А неправильные фильмы с Бондом и сейчас смотрят с удовольствием по всему миру. Когда я выпустил свой первый роман, такой читатель, перелистнув последнюю страницу и отбросив мокрый от слез платок, начинал торопливо строчить письмо с указаниями, как правильно изобразить политику России, как устроен автомат Калашникова и какой курс йены был в тот день в указанном регионе земного шара… Но на фиг мне это?
Читающий проливал слезы – вот главное! Он сам был готов со связкой гранат броситься под вражеский танк, только бы жила Россия – вот задача, которую я, кстати сказать, выполнил! А «как правильно» – это для справочника.
Как правильно – это уже не литература.
Правильно – у вас, а не в жизни.
Признаки удавшегося романа. И неудавшегося
Вам будут постоянно писать и говорить, что в ваших книгах слишком много жестокости… или слишком мало, что хорошо бы губы Василия Петровича приставить к лицу Семена Моисеевича, а вот подбородок Автандила Гундаревича лучше бы Васе Пупыркину…
Это почему-то считается основой литературного анализа и вообще вдумчивой литературоведческой критикой: что добавить, что убрать или что исправить, дабы весчь стала исчо лучше. Честно, в детстве я сам так полагал, а на черном рынке среди таких же фанатов глубокомысленно доказывал, что если бы автор П. образ такого-то героя малость смягчил, а такого-то героя ужесточил, а мавзолей к тому же покрасил в зеленый цвет, то роман был бы намного лучше…
А в самом ли деле стал бы лучше? Если подумать? В самом ли деле пьеса «Ромео и Джульетта» стала бы «лучше», если бы герои не погибли, а счастливо поженились, как в многочисленных дамских романах? Если бы Отелло не удавил блондинку, а занялся с нею безопасным сексом?… То есть вы в самом деле уверены, что советуете правильно?
Конечно же, уверены. По крайней мере девяносто девять процентов человечества уверены неколебимо и твердо. Но я обращаюсь к тому одному проценту, что сейчас заколебался. Это, конечно, нечестно – отбирать у литературных критиков кусок хлеба с маслом, нередко еще и с икрой, но все-таки скажу, что единственным верным критерием литературного произведения является его экспрессия. То есть подействовало на вас или нет. Захотелось ли вам хоть на минутку после прочтения этого романа сделать мир лучше?
А иначе получается невероятнейшая глупость: проливают слезы над одним романом, а затем в угоду услышанному мнению в своей тусовке расхваливают язык, стиль и прочие детали какого-то неработающего, но объявленного модным или авангардным механизма!
Удался роман или нет, можно судить только по одному признаку: подействовал или нет.
Реализм, имажинизм, турбореализм, постпанк…
Все жанры хороши, кроме скучного. В самом деле, надо ли уходить в экспериментирование с формой? В науке говорят: даже отрицательный результат полезен. Он показывает, что в том направлении ловить нечего. То же самое и в литературе.
Так вот, давайте все же признаемся, что все эти акмеисты, постмодернисты, имажинисты, киберпанки, джетчуки и все прочие нынешние новые, что экспериментируют со словом и формой, что они – экспериментаторы. Результат пока что всех этих поисков – нулевой.
Но спасибо им за то, что искали. Другие, как стадо баранов, перли по пути реализма, потом – соцреализма, а теперь просто разбежались по сочному лугу вседозволенности, чтобы понятнее массовому читателю, ибо лучше получить по рублю с десяти миллионов, чем по сотне с тысячи интеллектуалов. Это, конечно, не значит, что в литературе ничего больше придумать невозможно. На самом деле где-то еще есть золотая жила…
Но, старый крокодил, понимаю, что на ее поиски можно убить не одну сотню лет, а жизнь намного короче. А что-то сказать хочется вот прямо сегодня, а не через сто лет. Так что вот вам карты, решайте сами.
Трудно искать там, где до вас искали тысячи человек. Но кто знает…
У всех свои высоты, но только рекордсмен видит и другие вершины… сверху
Может показаться, что вместо того чтобы поощрять к экспериментированию в литературе, я сразу же загоняю молодых авторов в довольно узкий коридор. Шаг вправо, шаг влево – попытка к бегству, и все такое.
Однако давайте признаемся, что есть тропки, по которым уже прошли другие, намного раньше. И уперлись в тупик. Но есть тропки, куда никто не ходил… Понятно, что лучше искать на неизведанных. Но насчет загоняния в узкий коридор… гм… Я в очень непростой ситуации, честно! Когда начинающий приносит свою первую рукопись маститому автору – это я о себе, но потом коснется и вас, так что слушайте внимательно, то ждет, ессно, только похвалы. Как бы ни уверял, что примет любое заключение!
