– О Господи, – сказала Амелита. – Я телефон дома забыла. Нам нужно вернуться.
Федотова и Рылеев мрачно на нее посмотрели.
– Прошу прощения, – продолжала Амелита. – Это необходимо. Мне должны позвонить по поводу прослушивания. То есть, нет, это я им должна позвонить. Ну, это все равно. Пойдем.
И пошла к двери. На полпути, поняв, что за ней никто не следует, она остановилась и повернулась озадаченно к присутствующим. И сказала тоном, каким говорят – «Чего уж тут не понять!»:
– Ну я ведь не могу идти туда одна.
Не отрываясь от игры, мальчик сказал:
– Он у тебя в кармане, дура.
Амелита проверила карманы – и действительно вытащила из одного из них телефон. И сказала:
– Ага. Ну, слава Богу.
Мальчик саркастически произнес:
– Спасибо, пацан. Благодарю за помощь. Завтра куплю тебе собаку.
Амелита села на стул и начала сосредоточенно возиться с телефоном. Некоторое время понаблюдав за ней, Федотова пожала плечами, открыла холодильник, и начала вынимать из него яйца, молоко, масло, сок, укроп, бекон, ветчину, апельсины, хлеб.
Рылеев удалился в главную гостиную, стилизованную под ранчо, нашел за стойкой пачку сигарет, присел и закурил.
Неприятная особенность здания люкс состоит в том, что в таком здании постоянно присутствуют посторонние – уборщицы, экономки, повара, няни, ремонтники, массажисты, телохранители, гости, и вообще черт знает кто. Все они постоянно меняются, и не всех успеваешь запомнить.
Он обещал Людмиле подумать, но сроки не обговаривались. Неужто Спокойствие? А откуда им знать – может, он уже поговорил с некоторыми обитателями, и они согласны принять условия, получить деньги, и съехать. С другой стороны – нет ли в вестибюле микрофонов? Блистательная речь Цицерона о том, какую пользу он лично, Цицерон, извлекает из проживания в Прозрачности – не была ли подслушана?
Может и была. Но все-таки Спокойствие – не сборище гангстеров, а солидный концерн, склонный к обычной для концернов бюрократической медлительности. Прежде, чем действовать, да к тому же такими варварскими методами, наверняка они бы попросили Людмилу еще раз ему, Рылееву, позвонить. Последнее предупреждение. Да?
Но тогда – кто и зачем подкупил полицию?
И что за родственники у госпожи Дашковой? И о каком наследстве речь? Он попытался вспомнить, откуда у госпожи Дашковой были деньги – нет, биографиями и доходами потенциальных жильцов два года назад занимался Цицерон, и Рылеев ему тогда целиком доверился, и не стал сам ничего проверять.
Нет, подумал он, при чем тут родственники Дашковой. Родственники действовали бы по-другому, без варварства, без садизма.
Цицерон – умный, недоверчивый, трезвый – что-то прикинул, какие-то варианты, потому и созывает конференцию.
А тут еще этот дважды привидевшийся пожар. И человек, привязанный к стулу.
Почему Амелита побоялась остаться одна? Что за пацан – действительно ее сын, что ли? К Дашковой Амелита не имеет никакого отношения, это совершенно точно. Это ему Цицерон сказал, тогда, два года назад.
И – вот – почему Кипиани не проснулись, не вышли на оперные крики и еврейский плач на лестнице, и на суетливую возню полицейских? И телохранители их тоже не вышли?
А, сообразил он, почему не вышли – это ладно, не вышли и не вышли, не услышали, телохранитель у двери ушел в ванную на пару минут, это ерунда. А вот почему полиция не зашла к Кипиани, даже если они трижды подкуплены? Все квартиры обошли, всех допросили, а Кипиани – нет. Вообще действия полиции какие-то смехотворные, и следователь этот, Иванов, странный. Живописью интересовался. Ощущение, что блюстители просто нехотя отыгрывали номер. Даже если подкуплены – полицейским так себя вести не полагается, это как-то неестественно.
