– Деньги были в бумажнике? – спросила Баринова. – Или в кошельке?
– А какая разница? – спросил Рома, не поднимая головы.
– Принципиальная! В бумажнике еще бывают бумаги.
– Нет… кошелек такой… парчовый, пижонский… только монеты. Я десятку вынул, а кошелек ему обратно в карман сунул, – Роман поднял голову и с внезапной отчаянной гордостью сказал: – Да дядька богатый, из купцов, которые зерном торгуют… ему эта десятка – раз плюнуть, а мне надо было…
– Что надо? – возмутился Бобриков. – Ты был голоден? Бос и гол?
– Мне подарок надо было девчонке! – отчаянно сказал Роман. – А там колечко продавалась шикарное, с переливчатым жемчугом, на Земле такого нет! Всего за десять золотых, а ему цена пятнадцать! Я даже из кошелька не все взял, он полный был, я только десять монет… этот мужик, может быть, даже не заметил!
Бобриков откашлялся. Потом сказал:
– Ну, Рома… ты, конечно, дундук. Нужны были деньги на подарок девочке – это святое. Сказал бы, мы бы тебе выдали финансы.
– Кольцо бы ушло, – хмуро сказал Роман. – Переливчатый жемчуг – он и в Центруме редкий…
– За кражу десятки его могла бы искать полиция Клондала, – сказала Баринова. – Но уж никак не Пограничный корпус. Рома, ты меня ужасно расстроил, но вряд ли дело в тебе… Так что у нас выходит? Никто ничего ужасного не совершал? Не выдавал тайных планов пограничников, не работал на контрабандистов? Ну?
Все молчали.
– Тогда я ничего не понимаю, – резюмировала Баринова. – Чушь какая-то. Привязались к бедным скромным пограничникам. Ни за что ни про что.
Бобриков вздохнул и снова налил всем коньяка. Роману хмуро сказал:
– Загляни в холодильник, там еще лимонад есть.
Парень шмыгнул носом. Встал и двинулся на кухню, в дверях остановился и спросил:
– Вы меня не прогоните?
– Я тебя выпорю, – пообещал Бобриков. – Лично. Мозолистой пролетарской рукой. Если еще раз случится что-то подобное. Все, проехали, закрыли тему… Купца того потом найдешь и отдашь десятку. Не знаю, как. Хоть в карман подбросишь, раз такой ловкий… Ну, что делать будем, коллеги?
– А у нас выбор небольшой, – сказала Баринова. – Не ходить в Центрум мы не можем. Это наша жизнь. Прятаться – глупо и бесполезно. Так что надо ехать в штаб, добровольно, и выяснять, в чем наша вина. Ну и оправдываться, когда выясним.
– Это если есть вина, – мудро заметил Ашот. – А если нет? Знаешь, так бывает…
– Так не бывает, – твердо сказала Баринова. – Всегда и за всеми есть какая-то вина. Ты уж мне поверь, я жизнь знаю хорошо и с разных сторон. Что-то где-то когда-то мы сделали неправильно. И, похоже, все мы – иначе с чего всю заставу потребовали для допроса? Надо поехать. Самим, добровольно. Раз у нас есть неделя, спасибо господину советнику, мы как раз успеем добраться до штаба. Явимся сами, сразу к нам будет другое отношение. Выясним, что и как. Еще и извинятся.
Ашот заерзал на стуле. Ему явно не нравилось предложение.
– А может, там у кого-то крыша поехала? – спросил он. – Завелся в штабе параноик вроде Сталина, начал зачищать всех налево и направо…
– Сталина не трогай, – холодно сказала Баринова. – Это только в бреднях наших журналистов он без причины народ расстреливал.
– У меня прадедушка в лагере сидел! – возмутился Ашот.
– Значит, виноват был, – спокойно сказала Баринова. – Дашнакам сочувствовал.
– Он директор швейной фабрики был! – возмутился Ашот.
– Значит, воровал, – пожала плечами Баринова.
Ашот вскочил и что-то темпераментно произнес… наверное, по-армянски.
Баринова надменно посмотрела на него и сказала что-то на незнакомом мне языке.
Ашот побагровел.
Я глянул на Галю – та отвернулась и явно старалась не вслушиваться. Воздух перед ней начал мутнеть, будто откуда-то подтекали струйки дыма…
– А ну молчать! – рявкнул Бобриков. – С ума посходили! Сталин, дедушка, армянские басмачи… Вы в каком веке живете?
Наступила неловкая тишина.
– Ты извини, Скрипач… – Баринова вздохнула. – Ну ведьма я по натуре, куда деться. Извини.
– Ты тоже извини, – пробормотал Ашот. – Да, прадедушка вагон ситца украл, мне бабушка рассказывала, но зачем же сразу сажать… Ай, ну их всех!
