародному крупным, ногам Амелиты, и снова занялся перепиливанием изоленты.
– Ммм! – сказала Амелита.
– Тихо, сука! – сказал мальчик шепотом. – Все испортишь, корова!
Он освободил ей левую ногу, затем правую. Оглянулся. Сделал жест, означающий, что она должна попробовать подняться. Снова оглянулся. Амелита вдохнула глубоко носом, широко расставила ноги, наклонилась вперед, и поднялась – со стулом, привязанным к спине и жопе. Мальчик еще раз прижал палец к губам, а затем этим же пальцем указал на дальнюю дверь. Амелита кивнула и направилась, осторожно, чтобы не потерять равновесие, к двери. Мальчик шел рядом, поддерживая ее под руку время от времени.
А в гостиной, у входа в кабинет, стоял человек в черном и смотрел, как сочится из-под двери бензин.
Он закурил.
В кармане у него зазвонил телефон.
– Да?
В темном безлюдном переулке Федотова прислонилась спиной к стене, держа телефон возле уха. И сказалa:
– Все нормально. Успешно…
Человек в черном улыбнулся, затягиваясь сигаретой. И снял маску.
– Ты человек слова? – спросила на другом конце связи Федотова.
– После стольких лет ты все еще в этом сомневаешься? – удивился Зураб Кипиани.
– Смертей больше не будет?
– Ничего не имею против этих людей. Дело закончено. Встречаемся где обычно?
– Да.
Связь выключилась.
Еще раз затянувшись, Зураб Кипиани набрал номер.
– Да? – сказала Людмила.
– Все готово.
– Наконец-то.
– Подождем, пока они подпишут? Прижать их еще?
– Не нужно. Подпишут как миленькие, рано утром. Можешь отпускать команду. А ты-то сам? И … ну, знаешь, кто.
– Нет нас больше в твоей жизни. Ушли, долю свою забрав. Наслаждайся.
Людмила отключила связь, села в кресло, и водрузила ноги на стол. На лице ее проступило вдруг неподдельное мечтательное выражение.
Зураб Кипиани, стоя у двери в рылеевский кабинет, положил телефон в карман и еще немного полюбовался лужей бензина под дверью. Подумал. Бросил сигарету на пол и затоптал. Поколебался. Надел маску и зашел в обратно в кабинет.
Войдя и осмотревшись, он снял маску.
Кабинет был пуст.
Немного поразмыслив, Зураб Кипиани набрал номер.
– Ну? – спросили его на другом конце связи.
– Все, сворачиваемся. Отчаливаем завтра на рассвете. Кстати, если прибудете до меня, приберите там в каютах. Вы такие свиньи, что даже не смешно. И пивом пусть кто-нибудь запасется, а не как в прошлый раз. Путь все-таки долгий. Ну, пока.
Он выключил телефон.
Внизу, в вестибюле, следователь Иванов тоже положил телефон в карман – и сделал знак полицейским. Те кивнули и вытащили телефоны.
В квартире Зураба Кипиани Евлалия, дядя Вано, и его мальчики с интересом слушали и смотрели по телевизору речь:
– Конституция соединила два базовых приоритета – высочайший статус прав, свобод граждан и сильное государство – подчеркнув их взаимную обязанность – уважать и защищать друг друга. Убеждён, конституционный каркас должен быть стабильным, и прежде всего это касается второй главы Конституции, которая определяет права и свободы человека и гражданина. Эти положения Основного закона незыблемы.
У Евлалии зазвонил телефон.
– Да, – сказала Евлалия. – Да. Понятно.
Выключив связь, она кивнула присутствующим.
– Мы здесь – всё? – спросил любитель конкретики дядя Вано.
– Ага, – весело заверила его Евлалия. – Finis.
Все поднялись с мест.
В вестибюле Цицерон, Мими и Вадик зачарованно смотрели, как команда Зураба Кипиани в полном составе, один за другим, направляется к выходу на улицу – переодетые, в джинсах, кроссовках, куртках, со спортивными мешками: следователь Иванов, полицейские, Евлалия, Мария, дядя Вано, мальчики.
Следователь Иванов обратился к остающимся:
– Все, уважаемые, мы тут закончили. Спокойной ночи. Утром придет адвокат и все вам тут распишет.
Вадик, очнувшись вдруг от транса, почти закричал:
Вадик, очнувшись вдруг от транса, почти закричал:
– А? Что такое? Что закончили? Где моя жена?!
Цицерон схватил Вадика за локоть и сказал ему в ухо яростным шепотом:
– Хочешь сдохнуть – твое дело. Но здесь есть другие, и у них, возможно, имеются по этому поводу иные соображения.
– А…
– Заткнись, дебил. Заткнись, умоляю, сволочь.