«Вообще-то вам самому положено такое знать». Так сказал священник. «Действуйте».
Очень не хочется. «Никакой вы не отступник». Нет, он, Рылеев, не отступник. Он просто слабый. И эгоист. Все мы эгоисты, и слабаки, но степени разные.
Рылеев затушил сигарету и вернулся в кухню.
Завтрак был готов. Смуглый мальчик ел креп одной рукой, а другой играл в компьютерную игру. Амелита, сложив оперные губы в трубочку, дула на кофе в чашке, и лицо ее при этом казалось Рылееву невероятно глупым. Рылеев и Федотова принялись за яичницу с беконом.
Амелита перестала дуть на кофе и спросила:
– А авокадо-салата у вас нет?
Рылеев сказал раздраженно:
– Нет.
Федотова посмотрела на него с укором. Амелита поставила чашку на стол и снова начала возиться с телефоном, беспокоясь о своем назначенном прослушивании. И сказала в конце концов:
– Ничего не понимаю. Назначено на завтра? О Боже. Может, лучше им позвонить?
Рылеев понял, что она не успокоится, будет канючить и нудить, возможно даже рыдать, и надо ей помочь. Он спросил:
– Как зовут маэстро?
– А?
– Кто вас прослушивает?
– А. Ага. … Флотов.
– Где?
– В Лесном Эхо.
– Это репетиционный зал? На Малой Монетной?
– Да. На Малой Монетной.
Рылеев взял у нее телефон, увидел на дисплее слово «прослушивание» и номер, нажал «позвонить» и приставил телефон к уху. Включилась связь. Рылеев сказал:
– Доброе утро. Это Василий Рылеев говорит. Я владелец вашего репетиционного зала, и всего остального здания тоже. Как вас зовут, девушка милая? Аня? Прекрасное имя. Давно не слышал. Нынче всем дают вычурные имена, а у вас традиционное, наше. Очень приятно. Слушайте, Аня, будьте другом, проверьте кое-что, мне тут нужно … да. Господин Флотов прослушивает сегодня Амелиту Нежданову? Да, я подожду.
Смуглый мальчик кинул в Амелиту куском тоста, и она перепугалась. Видя, что она не хочет с ним играть, мальчик подхватил другой кусок и повернулся к Федотовой. Та посмотрела на него угрожающе, взяла со стола бронзовую поварешку, и одним движением с треском ее сломала, и показала ему обломки. Амелита вскрикнула. Рылеев сделал страшные глаза и приложил палец к губам. Притворяясь, что напуган, мальчик округлил рот и покачал головой из стороны в сторону, а потом насупился и вернулся к компьютерной игре. А что делать, если взрослые не хотят с тобой играть? Вот, оно и есть.
– … Завтра? – переспросил Рылеев, держа телефон возле уха. – Ага, спасибо вам, Аня. Вы – лучше всех!
Он отдал телефон Амелите и сказал:
– Завтра в одиннадцать тридцать.
Благодарно глядя на него, Амелита сказала:
– Вы прямо творите чудеса, да? – и, повернувшись к Федотовой, – Он прямо чудеса творит. Да?
– Со мной бывает, – скромно признался Рылеев, набирая другой номер. – Але, Настенька? Здравствуй. Рылеев говорит. Настенька, милая, собери букет пестрый, поразвесистее, и пошли Игорька на Малую Монетную. Да, на Петроградской. Там есть здание такое, в нем репетиционный зал, а в приемной сидит секретарша Аня. Пусть Игорек ей положит цветы на стол, и скажет – от Рылеева. Чего-чего? Никогда я эту Аню в глаза не видел, Настя, ты что? Не вольничай. Что – жена? Жена сидит рядом со мной, завтракаем мы. Насть, дам по шее. А? Мне в счет, естественно. Ну, пока.