Вот тут и возникает та самая щекотливость. Я снова сравниваю ситуацию со спортом, где все так просто, так ясно. Вот начинающий приходит к мастеру и говорит, что он, к примеру, великий прыгун. Или силач. Мастер молча указывает на планку на высоте два метра или на штангу. Сам он, как уже известно, берет высоту в два с половиной метра или поднимает штангу в полтонны. Начинающий прыгает, прыгает, снова прыгает, но выше, чем на полтора метра, прыгнуть не может. Или не в состоянии поднять штангу в двести килограммов. Всем все ясно, в том числе и начинающему. Он точно знает, на сколько именно он отстает от мастера…
Не та ситуация в литературе. Щекотливость в том, что мастер точно видит, на сколько именно начинающий недопрыгивает, в то время как начинающий непоколебимо уверен, что он прыгает даже выше этого занюханного мастера! Ибо к тем разбросанным по бумаге буковкам у него все время подключено собственное воображение, что дает другую картину, не ту, которую видят другие читающие.
Потому мастеру приходится особенно туго. Такой же начинающий у другого начинающего заметит одну-две ошибки, а в остальном все о’кей, но мастер заметит все. Потому не может сказать всей правды, это будет слишком… да-да, слишком. Это будет кувалдой меж ушей, если говорить очень мягко!
Чем выше мастер, тем более жестоким может быть его приговор… если не слукавит, не пожалеет новичка, не скажет лишь четверть правды, а то и вовсе смолчит про ошибки. Да и не в доброте дело. Новичок просто не поймет. Заявит, что мастер к нему придирается. А раз так, то какой он мастер? И вообще – пишет плохо, слог корявый. Сюжеты краденые, анекдоты чужие, герои – серые…
Тот, кто на малой высоте, о высоком судит по его подножию.
Не упускать основные ориентиры!
Может показаться, что я всячески подчеркиваю право сдавать в печать… невычищенные тексты. Не говоря уже о том, что у многих это вообще вызывает сильнейшие подозрения, мол, а умеет ли такой автор вообще писать… и вообще различает ли он текст вычищенный и невычищенный, но возьмем глобальнее – не входит ли это в противоречие с принципами культуры языка и литературы вообще?
Во-первых, как это не звучит кощунственно, но культура языка и литература – это две большие разницы, как говорят в Думе. Культуру языка я оставляю специалистам по культуре языка, а я говорю только о литературе. Делает ли сильное произведение, над которым вы плакали и волновались, слабым неудачная фраза, невычищенный кусок текста? И связанный с ним другой вопрос: делает ли слабое произведение сильным безукоризненный язык, идеально вычищенные от сорняков фразы?… Нет, не надо это гоголевское: вот если бы нос такого-то приставить к лицу вот того, а затем еще добавить брови вот этого господина!
Мы берем то, что есть.
Итак, что считать литературой вообще? То, что волнует, задевает, заставляет спорить и менять взгляды, или же ровное милое произведение, в котором ни сучка ни задоринки, все тихо и гладко. Ну знаете ли, как вот если вы сидите на кухне с милым интеллигентным человеком за хорошо сваренным интеллигентным кофе, ведете интеллигентные беседы о культуре, о низком уровне масс, о быдле, над которым так приятно чувствовать полное превосходство и пинать его, а потом расходитесь очень довольные беседой и общением.
Правда, говорили как будто с самим собой, ничего не добавилось, не убавилось, но время провели приятно… Даже приятно во всех отношениях, если вы достаточно продвинутые в общечеловеческих ценностях. Да, это тоже считается литературой. На самом деле именно эти произведения и составляют основную массу литературы, а их авторы очень хорошо устраиваются в жизни, получают премии, позируют перед телекамерами, их называют Лучшими, Лицом Культуры, Совестью нации и так далее.
Однако проходит десяток лет, становится ясно, что это вовсе не литература. Хотя ее авторы успевают урвать дачи, премии и прочие подачки со стола феодала. Их труды сдаются в макулатуру, и вдруг с удивлением обнаруживается, что Настоящую Литературу делают совсем-совсем не эти мелькающие на страницах газет лица.
