— Возле Меген коровы напали на машину, и владелец чуть было не погиб. А в окрестностях Трейля бык кинулся на такой фаэтон, шофер прыгнул в канал… Хорошо еще, что его вытащили…
Господин Ге рассеянно слушает эти причитания. Ничто его уже не может удержать. В пригожий апрельский день он едет со своей женой за город. Автомобиль мчится во весь дух: может быть, тридцать километров в час! Мотор свистит и надрывается. Он нов, этот мотор, новы сверкающие колеса. Стара лишь, как мир, жестокая радость в сердце г-на Ге: он мчится навстречу смерти.
На первом же крутом спуске тормоз лопается, и храбрецы летят под откос. Крестьяне смотрят издали на трупы: они боятся подойти поближе к столь ужасной машине.
Господину Ге никто не поставит памятника. Он ничего не изобрел. Он только купил фаэтон без лошадей и поехал с женой кататься за город. Золя прочел в газете о страшной катастрофе. Золя не стал, подобно журналистам, проклинать автомобиль. Нет, вывод ясен: надо изготовлять более крепкие тормоза. Через тридцать лет счастливые внуки будут с удивлением слушать об автомобильных катастрофах… Что касается благополучия, то оно обязательно возрастет.
3. Мистер Форд в молодости
Берней Ойлфилд пришел первым на автомобильных состязаниях. Он был прежде обыкновенным велосипедистом и управлять машиной научился за неделю до гонок. Выручило «авось». А может быть, и не авось, но неоспоримые достоинства нового автомобиля «900», построенного молодым инженером Генри Фордом. Об этой машине теперь пишут во всех газетах. Форд, впрочем, ищет не славы, но долларов. Он отнюдь не богат, а чтобы исполнились его мечты, ему нужно заполучить хоть небольшой капиталец. Завтра предстоит решительное объяснение с финансистами. Генри Форд гуляет по буковой аллее, репетируя диалоги. Он начинает с самого ехидного скептика, который не верит ни в мораль, ни в гений мистера Форда, ни в обыкновенный мотор.
— Не идете ли вы по ложному пути?.. Разве будущее принадлежит не электричеству? Может быть, и в автомобильном деле победит удобный электрический двигатель. Отчего же нельзя себе представить, хотя бы на главных артериях страны, резервуаров электрической энергии? Наконец, остаются маленькие расстояния, то есть в первую очередь таксомоторы…
Мистер Форд пренебрежительно поводит кончиком носа.
— Мотор должен быть самостоятелен. Маленькие расстояния — это маленькие дела. Америка не «Луна-парк», Америка — континент. Резервуары электрической энергии, простите меня, это только литература, а резервуары «Стандарт ойла» с хорошим бензином — это верное дело. Сейчас не девяностые годы, и речь идет не о новом изобретении. Мотор внутреннего сгорания признан всеми специалистами. Я назову вам самого выдающегося человека нашей эпохи, Томаса Эдисона. Кто же, если не он, призван защищать электричество?.. И вот Томас Эдисон сказал мне: «Потребности человечества сложны и разнообразны. Мотор внутреннего сгорания, легкий, независимый и в то же время мощный, бесспорно найдет себе место»…
Бизнесмены внимательно слушают. В их глазах и удовлетворение, и легкое беспокойство: сто тысяч долларов на дороге не валяются. Прежде чем выложить такие деньги, надобно все хорошенько взвесить…
Мистер Форд продолжает:
— Как вам известно, моя машина «900» пришла первой. Нам остается перейти к делу. Автомобиль может не только увлекать любознательные умы. Он может также приносить дивиденды.
Мистер Форд встал. Он говорит отчетливо и торжественно, как воскресный проповедник. У него высокий лоб и высокое призвание. О чем он вещает?.. Может быть, об ароматных рощах Ханаана?..
— В течение первого года мы выпустим две тысячи автомобилей. Это так называемая «модель А». Два цилиндра. Восемь лошадиных сил. Устройство машины упрощено, чтобы ею могли управлять неопытные люди, даже женщины и подростки. Цена также доступна: мы будем продавать наши машины до восемьсот пятьдесят долларов за штуку. Через четыре года мы доведем производство до десяти тысяч автомобилей. Подобная самоуверенность способна удивить вас, но я предвижу возможность в один день выпускать столько же машин, сколько теперь выпускают все американские заводы в течение целого года. Это вопрос разумной организации. Автомобильная промышленность неминуемо должна выдвинуться на первое место… Я лично люблю гулять пешком; больше всего на свете я люблю птичий гомон и запах сена. Но жизнь сложнее моих частных вкусов, и я считаюсь не с собой, а с жизнью… Разрешите прочесть вам проект нашего обращения к публике: «Пять минут потерянного времени равняются одному доллару, брошенному в воду…» Дальше: «Это отдых мозгов и очистка легких с помощью самого верного медикамента, то есть чистого воздуха…» Наконец: «Мы приспособили автомобиль для текущих потребностей коммерсанта, а также для семейной жизни. Разумная скорость. Разумное устроение. Разумная цена».