Он выключил связь, посмотрел на Амелиту, и спросил:
– А все-таки: пацан – ваш или нет?
– Я ж сказала – не уверена. Может и мой. У моего мужа … право на полную опеку.
– Вы в разводе? – спросила Федотова.
– Боже мой, нет, конечно. Но его адвокат говорит, что с его юридической точки зрения, потому как я хуевая мать и все такое, будет справедливо, если у отца полная опека, как если бы мы жили раздельно.
Федотовой это не понравилось.
– А когда вы последний раз видели сына? До вчерашнего … сегодняшнего дня?
– Э … – Амелита посмотрела мельком на смуглого мальчика. – Года три назад, кажется.
Сделалась пауза.
Мальчик, не отрывая глаз от экрана, сказал:
– Скорее лет пять.
И снова пауза.
Федотова решительно к нему обратилась:
– Эй, пацан. Это твоя мама или нет?
Мальчик проигнорировал вопрос.
А Рылеев повернулся к Амелите:
– Слушайте, соседка. Амелита.
– Да?
– Вот не понимаю я – все ваши залы прослушивания, и репетиционные, и где вы уроки даете – почти вся ваша деятельность – на другой стороне города. Вам не хотелось бы жить поближе ко всему этому? Или хотя бы поближе к опере? На Римского-Корсакова, к примеру, есть много прекрасных, солнечных квартир.
– Типа, переехать туда, что ли? Нет конечно, Боже мой, зачем? Нечего мне там делать. Валька там живет, сука редкая. И вообще – нет.
– Почему же?
Федотова посмотрела на Рылеева встревоженным взглядом. А Амелита ответила:
– Ну, короче, во-первых, меня здесь район вполне устраивает. Прекрасный район. Если по магазинам ходить – это просто мекка. Лучшего в мире нет.
Рылеев глянул на Федотову, она подняла слегка брови, будто говоря, «Это действительно так и есть».
– Вы любите ходить по магазинам? – спросил Рылеев.
– А? Что?
Рылеев снова посмотрел на Федотову, а она чуть заметно повела плечом, будто говоря – «Ну что ты пристал к бабе. Я сама только в позапрошлом году перестала. Сословная привычка».
– Ну, хорошо, а что еще? – настаивал Рылеев. – Ну, например…
– Ну, короче, да, то есть нет, я не могу отсюда уехать. Это часть договора, – объяснила Амелита.
– Какого договора?
– С моим мужем. Боже мой, там написано, что он меня будет содержать и все такое, но только если я живу семь лет в одном и том же месте. Если я перееду в другую квартиру, или даже просто буду отсутствовать в городе дольше, чем три недели, я лишусь всех привилегий, типа, навсегда. Короче, он сволочь, конечно же, но в чем-то он по-своему прав. Мне так адвокат объяснил. Блядь…
Федотова сделала предупредительный жест. Амелита посмотрела на нее удивленно. Федотова показала на мальчика, но Амелита все равно не поняла.
– Не при ребенке, – сказала Федотова.
Мальчик, глядя в экран, согласился с Федотовой:
– Ага. Совсем охуела мамаша. Какой пример подаешь ребенку!
Рылеев настаивал:
– Подождите. Квартира – на его имя?
– Нет, – сказала Амелита. – На мое. Единственное в мире, что мне принадлежит. Мое имя. Знаю, звучит глупо. Короче, посмотришь на меня – не скажешь. Я, по моему статусу, должна буквально купаться в деньгах. Короче, смотрят на меня люди и думают – телка примелькалась, во всех театрах поет, в Милане, в Вене, в Лондоне. И в рекламе снимается. Да? Так думают. Боже, вы себе не представляете, через что мне нужно было пройти, чтобы достичь сегодняшнего положения.
Телефон в кармане у Федотовой мелодично звякнул.
– Але? – сказала Федотова. – Сейчас не время. … Я серьезно … Хорошо. – Прикрывая микрофон рукой, сообщила: – Прошу прощения, это моя тетя. Я сейчас вернусь.