Команда ушла. Зазвонил мелодично сигнал остановки лифта, открылись двери, и в вестибюль выпростались Амелита с привязанным к спине стулом и смуглый мальчик. Оценив обстановку, мальчик дернул Амелиту за рукав, останавливая ее.
– Нож есть у кого-нибудь? Диву нашу освободить.
Глава двадцать четвертая. На рейде морском
Необыкновенная была яхта! Здоровенная, с размахом, с комфортом, и не такая, чтоб друзей прогуливать по мелководью – а вполне годная для кругосветного путешествия, даже в опасный сезон прямиком через ревущие сороковые.
К двум пополудни прошли уже Таллин и устремились в Балтику. Дальше – между Швецией и Данией, в Северное Море, Ла Манш – и прямиком в земли с ласковым климатом. Команда в отпуску.
Команда меж тем резвилась на обеих палубах – в летней одежде, с пивными бутылками в руках, смеялись, болтали. Та, что проходила под именем Мария, якобы узбечка, держала в левой руке (была она левша) компьютерный планшет. Она вдруг сказала:
– Мужики, смотрите.
Собрались вокруг нее.
– Вот, – сказала лже-узбечка. – Вуатюр консьержа. Должен быть в гараже, так? А он почему-то в шкафу уборщика.
Все засмеялись.
Действительно – в этот момент пиджак консьержа Василия висел на крючке в кладовке, и красный огонек продолжал мигать в кармане.
Дядя Вано схватил одного из своих мальчиков за плечо.
– А ну колись. Где был в предыдущую ночь?
– А чего? – удивился мальчик. – С оперной телкой развлекался. Что, нельзя?
Все засмеялись.
– Ну и как она? – спросил следователь Иванов.
– Да ничего особенного. Мычит да извивается.
И опять засмеялись.
А Зураб Кипиани и Федотова стояли у кормы, держась за поручень, и смотрели на воду. Волосы у Кипиани оказались на самом деле светлые, и брови тоже – и вовсе брови эти не были густые. И чем-то он отдаленно напоминал именно Рылеева.
– Вот и все, малыш, – сказал он. – Развейся.
– Мне нужно время, Лёш.
– Он хороший мужик. Не отрицаю. Но мы созданы друг для друга, малыш.
– Ты всегда меня так будешь называть?
– Не нравится?
– Нет, ничего.
– Ну хорошо. Оставлю я тебя в покое, так и быть. Как захочешь, приходи в каюту. Я пойду подремлю пока что, пока качки нет.
– Иди, подремли.
И он ушел. Федотова продолжала смотреть на воду. Открыв сумочку, она вытащила бумажник, а из него фото Рылеева. Вспомнились финальные такты главной героини из катеградской постановки – «За что, за что, Господь? За что … за что …так платишь ты рабе своей, Господь?») Некоторое время Федотова смотрела на фото, а потом разжала пальцы – и фото упало за борт. Федотова стояла ко всем спиной, чтобы никто не видел, что она плачет.
Эпилог. В рассветных лучах
Ранним утром Рылеев присел на тротуаре, спиной к стене, и поставил бутылку с виски рядом. Пьяно о чем-то подумал. Попытался глотнуть из бутылки, но завалился на бок и тут же заснул.
Снилась ему всякая дрянь – какие-то концерты атональной музыки, неопрятные женщины, звучно облизывающие пальцы, насупленные небритые мужчины с жирными волосатыми животами, столы, залитые дешевым вином.
А когда он проснулся, на дворе было – да, все еще раннее утро. И он сперва не понял, где находится.
Только почувствовал, что лежит в постели.
Он принял сидячее положение и осмотрелся. Комната … спальня … в квартире … с низким потолком. На стене фотографическая репродукция знаменитой картины Айвазовского «Деватый вал».
И. Айвазовский. Девятый вал
Глаза его остановились на женщине, спящей рядом. Оказалось – Людмила, но не та, другая Людмила, менее жесткая, менее искусственная. Улыбающаяся во сне. Он потрогал ее волосы. Мягкие. Тогда он потрогал ее за плечо, и она заворчала сквозь сон беззлобно:
– Суббота на дворе, Рылеев. Можно поспать подольше. Сашка же сказал, что дает тебе выходной. Поспи.
– Какой Сашка?
– Отец Александр. Отстань. Поспи, Рылеев. Я серьезно.
Рылеев соскочил на пол. Оказалось, что на нем трусы. Всю жизнь сплю голый – и вдруг трусы. Почему?
Посмотрел по сторонам и увидел стенной шкаф. Открыл, порассматривал одежду. Запустив руку в шкаф, он вытащил из него – робу священника. И некоторое время смотрел на нее непонимающим взглядом. И сунул обратно в шкаф.
