Она была молодой, красивой одинокой женщиной с маленькой дочкой на руках, а Эдик – веселым и добрым холостяком. Они начали вместе жить в шутку и поженились в шутку. Эдик, может, и шутил, но Карина знала, что делает. Эдика она любила как друга, не как мужа. И ценила как друга, не как мужа. Но Эдик настолько искренне любил ее дочь и настолько искренне эта любовь была взаимной, что Карина решила – от добра добра не ищут.
– Эдик, а Лялька? – спросила Карина Эдика перед их свадьбой.
– Каринка, да я не знаю, кого больше люблю – тебя или Ляльку. Наверное, Ляльку. Не обижайся, – отвечал Эдик. – Учти, если ты меня бросишь, Ляльку я не отдам.
Карина улыбалась, глядя на Эдика, который строил страшные рожи.
Только потом она поняла, что Эдик так же искренне любил и чужих детей, и друзей, и друзей друзей, и даже собак друзей друзей. Когда у Эдикова друга умер любимый пес, Эдик плакал вполне натурально. Дети друзей Эдика вообще обожали. И если бы Карина не знала, кто их родители, то подумала бы, что все они – дети Эдика.
Но чего-то в этой любви не было. Иначе бы Лялечка – дочь – не ушла в шестнадцать лет в другую семью, в восемнадцать ставшую ей родной. Карина понимала, чего не хватало дочери: логики, традиций, раз и навсегда заведенного уклада, некоторой доли занудства, наконец. Чтобы встать, пойти вовремя пообедать, вовремя лечь спать, а утром проснуться и знать, что будет дальше. Карина с Эдиком дать ей ощущение стабильности при всем желании не могли. Да, они могли говорить на любые темы, Лялька открыто курила с Эдиком на кухне, но в тех случаях, когда Карина должна была быть мамой, а Эдик – папой, они пасовали. Лялька влюбилась и страдала. Карина с Эдиком смеялись и шутили. Лялька собралась жить с мальчиком. Пусть живет. Лялька родила. Вообще ухохочешься. А с другой стороны, что – Карина должна была сидеть с дочерью на кухне и вести беседы про любовь? Или запретить ей жить с тем, с кем хочет? Или отправить на аборт? Карина думала, что от Эдика Лялька сможет перенять чувство юмора и легкое отношение к жизни. Но Лялька как назло становилась все серьезнее и зануднее. Чувство юмора ей отказывало все чаще.
– Мама, я правильно сделала? – спрашивала Лялька, когда только переехала к своему мальчику.
– Раз ты так решила, значит, правильно, – отвечала Карина.
– Лялька, не волнуйся, если что, я тебе найду жениха. Он и твоего ребенка усыновит. Я же тебя усыновил! Тьфу, удочерил! – смеялся Эдик.
У Ляльки начинал трястись подбородок. Она и представить себе не могла, что останется одна, без своего мальчика, а их ребенка будет воспитывать кто-то другой.
– Лялечка, Эдик шутит, – говорила Карина.
Дочь слабо улыбалась, все еще представляя себе картину, нарисованную Эдиком.
Зато ей было комфортно с родителями мужа, которые малейшую неприятность воспринимали как вселенскую трагедию. Вставали спина к спине и держали оборону. Даже когда Ляля рожала – долго и тяжело, – Карина с Эдиком были в гостях. Пили за здоровье будущей мамы и внука. Хохотали, что станут дедом с бабкой. А родители Лялькиного мужа, заранее обо всем договорившиеся с врачом, сидели в больнице и ждали. Свекровь пила капли, свекор курил на улице. Уехали они только после того, как убедились – все хорошо. И даже дома не расслабились – разъехались кто за чем: кроваткой, лекарствами, памперсами. Карина с Эдиком купили колыбельку – жутко дорогую и неимоверно красивую. Внук в колыбельке спать отказывался, а засыпал исключительно в кроватке, куда Лялькина свекровь подложила старое байковое одеяло. Колыбелька так и стояла ненужная, сверкая бестолковыми белоснежными кружевами.