Однако проходит десяток лет, становится ясно, что это вовсе не литература. Хотя ее авторы успевают урвать дачи, премии и прочие подачки со стола феодала. Их труды сдаются в макулатуру, и вдруг с удивлением обнаруживается, что Настоящую Литературу делают совсем-совсем не эти мелькающие на страницах газет лица.
Я понимаю, велик соблазн поскорее появиться на страницах газет! Велик соблазн поскорее угодить вкусам широкой публики, собрать гонорары, красивых женщин. Но все же постарайтесь сперва пойти по дорожке, которая приведет к Настоящей славе. Она труднее. А эта, когда для успеха надо всего лишь потрафить вкусам культурного большинства, никуда не уйдет! На нее спуститься можно в любой момент.
Спуститься – не подняться, это под силу всем.
Не опускайтесь до уровня «общего» вкуса. Вы – лучше, что бы вам ни говорили и как бы это ни говорили. Держитесь!
Кстати, очень распространенное опасение, что рукопись «украдут»…
Да, мне еще в самом начале своего литературного пути встречались ребята, что панически боялись отправлять свои рукописи куда-то в издательства или журналы, боялись даже относить лично… из-за опасения, что украдут!
Да, вот так просто возьмут и напечатают под своей фамилией. Эдакая завышенная оценка своих вещей. Дескать, все – шедевры, и крайне заниженная оценка чужих способностей, мол, все дураки. И плюс еще и все воры, только и думают, как украсть и на чужом горбу в писательский рай въехать.
Сразу скажу, опираясь на богатый жизненный опыт: все, кто боится отдавать вещь в издательство, «а то возьмут мою гениальную рукопись и напечатают под своей фамилией», – безнадежны. Это уже клиника. Тот, кто пишет, не страшится: украдут эту, напишу десять других. В старинное время, когда в самом деле были рукописи, то есть написанные от руки, такое иногда случалось. Раз на тысячу присланных рукописей.
Скажу о себе: у меня за все время публикации по журналам и сборникам украли две вещицы. Но это – примерно на двести публикаций. А если учесть, что принимали не с первого захода, то процент потерь даже не один-единственный, а гораздо меньше.
Но совершенно другая ситуация в век Интернета, когда эта же «рукопись»… надо бы другой термин, отправлена, может быть, в десять других издательств, лежит на компах десяти друзей и выставлена на сайт в Интернете, где легко доказать как авторство, так и дату появления.
В плане обворовывания писатели – сейчас самые защищенные люди на свете. Можно обворовать слесаря, банкира, министра, даже самого президента, но писателя обворовать невозможно. Все мое достояние – это пятьдесят моих романов. Эти файлы не только у меня на диске, но и в издательстве, где издают сейчас, есть и в издательстве, где издавался раньше. Лежат на сервере в инете, разошлись на дисках по пользователям. Если воры вломятся в мою квартиру, они вынесут всего лишь вещи, то есть крохи, но не коснутся богатства, что обеспечивает мое небедное существование.
Так что из квартиры за время моего отсутствия могут унести разве что ерунду всякую: вещи, мебель, деньги, но не утащат мои файлы:-)
Не страшитесь придуманных призраков! У вас будут реальные препятствия.
Эпиграфы – брать или не брать?
Всем хочется, чтобы своя вещь выглядела как можно красивше. Потому многие начинающие старательно увешивают свои простенькие опусы множеством эпиграфов.
У многих потом переходит в привычку, дурную, скажем сразу, привычку. Все-таки эпиграфы – нечто сродни плагиату, когда на свой чурбан навешиваешь чужие кружева. Да плюс еще и костыли. Конечно, это сильно сказано: «сродни плагиату», мягше надо, понимаю, все-таки не плагиат это, конечно, а украшение, однако это украшение с чужого, как говорится, плеча.
Украшая свое произведение эпиграфами, вы тем самым признаетесь, что оно – хроменькое, убогенькое. Ну не может оно существовать без костыликов! Да и странновато выглядит эта ворона в павлиньих перьях, где после яркого и красочного эпиграфа идет серенький, как дохлая мышь, авторский текст. Эффект, прямо сказать, комичный. Во всяком случае, противоположный тому, чего добивался слишком уж изобретательный автор.
Старайтесь обходиться без костылей. Во всяком случае, ваши костыли видят и другие!
Новое в литературном деле: проверка грамматики и орфографии
Компьютерные технологии позволили не только быстро набирать тексты, но и, что для многих просто спасение, сдавать в издательства практически грамотно написанные произведения.