— Что же позволит вам установить столь низкую цену?
— Во-первых, мы не фабриканты мороженого, и нам нечего опасаться дождливого лета. Мы теперь ограничиваем себя. Завтра мы получим за нашу скромность сторицей. Калькулировать надо на много лет вперед. Разумней продавать машины в убыток или едва сводя концы с концами, чтобы завоевать рынок, нежели производить дорогие автомобили, приносящие изрядный барыш, но неспособные проникнуть в толщу покупателей. Во-вторых, правильная постановка всего дела. Человека рожает женщина, то есть человек. Машину должны изготовлять машины. Что касается рабочих, то их надо видоизменить, приблизив к типу машин. Тогда они перестанут, работая, думать. Это не утопический роман, но единственно разумное разрешение рабочего вопроса. Человек, лишенный умственных отправлений, куда практичнее для производства машин, нежели высококвалифицированный механик.
— Но как вы этого достигнете? Наши рабочие не негры. С ними не так-то легко справиться…
— Я исхожу из твердых законов бытия. Как я уже сказал вам, я люблю пенье птиц, но сам я петь не могу: у меня, к сожалению, нет голоса. А вот у тенора Карузо необычайный голос, оцениваемый, насколько мне известно, в сотни тысяч долларов. Равенство не только опасно, — оно прежде всего противоестественно. Рабочие не могут, работая, рассуждать, как я не могу петь. Если они все же хотят проявлять свою оригинальность, им не место на заводе. Одни из них станут изобретателями, другие — нищими или преступниками. Мы сами пойдем навстречу рабочим: упрощением всех процессов мы их освободим от всякого напряжения, как физического, так и умственного. Большинство будет нам признательно, а чудаки существуют повсюду. Приставьте меня к машине, я через неделю сойду с ума: мне претит однообразие. Я убежден, что и в вас живо творческое начало. Но нас не так уж много, мы мозги Америки; а я говорю о ее мускулах. Я отнюдь не приравниваю рабочих к неграм Южных штатов. Напротив, я хочу разгрузить их от ломового оброка. Если они сумеют пригнать себя к образцовым машинам, заработная плата повысится, и недалеко то время, когда наши рабочие будут покупать у нас же автомобили…
Здесь бизнесмены переглядываются. Один даже фыркнул: этот Форд дельный парень, но он увлекается!..
— Я не понимаю вашего удивления. Я ведь не говорю вам, что рабочие будут петь, как Карузо, или управлять государством. Нет, подобные бредни мы можем предоставить европейским социалистам. Но покупать автомобили они смогут: это вопрос цены. Наверное, некоторые из вас еще помнят то время, когда бутыль керосина стоила доллар. На ферме моего отца керосиновую лампу встретили как недопустимую роскошь… Если вы позволите мне небольшое отступление, я скажу вам, что Америка сейчас вступает на путь подлинного совершенствования. Она действительно избрана богом. Она сохранила светлый ум и христианские добродетели. Я отнюдь не сторонник кастового общества: я сам вышел из зажиточной, но простой семьи. Однако демократия так, как ее понимают различные фантазеры, это бессмыслица. Вместо гения — избирательная арифметика. Посмотрите на старый мир. Врач определил бы жизнь некоторых государств как паралич: ни руки, ни ноги больше не повинуются мозговым центрам. Рантье держат золото в чулке, превращая само по себе ценное чувство бережливости в скупость. Кровообращение этим нарушается. Рабочие что ни день устраивают стачки. Биржа ищет легкой поживы. Подобная демократия не способна ни улучшить состояние дорог, ни построить новые университеты, ни создать музеи. Культура падает. Иначе и быть не может: в устах праздного мечтателя демократия — это сумма нулей…
Подлинная демократия — это автомобильные состязания: достойные побеждают. Если я достигну своего, я окажусь причастным к управлению государством, не занимаясь вовсе мелкой политикой. Я построю хорошие технические школы. Я постараюсь выжечь алкоголизм и проституцию. Я займусь перевоспитанием рабочего класса, который, благодаря притоку иммигрантов, страдает распущенностью и духовным сомнамбулизмом. Наконец, я поведу борьбу за простоту нравов, за гигиенический образ жизни, за общение человека с матерью-природой. Как видите, я не изменил моим пичугам!..
Мы сейчас собрались вокруг этого стола, чтобы положить начало «Автомобильной компании Форда». Каждый вправе рассчитывать на дивиденды. Я здесь только техник, чертежник, механик. Я вкладываю четверть основного капитала, проект «модели А» и мой труд. Я надеюсь, что вы не станете пенять на меня за то, что я отнял у каждого из вас несколько драгоценных минут. Ведь мы все американцы и добрые христиане. Господа, самые большие дивиденды получит человечество: автомобиль — это залог всеобщего преуспеяния!..
