– С храмом? – насторожился Иуалат. – Каменным?
Инхапи сделал жест отрицания:
– Нет. Он совсем не похож на святилище Амона в Уасете или на храм Маат в Саи* – просто большая хижина, а в ней глиняный бог. Ни золота, ни серебра, ни меди.
– А приношения? Есть там приношения? Масло, пиво, мед, вино?
– Ничего нет, мой господин. Пусто.
– Чтобы шакалы сожрали мумии твоих предков! – выругался Иуалат. – Ты дважды ходил по этой дороге, сын осла, и ты не нашел ничего ценного?
– Я – лазутчик пер'о, – с достоинством произнес Инхапи. – Я ищу дорогу для войска, а не добычу на ее обочине.
Сплюнув, Иуалат дернул себя за рыжую косу. Хем-ахт, не обращая на него внимания, повернулся ко мне:
– Кое-что вы все-таки нашли. Довольствуйтесь этим, ибо все по-настоящему ценное принадлежит Великому Дому.
Я проследил за его взглядом. Масахарта и Псушени возвращались – с ослом и полудюжиной тощих коз. На осла были навьючены бурдюки и корзина с сушеными смоквами.
– Выступаем, – сказал я и кивнул Хем-ахту: – Быстрее, досточтимый чезу, пока твои воины не выпили ручей. Мало воды – плохо, много воды – тоже плохо… Боюсь, они за нами не поспеют.
Так и вышло. Когда мы добрались до деревни с двадцатью домами, чезет египтян плелся в километре сзади нас. Еще через пару часов, когда мы миновали селение побольше, с храмом и полусотней дворов, на дороге не было заметно даже пыли. Усуркун, который вел четвертую сотню, наш арьергард, пробрался в первые ряды, и они с Иуалатом заспорили: рыжий считал, что надо остановиться, обшарить деревню и заодно подождать Хем-ахта, а Усуркун не видел в этом смысла. Люди разбежались, талдычил он, и Семеро видят, что взять в этом гачире нечего, кроме драных коз. Пройдем ущельем в долины Джахи, где нас не ждут, а там уж найдется добыча – и козы пожирнее, и вино, и женщины. Может, и серебро – а если так, то лучше его прикарманить, пока Хем-ахт – чтоб печень его высохла в песках! – не наложил загребущую лапу.
Прекратив их свару, я велел двигаться вперед. Инхапи вел нас прямо к горам, невысоким и покрытым редким лесом. Они отличались от мрачных гор Синая, выглядели более приветливыми и округлыми; у их подножий зеленели травами пологие склоны, выше торчали гребенкой сосны и раскидистые тамариски, а над ними поднимались светло-серые скалы, блестевшие прожилками кварца и слюды. Отличное пастбище, подумал я, такого не встретишь ни в сухой саванне, ни в оазисах. Вид и правда был буколический, даже библейский, не хватало только стада овец с пастухом.
Хижины, пальмы и оливы остались позади, и теперь с обеих сторон тракта лежала пустошь, заросшая травой и кустарником. Трава была объедена до корней, а в мягкой почве тут и там отпечатались копыта, следы босых ног и сандалий всех размеров – верный признак, что день или два назад жители благоразумно убрались с пути отрядов фараона. Скорее всего, ушли на северо-восток, за Мертвое море или в долины Иордана. Пожалуй, во всем египетском войске я один имел представление об этой местности, лежавшей за горами. Военные экспедиции Та-Кем бывали здесь не раз, но в давние, почти легендарные времена, в эпохи Древнего и Среднего царств. Где-то в тайных святилищах и усыпальницах хранились папирусы с описанием этих земель, но как найти их после гиксосского завоевания и столетней смуты? Найдут, конечно, но еще до этого опять разведают дороги, расспросят купцов, сирийских, финикийских и ахейских, и через семь десятилетий Тутмос Завоеватель обрушится на Азию. Может быть, и в его армии будет Гибли, вождь ливийских наемников… Поживем – увидим.