Глава десятая. В ванной
Федотова заперла дверь в ванную, прислонилась к стене, вдохнула глубоко, прикрыла глаза. И сказала в телефон:
– Слушаю.
Голос Куратора констатировал:
– Ты нарушила правила.
– Я-то как раз ничего не нарушала, – возразила Федотова.
– Не спорь. Нарушила. И последствия грядут.
– Мне обещали, что ему никто не причинит вреда.
– А никто и не собирался.
– С того места, где я стояла, это выглядело несколько по-другому.
– Тебя предупреждали, Федотова. Всякое действие вызывает противодействие. Законы Ньютона не спят.
– Запрещаю причинять ему вред. Але? Слышите?…
– Возьми себя в руки, Федотова.
– Так, вот что. У каждого свое задание, и уговору следовать должны все, не только я. Я не желаю быть пешкой ни в чьей игре. И позвольте мне всех предупредить, что я не хуже других умею превращать жизнь тех, кто ставит мне палки в колеса, в сущий ад. Але? Але? … Еб твою мать.
Связь отключилась.
Федотова осела на пол, закрыла глаза, и прижалась к стене затылком.
Глава одиннадцатая. Зураб Кипиани
Зураб Кипиани, степенный в манерах, пропорционально сложенный, импозантный мужчина лет двадцати семи или двадцати восьми, с достоинством брился перед зеркалом, заодно сдержанно любуясь натренированным своим телом с широкими плечами и узкими бедрами, обмотанными полотенцем. Дверь ванной комнаты стояла приоткрытая.
Из спальни раздался голос Евлалии:
– Зураб! Они говорят, что ты должен присутствовать на собрании жильцов. Мне пойти с тобой?
Зураб положил бритву на край раковины, открыл дверь и сказал спокойным голосом:
– Конечно, дорогая. Пожалуйста не кричи. Ты знаешь, я не люблю.
– Извини. Хорошо. Больше не буду.
Зураб снова взялся за бритву.
Через полчаса он в официальном костюме стоял в гостиной перед женой – красивой молодой женщиной со славянскими чертами лица, в фиолетовом брючном костюме и босоножках (по причине лета) под цвет костюму.
Евлалия сказала застенчиво:
– Прости меня. Дурацкая привычка – кричать через всю комнату.
– Ничего. Но впредь все-таки следи за собой.
– Хорошо.
Атлетический дворецкий подбежал с чашкой в руке.
– Ваш эспрессо, господин Кипиани.
– Благодарю.
Кипиани отпил эспрессо, глядя поверх головы жены. Дворецкий вежливо отошел в сторону. Евлалия извиняющимся тоном сказала:
– Ничего, что я этот костюм надела? Искала подходящее платье, но у меня все больше вечерние. Да и икры толстоваты.
Кипиани ответил не улыбаясь:
– Не волнуйся. – Он еще раз отпил кофе. – На какое время назначено собрание?
– Э … сейчас, сейчас…
Она открыла сумочку. Властным тоном Кипиани произнес:
– Любимая.
– Да?
– Часы у меня у самого есть. Просто назови время.
– … На десять часов?
– Десять, – произнес задумчиво Кипиани. – Десять утра, воскресенье. Эти люди не ходят в церковь. – Он отпил кофе. – Весьма прогрессивно с их стороны.
– Одна пара, кажется, евреи? – сказала Евлалия робко.
– У евреев тоже есть храмы. Боюсь, что данная еврейская семья – еврейская только по названию, и еврейские ангелы в данный момент безутешно плачут.
Он кивнул дворецкому. Тот подошел и взял у хозяина чашку.
– Ну, что ж, пойдем? – предложил Зураб. – А то мы здесь уже четыре месяца живем, и никого не знаем, кроме хача, который покупку оформлял, да банкира этого хмурого. Как-то не по-соседски это.