Из кухни осторожно появился Роман с бутылкой лимонада в руках. Спросил:
– Кончили ругаться?
– Да, – сказала Баринова. – Извини, я виновата.
Рома молча кивнул и уселся на свое место.
– Ну так что? – спросил Бобриков. – Отправляемся в Центрум? Все свободны, все могут? Я – могу.
– Я всегда могу, – усмехнулся Роман.
– Только позвоню сейчас сестре, – сказала Баринова. – И готова.
Она достала мобильник и вышла в коридор.
Ашот вздохнул, почесал затылок:
– Вечером, ладно? Дела!
– Я готова, – сообщила Галя.
Хмель поднял руку и покачал головой. Потом показал на часы – и растопырил пять пальцев.
– Хорошо, тебя ждем вечером, – кивнул Бобриков. – Встречаемся на заставе.
Я подумал секунду. Надо бы заплатить за квартиру, подсыпать рыбкам корма, позвонить родителям…
– Тоже вечером приду, – решил я.
– Тянуть не будем, – решил Бобриков. – Кто откроет портал на троих? Мне тяжеловато.
– Я открою, – сказала Галя. Потерла щеки ладонями, нахмурилась. – Ашот… давай ты!
– Чего давай? – спросил Ашот. – Дура малолетняя, стерва бешеная. Давать – твоя обязанность, поняла, давалка?
С легким хлопком перед Галей возникло окошко портала. Он у нее не очень большой, зато стабильный – легко держится полминуты.
– Спасибо, Ашот, – сказала Галя. – У тебя талант. Ты, кажется, еще ни разу не повторился.
Первым в портал юркнул Роман, за ним шагнул Бобриков – на секунду обернувшийся ко мне и попросивший:
– Ударник, свет выключи, плиту проверь, дверь захлопни. Хорошо?
– И коньяк допей, – фыркнула вернувшаяся Баринова, перед тем как пригнувшись пройти в портал.
– Пока, мальчики, – сказала Галя и шагнула следом.
Портал, как и полагается, исчез после прохода проводника.
Хмель церемонно кивнул головой, потом пожал нам с Ашотом руки и направился в прихожую. Хлопнула дверь.
Мы остались в квартире нашего командира вдвоем.
– Какая девушка, – сказал Ашот печально. – Ах, какая девушка… почему я ей не нравлюсь?
– Ей никто не нравится, – ответил я. – К сожалению.
Ашот молча налил нам коньяка, вздохнул:
– Я к ней и так, и эдак… А все что слышу – «ругаешься хорошо». Да разве это хитрое дело – выругаться? Ну скажи, Ударник?
– У меня не всегда получается, Скрипач, – признался я.
Мы выпили. Ашот поставил бокал и шепотом произнес:
– А коньяк… так себе. Не очень настоящий. Я вообще больше тутовую водку люблю, знаешь, какую у нас в Армении делают? Замечательная водка! Как лекарство!
Я встал и сгреб бокалы.
– Давай приберемся, Скрипач. Надо дела сделать и к нашим отправляться.
Глава 5
– Может, ты душ в руке держал? – спросил Старик.
– Нет, у меня кабинка, там сверху льется, – уныло ответил я.
Старик вздохнул.
– Давай еще попробуем.
Я покорно встал к стене. Старик, стоя на табуретке, начал поливать меня из садовой лейки. Что поделать, нормального душа на заставе не было.
– Не холодно? – спросил он.
– Нет, я такой водой и моюсь, люблю холодную… – ответил я, ежась. – Но спасибо за беспокойство.
– Это не беспокойство, Ударник! Это попытка повторить условия, при которых ты открыл проход!
Старик был в одних сатиновых семейных трусах. Я – вообще голый. Голый, мокрый и замерзший.
– Потом я вышел, – сказал я, делая шаг. – Взял полотенце, вытерся… вот так…
Старик смотрел на меня сверху вниз.
– Не получается, – признал я, опуская полотенце.
– А полотенце правильное? Не слишком шершавое?
– Нет, само то…
– У тебя сплошные «нет», – буркнул Старик. – А нам нужно «да». Ну что-то же еще было? Может, ты… хм… возбудился в душе? Или задницу почесал? Тут же очень тонкая комбинация факторов должна совпасть…
– Я на шампунь не возбуждаюсь, – огрызнулся я. – И не чешусь как бабуин.
– Но что-то ведь еще было, – задумчиво сказал Старик и аккуратно слез с табуретки. Поставил лейку на пол, почесал кончик носа. – Думай, вспоминай. Иначе не судьба тебе гулять между мирами.
– Ну… – начал я. И замолчал.
– Вспомнил что-то? – оживился Старик.
– Да, пожалуй, – осторожно сказал я. – Да. Ты хотел услышать «да»? Вот, целых три.