– Почему вы ее не уберете? – спросила как-то Карина.
– Ну, вы же подарили, неудобно… – промямлила Ляля.
– Перестань. Не нужна – отдайте кому-нибудь или выбросьте, – весело сказала Карина.
Ляля пристально посмотрела на мать, убеждаясь, что та не обиделась.
– Лялька, я ее себе заберу, сам буду спать, – подхватил Эдик.
Карина навезла всяких тюбиков с присыпками, маслами, кремами. А свекровь уставила всю плиту кастрюлями с травой – чистотелом, пустырником, чередой. Лялька выбрала свекровкины травки. У Карины с Эдиком в доме был вечный бардак. Когда в комнату можно было попасть только по узкой тропинке между книгами и вещами, сваленными на полу, Карина вызывала домработницу. Домработница, знакомая знакомых друзей Эдика, брала много, убирала плохо, но Карине было наплевать.
– Перекладываешь с места на место. Проще выбросить, – бурчала домработница, собирая книги в стопку. – Хоть бы показали, куда складывать. Завтра опять набросают.
– Пыль вытрите, пожалуйста, – просила Карина.
– А что тут тереть? – рассуждала домработница. – Надо выбросить, а потом тереть. Где тут тереть? Все завалено. Ну вытру, а дальше что? Пепельницы по всему дому. Даже в туалете курят. Курят и читают. Зачем читать в туалете? Срать надо, а не читать. Еще и курят. Курили бы на кухне, балкон есть. Нет, им в туалете надо. Говно вместе с книгами.
– Эдик, она меня раздражает своим бурчанием, – пожаловалась Карина мужу.
– А ты не слушай. Бурчит, никого не трогает.
– Давай другую найдем.
– Да ну, перестань. Или уходи, когда она приходит, – отмахнулся Эдик.
Карину удивляло, что домработница любит Эдика, хотя именно он делал то, что так ее раздражало, – курил и читал в туалете.
– Эдик, а чего она тебя так любит? – спросила Карина.
– А мы с ней посидели, водочки выпили. Нормальная баба, смешливая.
Домработница после посиделок по собственной инициативе готовила для Эдика ужин, строго рассчитывая на одну порцию. Эдик был счастлив, а Карина махнула рукой.
Та же домработница мыла окна, когда Карина за утренней сигаретой с кофе решала, что пейзаж надо «освежить». Залезала, кряхтя, на табуретку и елозила по стеклу грязной тряпкой.
– Вон там развод остался, – сказала Карина.
– Ну и что теперь? Всем обосраться? – с вызовом спросила домработница, стоя на табуретке.
Карина рассказала Эдику про разговор. Тот расхохотался.
– Отличный вопрос, и, главное, не знаешь, как ответить!
– Точно, я ушла, – согласилась Карина.
Лялька никогда ничего не говорила, приводя сына в накуренную квартиру. Но Карина чувствовала, что дочь терпит. Свекровь, считавшая бактериальную атаку пострашнее атомной войны, драила с утра до вечера, вылизывая недвижимое имущество. Детскую протирала влажными гигиеническими салфетками. Лялька приходила забирать ребенка от Эдика с Кариной вся подобранная, готовая ко всему. Влетала, резко тормозила на пороге, дико озиралась по сторонам. У родителей мужа в стерильной квартире она была спокойна за сына. Карина уважала выбор дочери.
Уже выбегая из парка, Карина понимала, что никуда она от Эдика не денется. От добра добра не ищут. Ей с ним интересно, весело, он ее понимает с полуслова. Он хороший друг, всегда рядом. С ним легко. Просто и понятно. Он не сделает подлость, не предаст. А это уже немало. Только рожать от него Карина никогда не хотела. Эдик сам был как маленький ребенок. Именно она решала все бытовые и семейные вопросы. Устраивала на работу бывшую жену, успокаивала его молоденьких случайных любовниц, ласково объясняя, что Эдик не мечта их жизни. У Карины тоже был мужчина – надежный, стабильный и жутко занудный. К нему Карина убегала, когда ей не хватало опоры. Он умел слушать, а она могла рассказать ему все – про Эдика, Ляльку и себя.