Компаньоны мистера Форда молитвенно жмурятся, как они жмурятся в церкви, когда пастор докладывает им об ароматных рощах Ханаана. Ведь все они американцы и добрые христиане Они хорошо понимают торжественность минуты.
Впрочем, сейчас никаких компаньонов нет. Сейчас Генри Форд шагает по безлюдным аллеям парка, чуть шевеля губами. Вокруг него — птицы. Особенно он любит стрижей. Кстати, стриж летает со скоростью до ста восьмидесяти миль в час… Что же, мы обгоним и стрижей!.. Форд улыбается нежно и призрачно. Завтра соглашение будет подписано. Завтра в человеческие дни вкатится новое существо, громкое, скорое и непобедимое. Дорогу, господа, дорогу!..
Мистер Форд настаивает. Тогда стрижи, лирически чирикнув, улетают.
1929
Автомобиль
1. Что такое лента
Длинные шеренги рабочих. Одни прикладывают гайку, другие закрепляют винт, третьи считают крылья, четвертые закрашивают ободок, пятые штампуют оси. Человек поднимает руку, потом опускает ее. На этот штифтик ему дано ровно сорок секунд. Машина спешит. С ней не о чем разговаривать.
Рабочий не знает, что такое автомобиль. Он не знает, что такое мотор. Он берет болт и приставляет гайку, В поднятой руке соседа уже ждет закрепка. Если он потеряет десять секунд, машина уйдет дальше. Он останется с болтом и с вычетом. Десять секунд — это очень много и это очень мало. За десять секунд можно вспомнить всю жизнь и можно не успеть даже перевести дыхание. Он должен взять болт и приставить гайку. Вверх, вправо, полукруг, вниз. Он делает это сотни, тысячи раз. Он делает это восемь часов сряду. Он делает это всю свою жизнь. Он делает только это.
По длинной мастерской ползут шасси. Им пересекают дорогу колеса. Колеса вертятся в воздухе. Колеса спешат к шасси. Человек берет колесо, надевает его. Одно колесо. Другой — другое. Роль человека проста и торжественна: он надевает левое заднее колесо, всегда левое, всегда заднее. Он привык сгибать свою правую ногу. Левая неподвижна. Он привык повертывать голову только вправо. Налево он никогда не смотрит. Он уже больше не человек. Он только колесо — левое заднее. А лента движется дальше.
На нижней ленте шасси, на верхней кузова. Кузов опускается в люк с мучительной точностью. Это называется «свадьбой». Но никогда человек не может так точно пригнать себя к другому человеку. «Свадьба» длится ровно полторы минуты. Человек нагибается: гайка, штифтик. Лента движется.
Она не из шелка, это даже не лента. Это цепь. Это чудо техники, это победа разума, это рост дивидендов, и это обыкновенная железная цепь, ею здесь скованы двадцать пять тысяч колодников.
Пьер Шарден работает в сборочной. Он прикрепляет задние рессоры. В его руке железная серьга. Шасси движутся. У Пьера Шардена 1 минута 12 секунд. Он нацепляет серьгу. Он работает исправно: у него ведь трое детей. Он получает 4 франка 75 сантимов в час. Он хочет получать больше. Он хочет купить новую кровать. Он мечтает даже о светлой квартире: его окна выходят на глухой двор, и его младшая дочка, которой уже четыре года, еще не начала ходить. Он о многом мечтает. Он старается нацеплять серьги скорее, он хочет выиграть десять или двадцать секунд.
Чтобы нацепить серьгу, достаточно 55 секунд. Это учтено. Теперь в час мимо Пьера проходит 70 шасси. Он получает все те же 4 франка 75. Он не купил кровати. Его дочка так и не начала ходить. Он приходит домой унылый и молчаливый. Он, кажется, разучился говорить. Он знает одно: нацепить серьгу. В 55 секунд. Он умрет на пять лет раньше. Зато каждый автомобиль теперь обходится на 6 сантимов дешевле.
Жан Лебак работает в Сюренн. Он изготовляет шарниры. У него старуха мать и двое ребят. Как и Пьер, он о многом мечтает. За 100 шарниров ему платят 4 франка. Он забывает о жизни. Он входит в раж. Это больше не Жан Лебак, который играл в кости или подтрунивал над товарищами, — нет, это американская машина. Вместо 120 шарниров в час он изготовляет 220. Вот-то порадует он своих!.. Но нет — автомобиль должен стоить дешево. Если Жан Лебак делает шарниры быстрее, надо переменить расценку. Вместо 4 франков он теперь получает за 400 штук всего 2 франка 80. Он пробует работать еще скорее, 230. Но нет, он все-таки не американская машина. Он валится без сил. Врач говорит, что это грипп. Он знает, что это — отчаяние. Как бы он ни работал, больше положенного ему не выработать. Надеяться не на что. Он должен просто спешить, спешить ради спешки.