– Показывай! – взмахнул рукой Старик.
Я покачал головой.
– Нет. Не хочу. Ты говорил, что у меня несколько дней после перехода будет ускоренная обучаемость?
Старик кивнул.
– Тогда отведи меня в город, – попросил я. – И пристрой на эти дни к какому-нибудь учителю клондальского языка. Зачем терять время?
– Тогда отведи меня в город, – попросил я. – И пристрой на эти дни к какому-нибудь учителю клондальского языка. Зачем терять время?
Старик просиял.
– А ты молодец, Ударник. Так и надо. Я бы тебе сам предложил зря не тратить время… но ты молодец!
В это мгновение дверь бани скрипнула. Я повернул голову, ожидая увидеть Ведьму или Деда – честно говоря, ни вредная старуха, ни мелкий пацан меня бы не смутили.
Но в баню заглянула симпатичная светловолосая девушка в пятнистом, песочного цвета комбинезоне. Достаточно взрослая, чтобы на нее можно было заглядываться, но еще слишком юная, чтобы от взглядов переходить к чему-то серьезному.
Я мгновенно осознал, что я голый и мокрый. Впрочем, прикрываться в такой ситуации было бы еще глупее – поэтому я просто стоял.
– Новичок? – спросила девушка. Беззастенчиво меня осмотрела. – Какой-то хилый нынче новичок пошел. Интеллигент, поди? В армии не служил, спортом не занимается…
– Домой спешишь, Калька? – посмеиваясь, спросил Старик.
– Спешу, – кивнула девушка. И презрительно поморщилась, глядя на меня. – Господи, хоть бы одного нормального мужика к нам занесло, а то все какая-то бледная немочь…
– Девочка, ты хамка или просто дура? – не выдержал я. – И выйди отсюда, нечего пялиться, за мужской стриптиз положено деньги платить!
– Можно подумать, на тебя часто смотрят женщины, – фыркнула Калька.
– Зато на тебя мужики должны заглядываться, многим нравятся молоденькие дуры! – я завелся и начал хамить.
С легким хлопком между мной и Калькой возникло окошко портала.
– Спасибо, друг! – весело сказала девушка и шагнула в портал. – Извини, спешу…
Портал исчез.
Старик тихонько засмеялся.
– Не обижайся на нее, Ударник. Калька открывает портал только после того, как ей нагрубят. Вот такая у нее особенность… психологи, наверное, многое бы об этом сказали.
– Всегда готов оказать ей эту услугу, – пробормотал я, вытираясь досуха и натягивая белье. – Попросить, что ли, не могла?
– Могла, наверное, – кивнул Старик. – Но она такая. Любит мужикам нахамить. Ты на нее не сердись. Как я понимаю, у нее было трудное детство. Не хочу в ее дела лезть, но… В общем, не обижайся.
– И впрямь богадельня какая-то… – сказал я. – Ладно, не буду обижаться. У тебя, надеюсь, нет тяжелых психологических комплексов?
– Никаких, – покачал головой Старик. – Абсолютно.
Ехидная девушка со странным прозвищем Калька, как выяснилось, вернулась с патрулирования. Ведьме она доложила, что ни контрабандистов, ни случайных нарушителей, вроде меня, не встретила, после чего и отправилась домой – использовав меня в качестве условного раздражителя. Пока мы экспериментировали в бане, исчез и Дед – видимо, для него открытие портала проблем не составляло.
Мы еще раз перекусили – время близилось к обеду, а до города было не близко, после чего тронулись в путь. К моему удивлению – в противоположную Антарии сторону. Небо затянули легкие облачка, смягчив солнечный свет, и идти было легко.
– По железке быстрее, – пояснил Старик. – А движение там бойкое. Даже если придется подождать, то проголосуем, сядем…
– Проголосуем? – не понял я.
– Машин тут нет, – пожал плечами Старик. – Практически нет. Газогенераторные двигатели существуют, но это скорее экзотика, чем обычная практика. Так что на большие расстояния – поезда, на маленькие – телеги, кареты, верховые лошади. Они тут вполне обычные.
– А есть необычные животные? – заинтересовался я.
– Да, – коротко ответил Старик. – Немного.
– И местные поезда останавливаются по взмаху руки?
Старик хитро посмотрел на меня.
– Не всякой руки, Ударник. Не всякой. Но пограничников железнодорожники уважают. Мы с ними… ну, как государства в государстве. И поэтому друг другу помогаем.
Мы вышли к железке вовремя, ждать не пришлось: на горизонте появился дымок. Старик приложил ко лбу ладонь, долго всматривался. Потом достал маленький потертый бинокль, что явно оказалось эффективнее. Бинокль выглядел старомодно – из желтого сплава, вроде латуни, с белыми костяными верньерами, но, похоже, был наш, земной.