– Это же Эдик, – всегда говорил надежный мужчина, когда она рассказывала о том, что сделал или не сделал Эдик.
– Да, это Эдик, – соглашалась Карина. – А я?
– Ты – это ты.
Они проводили вместе скучный, заранее понятный и распланированный до минуты вечер и расставались до следующего раза. Эдик дружил с любовником Карины.
– Если тебе придется выбирать, я или Эдик, ты кого выберешь? – спросила она.
Надежный мужчина посмотрел на нее испуганными глазами Ляльки, когда та не понимала, пошутили или нет.
Карина думала: даже если бы Эдик знал, что дружит с ее любовником, это никак бы не отразилось на их дружбе. Однажды она не выдержала и сказала Эдику про любовника. Тот ответил, что она в надежных руках. Карина впервые за жизнь с Эдиком не поняла, шутит он или говорит всерьез.
То, отчего Карина убегала в парк, а Эдик выпаривал в бане, случилось. Сердце, почки, печень, нервы. Эдик лег в больницу. Карину хватило на неделю. Больше не приходила – звонила. Эдик все понял.
Эта часть эмоций, отвечающая за сострадание и заботу, у нее была заблокирована. Даже когда болела маленькая Лялька, Карина под любым предлогом сбегала из дома. Не потому что не жалела, не беспокоилась. Она просто дико уставала от необходимости бросить все и быть рядом. Самопожертвование ее никогда не восхищало. Человек выздоровеет и будет помнить только о том, как ломило тело и какой был кашель. Даже температуру будет помнить. А того, который приносил, уносил, подавал, захочет забыть, потому что он становится ненужным. Дети вообще все забывают. Лялька не помнила медсестру из поликлиники, которую Карина за отдельную плату просила посидеть с дочкой. То есть медсестру помнила, но чувство благодарности к ней в ее памяти не сохранилось.
– Да, это Эдик, – соглашалась Карина. – А я?
– Ты – это ты.
Они проводили вместе скучный, заранее понятный и распланированный до минуты вечер и расставались до следующего раза. Эдик дружил с любовником Карины.
– Если тебе придется выбирать, я или Эдик, ты кого выберешь? – спросила она.
Надежный мужчина посмотрел на нее испуганными глазами Ляльки, когда та не понимала, пошутили или нет.
Карина думала: даже если бы Эдик знал, что дружит с ее любовником, это никак бы не отразилось на их дружбе. Однажды она не выдержала и сказала Эдику про любовника. Тот ответил, что она в надежных руках. Карина впервые за жизнь с Эдиком не поняла, шутит он или говорит всерьез.
То, отчего Карина убегала в парк, а Эдик выпаривал в бане, случилось. Сердце, почки, печень, нервы. Эдик лег в больницу. Карину хватило на неделю. Больше не приходила – звонила. Эдик все понял.
Эта часть эмоций, отвечающая за сострадание и заботу, у нее была заблокирована. Даже когда болела маленькая Лялька, Карина под любым предлогом сбегала из дома. Не потому что не жалела, не беспокоилась. Она просто дико уставала от необходимости бросить все и быть рядом. Самопожертвование ее никогда не восхищало. Человек выздоровеет и будет помнить только о том, как ломило тело и какой был кашель. Даже температуру будет помнить. А того, который приносил, уносил, подавал, захочет забыть, потому что он становится ненужным. Дети вообще все забывают. Лялька не помнила медсестру из поликлиники, которую Карина за отдельную плату просила посидеть с дочкой. То есть медсестру помнила, но чувство благодарности к ней в ее памяти не сохранилось.