Мы подошли к ущелью, довольно широкому, с обрывистой восточной стенкой, которую подмывала мелководная, но бурная река. Был пятый час пополудни; мои воины, привычные к жаре и долгим переходам, двигались бодро, не выказывая признаков усталости. Одни жевали на ходу финики, смоквы и вареное просо, другие болтали на шипящем языке жителей пустыни, третьи, раскрыв рты, глядели по сторонам – уж больно эти земли отличались от африканских степей, долины Хапи и хмурого безжизненного Синая. Какие только люди не жили здесь и какие будут еще жить! Ханаанеи, хурриты, амореи, филистимляне, иудеи, арамеи, греки, римляне, арабы…
Подозвав Осохора из племени уит-мехе*, я послал его разведать путь. Осохор, оставив мешок с припасами и меч, обогнал с тремя своими людьми нашу колонну, забрался на западный склон ущелья и вскоре исчез из вида. Уит-мехе, жители нагорий, были непревзойденными скалолазами и меткими пращниками.
Мы шли вдоль бурлящей реки, по каменистой почве. Ширина ущелья, если не считать потока, была метров восемьдесят – как раз столько, чтобы развернуться сотне бойцов. Развернуться, бросить камни и дротики, ударить – этим почти исчерпывались тактические ухищрения нынешних времен.
– За ущельем река поворачивает к восходу, к большой соленой воде, – задумчиво произнес Инхапи. – Мы туда не дошли, но поймали нескольких хабиру. Они клялись, что такие воды есть воистину и что они соленые, как в море. Может, лгали, дети гиен? Ведь Уадж-ур на закате, а не на восходе.
– Не лгали. На восходе есть… – начал я и запнулся: понятия «озеро» не было ни в ливийском, ни в египетском языках. – Есть водоем, очень большой, с солеными водами.
Инхапи словно не удивился, что я это знаю, – кажется, был уверен в моих магических талантах.
Колонна воинов втянулась в ущелье. Строй они не соблюдали и видом своим были похожи на разбойничью шайку – ни панцирей, ни шлемов, ни щитов, окованных металлом. Все это, а также короткий тяжелый меч, длинное копье, строй гоплитов и фаланга, появится в Элладе лет за семьсот до Рождества Христова и приведет к новому виду столкновений – кровавому и беспощадному ближнему бою. Сейчас, в более патриархальные времена, врагов старались поразить таким же способом, как и опасного зверя – издалека, стрелой, дротиком и камнем из пращи. Еще старались напугать криками и угрозами, своей решимостью и числом.
В эту эпоху так воевали все, кроме ливийцев. Ливийцы не боялись схватки грудь о грудь, предпочитая стрелам мечи и секиры. Не выучка была тому причиной, даже не жажда завладеть добычей и не презрение к смерти, а лишь природная свирепость.
Слева, на гребне стены, возникла фигурка нашего разведчика. Он махнул дротиком, затем сделал вид, что пронзает им врага, и начал спускаться на дно ущелья.
– Похоже, наткнулись на шаси, – молвил Иуалат, оскалив зубы в волчьей ухмылке.
Человек Осохора – я не помнил его имени – скатился по склону:
– Люди, вождь. Вооруженные. Вступили в ущелье.
– Сколько их? – спросил я, взмахом руки подзывая к себе старших над сотнями.
– Осохор считает.
– Далеко?
– Пятая часть сехена. Пешие, без колесниц. Два отряда, а в середине – повозки с быками.
Египетский сехен составлял примерно одиннадцать километров – значит, враг доберется до нас минут через двадцать – двадцать пять. То, что мы встретили врагов, не подлежало сомнению, но кто они и сколько их?
На фоне неба возникли силуэты Осохора и двух его уит-мехе. Спускаясь, они прыгали по камням словно небольшое стадо горных антилоп. Воины за моей спиной уже готовили мечи и секиры, распускали ремни на связках дротиков, привязывали к запястьям пращи. В сумках пращников глухо шелестели глиняные снаряды, кто-то поспешно – жик-жик! – подтачивал топор.