Он подал руку Евлалии. Два мощных телохранителя расступились, давая шефу с женой пройти к двери. Первый сказал:
– Желаю приятно провести время на собрании, шеф.
– Да, шеф, – подтвердил второй.
Зураб остановился на мгновение, задумался. Сказал, обращаясь ко всем —
– Такая безобидная старая карга была, да? Чего это ее замочили? Странно.
Второй телохранитель согласился:
– Да, шеф. Ворчлива бывала, и не очень вежливая, но вполне безобидная старушенция.
Зураб строго на него посмотрел и заметил:
– Не думаю, что ты будешь очень вежлив, когда доживешь до ее возраста, друг мой. Ты не из моих людей? Ты из агентства?
– Да, господин Кипиани.
Первый охранник что-то сообразил, посмотрел по сторонам, кинулся вперед и распахнул перед четой Кипиани дверь.
Глава двенадцатая. Конференция
По задумке проектировщиков в обязанности конференц-зала Прозрачности входило поражать воображение. Огромный полированный стол в середине. «Молочница», кисти Йоганнеса Вермера, на стене.
Я. Вермеер. Молочница
Мраморный функционирующий фонтан у стены – уменьшенная, и почти точная, копия фонтана Треви в Риме.
Высокий потолок с изображением звездного неба – пультом дистанционного управления всякий мог задвинуть шторы и включить подсветку, и тогда звезды и планеты загорались на потолке, и двигались в соответствии с временем суток и временем года; планеты – во много раз увеличенные, для пущего эффекту, так, что видны, например, кольца Сатурна и каналы на Марсе. Пульт, правда, потеряли при въезде, а новый никто не заказывал, не возникала надобность: Цицерон был единственный обитатель, пользовавшийся время от времени конференц-залом, принимавший там клиентов (втирая им очки, говоря, что в «офисе» в данный момент лопнула труба или сгорела проводка, а на самом деле желая произвести впечатление – вот, мол, в каком доме я живу), и ему не нужны были звезды над головой, которые по его мнению только отвлекали бы олигархов от того, что он им внушал – достаточно размеров зала и работающего фонтана. Вермера, правда, приходилось завешивать – чтобы клиенты не подумали ненароком, что это репродукция. Не будешь же всякому клиенту с места в карьер объяснять, что, вот, мол, это оригинал, купили по случаю. Увеличительное стекло не давать ли в руки, чтобы подпись поизучал, сертификат не показывать ли? Подумают, что дешевый хвастун, нувориш. А он, Цицерон, вовсе не хвастун, и не дешевый. Он очень дорогой и знаменитый черножопый адвокат, не проигравший за десять лет ни одного дела.
Стоя у длинного окна, Рылеев и Федотова наблюдали, как Цицерон, Мими, Вадик, Светлана, Амелита и смуглый мальчик рассаживаются вокруг стола. Мими жевала резинку и посылала сообщения. Мальчик полностью поглощен был компьютерной игрой.
Дверь открылась, и вошли Кипиани, Зураб и Евлалия. Все кроме Мими и мальчика повернулись к ним. Зураб с легкой дружественной иронией произнес:
– Нет, пожалуйста, не нужно вставать.
Галантный, он отодвинул стул для Евлалии и подождал, пока она усядется. Она любезно ему кивнула, и он сел рядом с нею.
– Насколько я понял, – сказал великолепный Зураб Кипиани, – инцидент, имевший место сегодня утром … вызвал некоторое волнение … и оставил неприятные чувства. Моя супруга и я не были близко знакомы с бедной госпожой Дашковой, поскольку живем мы здесь лишь несколько месяцев, да и вообще мы люди, к публичности не склонные – это такой тип темперамента, не хорошо и не плохо, а просто так есть. Приношу от нас обоих соболезнования тем, кто дружил с погибшей. Мне сказали, что она была в некотором роде очень хороший человек. А что же у нас на повестке?