У Эдика к тому же даже в больнице была бурная жизнь. Из палаты он устроил проходной двор, а тумбочку завалил так, что ее проще было выбросить, чем разобрать вещи. К Эдику приходили друзья, которым было все равно куда приходить. Заглядывали медсестры, которых Эдик смешил анекдотами и забрасывал комплиментами так, что они дышать не могли от счастья. Лечащий врач приносил коньячок, обсуждая с Эдиком политику и экономику. Даже нянечка припасала для Эдика лишнюю котлетку только за то, что Эдик, которому нянечка рассказала про сына, полюбил его как родного, хотя никогда не видел. Да и нянечка уже считала Эдика как минимум близким родственником. Приходила и Лялька, и Лялькин муж, и родители мужа. Все по очереди, по заранее составленному графику, ни разу не пропустив очередность визита. Эдик хохотал и просил не приходить, чтобы не отрываться от других дел, от внука. Лялька с родственниками смотрели на него с испугом и не понимали – что сейчас может быть важнее? Как можно не прийти? Им и в голову такое не приходило.
– Тебе что-нибудь нужно? – спрашивала у мужа Карина по телефону.
– Нет, Каринка. У меня даже говорящий ежедневник есть. По Ляльке можно часы сверять, – весело отвечал Эдик. – Сегодня должен прийти Лялькин муж, значит, вторник.
– А еда? – спрашивала Карина.
– Приходи, накормлю. Небось дома ничего нет? Если окажешься в районе, заскакивай на бизнес-ленч, – балагурил Эдик. – Ленусик, я тебя люблю. Веришь? – слышала в трубке Карина. Значит, к мужу зашла медсестра.
Даже неминуемого, неизбежного вопроса: «Почему не приходит жена?» – никто не задавал. Эдик, как думала Карина, дал убедительное объяснение, почему жена не может приходить. И наверняка все поверили. Во всяком случае, когда Эдик умер и Карине пришлось приехать в больницу, ее встретили как героиню.
– Детонька! – кинулась к ней нянечка. – Бедная моя. Как же ты намучилась! Ничего… ничего…
Друзья звонили и выражали соболезнования. Оградили ее от всех дел и забот. А она отлично себя чувствовала. Даже в парке бегала по длинной дороге. И неприлично похорошела перед похоронами.
Эдика похоронили весело. На поминках стоял хохот – друзья вспоминали фирменные анекдоты Эдика. Карине все советовали выйти замуж и тут же на правах старых друзей предлагали руки и сердца. Как положено, отметили девять и сорок дней. А потом Карина всех обзвонила и сказала, что уезжает. Никто так и не понял, куда и надолго ли? Кто-то говорил, что в деревню в Тверскую область. Кто-то – что за границу. Даже Лялька не знала, куда пропала мама. Да и не пыталась узнать. Тем более что для нее Карина не пропадала – звонила регулярно, спрашивала про внука…
Она появилась так же неожиданно, как и пропала. Через три года. Появилась на мероприятии, на которое всегда приходила с Эдиком и на котором всегда собирались все друзья.
– Каринка, – выдохнул кто-то.
– С Эдиком? – спросил еще кто-то.
Все замолчали и смотрели, как Карина пересекает зал. Она нисколько не изменилась. Такая же молодая и красивая, не тронутая ботоксом. Рядом с ней шел мужчина – Эдик. Только помолодевший лет на двадцать. Та же походка, та же прическа, те же глаза.
Карина подошла к друзьям и улыбнулась.
– Это Гарик, – представила она спутника, – мой муж.
Кто-то из друзей схватил официанта и стащил с подноса все бокалы с коньяком. Никто так ничего и не сказал.
– А я теперь дважды бабушка, – сказала Карина, – Лялька родила дочку.
Обстановка разрядилась. Уже через полчаса Карина стояла около фуршетного стола и смотрела, как Гарик, размахивая руками, что-то рассказывает друзьям ее покойного мужа.