На кухне мальчик и девочка, семи и девяти лет, в пижамах, белобрысые, лопали сухую кашу. Рылеев – в куртке, джинсах и кроссовках – вошел, посмотрел, задумался.
– Привет, папа, – сказала девочка.
Мальчик посмотрел на Рылеева и просто из принципа ничего не сказал.
Рылеев подошел к окну и выглянул.
Кругом стояли прямоугольные кирпичные многоэтажки невероятно противного вида. Инсулы.
Плебеи ездят на общественном транспорте. Рылеев, сообразив, что он теперь плебей, и увидев станцию метро, решил ею воспользоваться. В вагоне Рылеев рассматривал других плебеев, товарищей по социальному несчастью, и пытался что-то вспомнить или понять. Поблуждав по вагону, взгляд его остановился на двух сидящих пассажирах – одного звали, кажется, Анатолий? … мастер на все руки? … а другого … другой был дворецкий в чьей-то квартире. Чьей? Рылеев не помнил. Дворецкий этот, с компьютерным планшетом в руках, был увлечен какой-то игрой, возможно «догони подлого зайца», но вряд ли, судя по выражению лица. Интеллектуалы попадаются даже среди ботаников, и погоня за подлым зайцем – именно на них и рассчитана.
Рылеев вышел из метро и огляделся. И прогулочным шагом проследовал к мосту.
На углу Рубинштейна и Невского его почему-то заинтересовала рекламная тумба с афишей. На афише изображена была улыбающаяся, победоносная полноватая естественным образом светловолосая женщина в окружении таджиков и татар в роскошных таксидо, некоторые со скрипками в руках. Написано было, что это как раз и есть Амелита Нежданова, колоратурное и драматическое сопрано, и что у нее «проект» в концертном зале Мариинского театра, что на Писарева, и дальше – дни и часы концертов.
Перейдя Банковский Мост, Рылеев увидел кафе со столиками на улице, которого не помнил. Может, его и не было раньше! Зазевавшись, он не заметил Светлану – другую, худее, в скобарском прикиде, в бигудях, сварливую, с сумками в обеих руках – и она на него налетела и выронила одну из сумок.
– Смотри куда прешь, сука, козел! – закричала Светлана страшным голосом.
– Простите, – сказал Рылеев. – Позвольте, я вам помогу.
И уже наклонился было поднимать сумку, но Светлана взбеленилась еще пуще:
– Отвали, мудак белобрысый! Уйди, сказала!
Она подняла сумку сама и, ругаясь на чем свет стоит, пошла своей плебейской дорогой. А Рылеев проследовал дальше, к кафе.
Пощупав карман куртки, он выволок из него бумажник и заглянул. На кафе явно не хватало. Даже на кофе. Он решил просто посмотреть, с улицы. Это не важно, что тебе не по карману кафе, деньги – дело наживное, а хоть бы и не так – все равно, лишь бы кафе были, с ними веселее.
Кафе оказалось совершенно прелестное. В нем не было банкетных столов, а были столики на двоих, максимум на четверых. Некоторые из столиков стояли на улице. На столиках не лежали белоснежные скатерти, и вообще скатерти не лежали, а это всегда раскрепощает клиентов, делает их благодушнее, а скатерти в русских заведениях к тому же располагают к пьяным дракам, порче мебели, и оскорблениям официантов.
И клиенты – внутри, и на улице – действительно сидели раскрепощенные, попивая кто пиво, кто кофе. И вежливый улыбчивый молодой официант выбежал и остановился возле госпожи Дашковой, сидящей у одного из уличных столиков с меню в руках.
– Позвольте принять ваш заказ, сударыня! – обратилась к ней полнотелая молодая официнатка, сияя искренней улыбкой. Ей действительно очень понравилась боевая старушенция, опрятная, спокойная, с умными глазами.
– Почему нет, – откликнулась госпожа Дашкова. – Я сегодня уезжаю обратно в Новгород, так что имею полное право шикануть на прощание. А?
– Ваше желание для нашего брат приказ, мадам.
Дашкова лучезарно улыбнулась в ответ, и даже, кажется, подмигнула. Официантка гибко, несмотря на полноту, разогнулась, махнула рукой, и грациозно – опять же несмотря на полноту – прошествовала внутрь. Рылееву почему-то пришло в голову, что ее, официантку, зовут Электра. Почему именно Электра? Кто знает!
Перед знакомой гостиницей стоял на постаменте бюст Екатерины Второй. Бар при гостинице наличествовал, но назывался теперь «Зум. Бар-ресторан». А справа вместо Прозрачности возвышалась над улицей некогда закрытая, перестроенная в спорт-клуб, но недавно вновь восстановленная в правах Церковь Святой Анны Пророчицы. Не очень красивая, но держащаяся с достоинством. И двери церкви стояли распахнутые.