Торопятся рабочие. Торопятся инженеры. Торопится и г-н Ситроен.
В просторной конторе стучат машинистки. Люси Невиль. Номер 318. Скорее! Вложить листы — 44 секунды. Письмо — 3 минуты 49 секунд. Перечесть — 50 секунд. Положить копию в ящик — 4 секунды.
Хронометрщик носится от станка к станку. У него часы и доска. Он ведет счет секундам. Он смотрит на руку и на стрелку. Он записывает. Это не смертные приговоры, это только удешевленные автомобили.
Торопятся инженеры. Они выдумывают новый тип машины. Повысить скорость. Увеличить удобства. Уменьшить стоимость. Мотор должен поглощать как можно меньше горючего. «Форду» на 400 километров нужно 11 литров. Что же, у американцев и нефть и доллары. «Ситроен» должен довольствоваться малым. 7 литров. Покупатель сноб, он требует 6 цилиндров. Покупатель нервен, он требует бесшумный мотор. Покупатель бережлив, он не хочет платить дорого. Нужно все продумать: фильтр для масла и форму для приставных стульев. Вот он, этот неведомый покупатель, он стоит у витрины магазина. Он смотрит на машины различных марок. Инженер едет домой в вагоне метро. У него нет автомобиля. Но неведомый покупатель уже остановился у витрины. Инженер торопится: новая модель должна быть выпущена к очередному «Салону». Через несколько месяцев эта модель станет устаревшей. Инженеры тогда будут выдумывать новую. Живыми они отсюда не уйдут. Это ведь лента, — та, что движется.
Господин Андре Ситроен хмурится. У него немало забот. Пежо расширяет производство. Пежо выпускает машину на кордонной передаче. Старик Форд снова открыл заводы. У Форда тоже инженеры. Они тоже сидят и думают. Надо найти новые рынки! Надо усилить рекламу!
Господин Ситроен работает с утра до ночи. Помнит ли он о жизни?.. Перед ним автомобили Форда, Фиата, Пежо, Рено. Миллионы. Орды. А земля так мала! Так легко ее объехать!..
Японцы не ездят в автомобилях. Они ездят на людях. Какие варвары! Человек — это восемь километров в час. «Ситроен» — это восемьдесят. Разве можно медлить? Тебя обгонит другой японец! Но японцы упрямы. Форду хорошо: там у рабочих свои машины, а рабочие Ситроена мечтают о велосипеде. Что же, если г-н Ситроен повысит производство до трех тысяч в день, его рабочие, пожалуй, начнут мечтать об автомобиле. Вот оно, счастье, их и его! Следовательно, надо повысить производство. Но для этого надо повысить спрос. Хорошо бы рекламировать воздух: кто не ездит в воскресенье за город, тот укорачивает свою жизнь на одну треть. Хорошо бы рекламировать жизнь: она одна, другой нет.
Хрипят «форды» и «пежо», «рено» и «фиаты». Они хрипят корректно: они ведь почти бесшумны. У них тоже фильтры для масла. А земля так мала! В России революция. Китайцы режут друг друга. Негры, те просто лазят по деревьям.
Все знают, что г-н Андре Ситроен — игрок. Он обожает баккара. У него четверка или пятерка. Остается одно — прикупить: ведь кто знает, может быть, у Форда девять? Долго длится эта игра. Г-н Ситроен то срывает банк, то проигрывает. Он удешевляет тарифы. Он выпускает новые модели. Он рискует всем. Только бы поскорей!..
Заводы Ситроена прекрасно оборудованы. В них не только привозные машины, в них центральное отопление, мощные вентиляторы, стеклянные крыши. Г-н Андре Ситроен просвещеннейший фабрикант. Разве он виноват, что люди выдумали автомобиль, что они торопятся жить, что существуют на свете химия и нищета, что покупатель о каждым днем становится все требовательней? Г-н Ситроен повинуется своему времени.
На заводах Ситроена двадцать пять тысяч рабочих. Когда-то они говорили на разных языках. Теперь они молчат. Приглядываясь к лицам, можно увидеть, что эти люди пришли сюда из разных стран. Здесь парижане и арабы, русские и бретонцы, провансальцы и китайцы, испанцы и поляки, негры и аннамиты. Поляк когда-то пахал землю, итальянец пас баранов, а донской казак верой-правдой служил государю. Теперь они все у одной ленты. Они не разговаривают друг с другом. Постепенно они забывают человеческие слова, слова теплые и шершавые, как овечий мех или как комья свежевспаханного поля.