– Как ты? – подошел к ней надежный мужчина. Уже давно не любовник.
Карина кивнула в сторону Гарика и друзей.
– Он очень похож на Эдика, – сказал надежный мужчина.
– Я знаю, – ответила Карина и улыбнулась.
– Странно.
– Ничего странного. Лялька и внук его обожают. Его вообще все любят.
– Как Эдика.
– Да, как Эдика.
Надежный мужчина кивнул и отошел.
Карина бежала по парку. Лавочка, дерево, пруд. Только женщина с коляской пропала. Карине не хватало этого ориентира. Она давно не бегала по этому маршруту. Но через неделю женщина появилась. Только коляска была другого цвета.
Семеновы
Семеновы, Саша и Оля, стали мужем и женой очень давно. Никто не помнил, насколько давно, помнили, что очень. Они подошли друг другу как-то сразу. Оля, в ту пору еще Иванова, единственная из всех женщин заметила Сашу Семенова. А Саша, единственный из всех мужчин, заметил Олю. У обоих было ценное качество для спецагентов – удивительная безликость. Спецагентами они не работали и от этой безликости страдали.
Оля Иванова работала помощником бухгалтера, Саша – экономистом. Оля выдавала Саше зарплату. Олю Иванову на работе называли девочкой из бухгалтерии, потому что никто из сотрудников не мог вспомнить Оля она, или Лена, или Ира, или Наташа – что-то очень простое и распространенное. То ли Иванова, то ли Петрова. Описать Олю было непросто – среднего роста, ни блондинка, ни брюнетка, волосы средней длины, обычная фигура. Ничем не примечательная девушка. Саша был таким же. Когда он носил очки, то его опознавали по очкам, но после того как Саша перешел на линзы, с опознанием стало совсем плохо. На корпоративных мероприятиях разного размаха Оля с Сашей обретали хоть какие-то отличительные черты. Оля красиво раскладывала по тарелкам сыр, втыкая петрушку в серединку, а Саша занудно и громко рассказывал несмешные анекдоты, которые знал в немыслимых количествах. Их чувство было неизбежно – Оля оказывалась единственным благодарным Сашиным слушателем, а он – единственным ее кавалером по танцам. Потом их и сажать за столом стали вместе, чтобы не мучиться.
Об их романе вопреки служебной этике на работе узнали только тогда, когда Саша с Олей объявили о скорой свадьбе.
– Какая Оля? Из бухгалтерии? Это какая? – спрашивали друг у друга сослуживцы. – Выходит замуж за Сашу? Это которого? Из экономического отдела?
Оля взяла фамилию мужа, окончательно запутав отдел кадров.
– Семенова стала Ивановой? Наоборот? Какая разница? Шило на мыло! – смеялись кадровички.
После свадьбы Оля с Сашей открыто проявляли свои чувства – трогательно держались за руки и называли друг друга зайками и пусями.
– Что-то с ними не так… – сказала однажды за столом в кафетерии кадровичка. – Не пойму что.
– А нечего тут понимать, – ответила ей Лиза, коллега Саши по экономическому отделу, главная красавица фирмы. – Искусственные они. Ненатуральные. Из них такая же семейная пара, как из меня блондинка, – встряхнула она мелированными прядями.
– Почему ты так думаешь? – спросила кадровичка.
– Потому что знаю. Сашка вообще-то за мной пытался ухаживать. На обед приглашал.
– А ты? – удивилась кадровичка свежей сплетне.
– А я не поняла, кто мне звонит. Саш Семеновых много…
– Да, у тебя особенно, – вставила кадровичка.
– Да он мямлил что-то, я толком и не поняла.
– А потом?
– А потом я согласилась с ним пообедать, но опоздала. А этот зануда сказал, что ему не нравятся непунктуальные девушки. Идиот. Можно подумать, он мне нужен был. Тогда-то ему и понадобилась эта Лена, тьфу, Оля.