– Сотен семь впереди, – доложил Осохор, – потом повозки и еще четыре-пять сотен воинов. В повозках люди в красных плащах. Богатые, мой вождь! Шапки золотые, плащи красные, как солнце на закате, и тоже шиты золотом. Еще ожерелья из бирюзы.
Сирийцы, мелькнуло у меня в голове. Сирийские князья любили пышно одеваться – в пурпурные финикийские ткани, в тиары, украшенные самоцветами и золотом. Войско, с которым нам предстояло столкнуться, могло быть первой из дружин, отправленных на помощь Шарухену. Видно, в Сирии еще не знали, что Яхмос уже стоит под городскими стенами.
– Золото… – пробормотал Усуркун.
– Бирюза… – эхом откликнулся Иуалат.
– Плащи, – добавил Тахи, старший над третьей сотней.
Эти трое, как, впрочем, и все остальные за моей спиной, не думали о численном превосходстве врага, о вероятности смерти или тяжелой раны; ими руководил разбойничий инстинкт: всех перерезать и отобрать богатства. Эта идея фикс не вызывала у меня ни неприязни, ни, разумеется, сочувствия. Они были тем, чем были, а я – одним из них и, кроме того, наблюдателем и собирателем фактов. Нам, психоисторикам, известно, что прошлое, цепь событий и нравы людей, не изменить и что попытка подойти к истории в терминах вины и правоты, жертв и злодеев нелепа. Это лишь эмоциональные оценки, связанные с определенной эпохой, не существующие вне ее контекста, и если смотреть с удаления, понимаешь, что злодей мог превратиться в жертву и наоборот. Мы изучаем историю так же, как изучают Вселенную Носфераты – sine ira et studio, без гнева и пристрастия.
Я огляделся. Позиция была отличной – шагах в семидесяти к северу ущелье изгибалось, и, значит, противник наткнется на нас внезапно. Миг ошеломления нужно использовать, как и крутые скалистые стены, и россыпь камней за рекой.
– Пращников – на скалы! – приказал я. – Осохор, возьми своих уит-мехе. Иуалат, готовь дротики. Ты поведешь первую сотню, я – вторую. Усуркун, отправь Масахарту и пятьдесят человек за реку. Пусть спрячутся вон в тех в камнях и ударят шаси во фланг. С остальными и сотней Тахи будешь в резерве. Нападешь, когда я дам сигнал мечом.
Протяжные выкрики сотников – и воины зашевелились. Гибкие быстроногие уит-мехе побежали к скалам – кто полез на западный пологий склон, другие, разбрызгивая воду, пересекли поток и начали взбираться по более крутой восточной стенке. Вслед за ними двинулась полусотня Масахарты, тоже одолела реку и растворилась среди каменных глыб, заросших кустарником. Люди Иуалата втыкали в землю секиры и мечи, пристраивали поудобнее дротики, за спиной или на левом плече. Эти были из племен темеху – мускулистые рослые мешвеш, рисса* и зару*, охотники на антилоп и скотоводы. Воинов техени в моем отряде было немного – этот племенной союз располагался на западных территориях, в районе от Идехан-Музрука до Атласских гор и залива Габес, где через семь веков воздвигнут Карфаген. Еще западнее, дальше Тассили, у озера Себха-Мекерган, на плато Адрар и атлантическом побережье, жили десятки племен, неизвестных в Египте и называвших себя ошу*, что на ливийском значит просто «люди». Внешность, язык, обычаи и верования были у всех одинаковыми, но единым народом они себя не считали. Такого понятия в их мире не было; «своими» считались родичи или близкие соседи, подчинявшиеся одному и тому же племенному вождю. В районах, населенных ошу, я побывал двенадцать раз, и, вероятно, за всю человеческую историю никто не знал их лучше меня.
Люди Иуалата перегородили ущелье неровной цепочкой, за ними, шагах в семи-восьми, стояла вторая сотня. Как обычно, в таком построении Иуалат был на левом фланге, я – на правом, у самой воды. Поток журчал и плескался около сандалий, овевая разгоряченное тело прохладой. Сзади и наискосок от меня собрались в плотную толпу бойцы третьей и четвертой сотни. С севера уже доносился мерный топот ног, гортанные выкрики и скрип колес повозок.