Это же так здорово: печатаешь себе, а оно подчеркивает красным, сигнализирует, что такое-то слово напечатано с ошибкой. Простейшие ошибки компьютер исправляет сам, ну там напиши я слово «сслово» или «сллово», тут же исправить на «слово», в затруднительных случаях просто подчеркивает красным и по нажатию левой кнопки на мыше предлагает кучу вариантов замены.
Правда, услужливость бывает и назойливой, я вот писал в одной своей книге про компьютер «Блю Джин», который создает компания «Майкрофост», так вот всюду этот услужливый дурак «Блю» исправлял на «Блюю», так ему, видите ли, понятнее. В то же время нельзя ввести автозамену: вряд ли слово «Блю» буду употреблять еще когда-то. Или чаще, чем «блюю».
Словом, в целом прекрасная технология, работать помогает здорово. Однако же, оставив орфографию, грамматику я отключил раз и навсегда. Что хорошо для старательного ученика школы или школьного учителя, убийственно для писателя.
Мне кажется, что программу для проверки компьютером грамматики составлял тот же редактор, который всегда подчеркивает красным фразу с несогласованными частями предложения. Мол, ошибка! К примеру: «Вышел я вчера на улицу, иду по ней, и вдруг навстречу мне Петр Карамазов!» Здесь компьютерной программе и недоумку редактору не нравится, что в первой части предложения – прошедшее время, во второй – настоящее, а дальше вообще черт-те что, и он начинает черкать, руководствуясь своими убогенькими школьно-институтскими познаниями…
Помните, в вопросах грамотности вы должны быть не позади школьного учителя, а впереди. Вы должны знать не только нормы русского языка, но и то, что еще не стало нормой.
Так что плюйте на все правила, добивайтесь звучания фразы, эффекта!.. Фраза должна действовать на читателя. Все остальное – фигня. Правила, если они и есть, устанавливаете вы сами.
Школьный учитель вам не указчик!
Нужна ли точность в описании?
Нет, скажем точнее: нужна ли в описании точность? Как вы уже знаете, в русском языке от простой перестановки слов совершенно меняется смысл. Не забывайте об этом или хотя бы вспоминайте иногда. Лучше – чаще:-).
Время от времени читаю романы о давних временах, вплоть до каменнопещерных, где древние и средневековые герои ох такие умные и деликатные, экологию берегут, пингвинов спасают, равновесие в природе блюдут, зубы чистят пепсодентом, общечеловеческие ценности ухитряются блюсти со своими крепостными простолюдинами, которых, оказывается, вовсе и не секут на конюшне…
Эти авторы ухитряются еще и свысока посматривать на тех, кто изображает героев такими, какими те должны быть согласно эпохе. В средневековой Европе и короли были неграмотными и не имели привычки мыться! На королевских пирах посуду давали вылизывать собакам и тут же накладывали новую порцию каши с мясом… Этих придурков, мнящих себя гениями, которые говорят «новое слово», море. Но вы – не они? Вас, надеюсь, немного? Помните, большинство неправо всегда.
Но в то же время нельзя перегибать палку и в сторону скрупулезности в деталях. Восприятие человека, как Восток – штука тонкая. Помню, ребятней мы вслед за юным тогда Утесовым пели: «Я вам не скажу за всю Одессу, вся Одесса очень велика, но и молдаванки и перессы, обожают Костю-моряка». Прошли годы, и какой-то умник отчетливо растолковал нам, что слушаем не ухами, а другим местом: Молдаванка и Пересыпь – это пригороды в Одессе, где живет шпана, рыбаки да биндюжники, они же извозчики, и что надо петь «…но и Молдаванка, и Пересыпь…»
И сразу пропала большая часть очарования, ибо сознание дразнили эти таинственные перессы. И хотя каждый из нас понимал, что это не персианки… персианок мы уже знали по той единственной, которую Стенька в набежавшую волну, но при звуках этого непонятного слова перед глазами вспыхивали яркие и пахнущие восточными сладостями богатые гаремы, Гарун аль-Рашид, Али-Баба и пещера с сорока разбойниками, слышался рев боевых верблюдов и свист сабель из-за этих таинственных пересс… А оказывается, там всего лишь о местных Люберцах и Долгопрудном!..
Такие уж мы люди, читатели, нам нужна известная свобода для воображения. Не говоря уже о том, что излишняя детализация вообще раздражает, как четко видимая тюремная решетка. Все эти точности, которые «знатоки профессий» требуют от писателя, практически всегда неминуемо приведут произведение в могилу.