– Ага, товарняк, маленький, – удовлетворенно сказал Старик. – Подберут. Бронепоезд мог бы и не остановиться, такую махину стараются по пустякам не тормозить…
Мы стояли в паре метров от невысокой железнодорожной насыпи, Старик держал поднятой правую руку, попутно поясняя мне:
– Если крутить рукой по кругу – поезд точно остановится. Это сигнал экстренной остановки, если пути повреждены или засада впереди… Но за ложную тревогу не похвалят. Можно двигать рукой вверх-вниз – это просьба сбавить ход. Ну а просто поднятая рука – просьба остановиться и подобрать.
Поезд и впрямь был маленький. Паровоз, толкающий перед собой платформу, закрытую с боков и спереди стальными щитами, сквозь амбразуры в которых торчали толстые пулеметные стволы, подозрительно напоминающие древний максим. За поездом – пяток таких же платформ, только не с оружием, а груженых лесом. Обычный товарняк, везущий лес, во мне вызывает печаль – грубо сложенные, топорщащиеся сорванной корой и грубо спиленными ветвями стволы деревьев похожи на мертвые тела. Не то чтобы я безумный эколог или активист «Гринпис», но есть в той небрежности, с которой человек сводит с лица Земли лес, что-то постыдное и тревожное.
Здесь все было иначе. Каждый ствол на платформе был аккуратно закреплен, тщательно отчищен от веток, все деревья были как на подбор – большие, ровные. Слово «пиломатериалы» к ним не годилось, скорей уж «строевой лес» или даже «корабельный».
– Плохо в Центруме с деревом? – спросил я.
– Плоховато, – признал Старик. – Экология у них поплыла после распада, где больше, где меньше…
Поезд начал тормозить. Несколько раз прогудел паровоз, выпуская облака пара. Заскрипели тормозные колодки. То ли нам просто повезло, то ли машинист был настоящим профи – но поезд остановился, не доехав до нас метра два-три. Мы стояли чуть в стороне от насыпи и ждали.
Один из пулеметных стволов зашевелился и медленно повернулся в нашу сторону. Это и впрямь было что-то вроде максима с водяным охлаждением – толстый ребристый кожух, из которого торчало дуло.
Я покосился на Старика – тот вроде как оставался спокойным.
– Привьет, граница!
Над броневым щитом показалась симпатичная, хоть и короткостриженая женская головка. На макушке у девицы был залихватски сдвинутый набок клетчатый берет.
– Привет, Эйжел! – радостно закричал Старик. – Какая встреча!
Похоже, он действительно был рад. Впрочем, не только рад, но и немного смущен. Не будь разница в их возрасте так велика, я бы предположил, что когда-то у него с Эйжел был роман.
Девушка с интересом осмотрела меня и что-то спросила. Именно «что-то» – звучало это немного похоже на французский или итальянский (по мелодичности), но слова как-то иначе, очень четко делились между собой… и были при этом совершенно непонятны.
– Если можно, то говори по-русски, – попросил Старик. – Новенький он, совсем языков не знает.
– Сюдовольствием! – похоже, Эйжел даже обрадовалась. – Я льюблю новьеньких!
Паровоз коротко, но явно недовольно гуднул. Эйжел махнула рукой и что-то приказала кому-то, мне невидимому.
Бронированный лист со скрипом сдвинулся вбок, открывая проход на платформу. Эйжел пинком откинула вниз железную лесенку, к которой Старик подтолкнул меня, а потом уже забрался следом сам. Поезд рывком тронулся прежде, чем он поднялся на платформу.
Эйжел протянула мне руку, помогая подняться на платформу, потом мягко, но убедительно оттолкнула в сторону и принялась помогать подняться Старику. Паровоз загудел еще раз, продолжая набирать ход.
Я взялся за толстую рукоять, приваренную изнутри к бронещиту, и огляделся.
Это и впрямь была обычная железнодорожная платформа с невысокими, в полметра, бортами. Изнутри на ней стояли двухметровой высоты стальные щиты, выкрашенные облупившейся от времени серой краской и закрепленные в каких-то специальных пазах и с упорами изнутри платформы. Упоры заканчивались роликами, так что щиты достаточно легко сдвигались друг относительно друга. Получалось мобильное и в то же время довольно надежное заграждение. Часть щитов была глухая, в большинстве имелись амбразуры, закрытые изнутри вращающимися на петле пластинами. В некоторые амбразуры были вставлены пулеметы – действительно напоминающие максим, только без привычных по старым фильмам колесных тележек. Но в большинстве, к моему удивлению, торчали какие-то заглушки – снаружи заканчивающиеся дулом, но оружием никак не являющиеся.
– Бьютофория! – радостно объяснила Эйжел, поймав мой взгляд. И, повернувшись к Старику, сообщила: – Он хорьёшенький!