Я вытащил свой железный серп и поглядел на замершего рядом Инхапи. Его клинок длиною в локоть был неважным оружием для предстоящей схватки. Слишком легкий и короткий меч, которым сражаются в строю, прикрытые слева и справа щитами и броней соратников. Случай, однако, был не тот – ни щитов, ни брони, ни дисциплины легиона, который бил словно единая рука. В эту эпоху, стоило боевым порядкам сойтись, как строй ломался, противники перемешивались и битва распадалась на ряд отдельных поединков.
Наклонившись к лазутчику, я прошептал:
– Держись около меня, парень. Не отставай ни на шаг, но в свалку не лезь.
Он кивнул, непроизвольно сглотнув. Наш страх – сила наших врагов, говорят воинственные мешвеш, но на его лице не было страха, только напряжение и готовность к бою. Тот ли он Инхапи? – снова подумал я. Если тот, мне не о чем беспокоиться: он выйдет из битвы невредимым и доживет до старости. История нерушима.
Пращники уит-мехе словно прилепились к скалам – кое-кто еще искал опору для ног, другие уже раскручивали над головами ремни из прочных бычьих шкур. Некоторые из меченосцев последовали их примеру – с тихим шелестом рубили воздух, разминая мышцы, вгоняя себя в ярость. Моим соплеменникам требовалось очень немногое, чтоб ощутить прилив адреналина.
Первые сирийские шеренги показались из-за поворота. Воины шли вразброд, занимая всю ширину ущелья; покачивались копья и топоры, поблескивали кое-где медные шлемы, плыл паланкин из светлой ткани над облаченным в пурпур человеком, князем или военачальником. Смуглые бородатые лица, темные глаза, резкие черты – тут были те, кого лет через пятьсот-семьсот назовут амореями, хурритами, иудеями, арабами. Для египтян все они являлись шаси, азиатами, и лишь немногие народы уже получили имя: аму – семиты, хериуша и хабиру – кочевые арабские и иудейские племена.
Увидев нас, сирийцы завопили. Передние пытались замедлить шаг, вытащить клинки, наклонить копья, но масса, давившая сзади, подпирала их, выжимая в ущелье и в речные воды. Кто-то упал, поскользнувшись на мокрых камнях, кто-то выдернул меч, едва не лишив соседа уха, кто-то кричал, призывая на помощь богов, но эти крики тут же сменились шелестом падавших сверху снарядов, хищным посвистом дротиков и предсмертными стонами. Глиняное ядро, пробив ткань паланкина, цокнуло по шлему воеводы, и тут же в его живот и грудь вонзились дротики. Они летели тучей – бронзовые острия на пальмовых древках, направленные сотней рук. Из долгого опыта я знал, что причиненные ими раны большей частью не смертельны, но человек, истекающий кровью, уже не боец. Травинка под копытом быка, если вспомнить слова Унофры.
Обстрел прекратился, я вскинул клинок и выкрикнул:
– Вперед, во имя Семерых!
Вообще-то полагалось идти в атаку с именем фараона либо божеств войны Монта и Сохмет, но Семеро Великих из пустыни, демонов бурь, песков и ветра, все-таки нам ближе. Хем-ахт находился далеко и, значит, не мог зафиксировать нарушение устава. Я был готов поставить гнилой финик против серебряного кольца, что к этой битве он не успеет.
Мои бойцы с бешеным ревом обрушились на сирийцев, разом проложив десяток просек. Те казались ошеломленными – несомненно, дел с темеху они не имели, хоть память о былых походах фараонов была наверняка жива. Но в эпохи Древнего и Среднего царств ливийский контингент в войсках Та-Кем отсутствовал, да и сейчас экспансия сынов пустыни в нильскую долину только начиналась. Причину я выяснил еще во время прошлой экспедиции: взрыв вулкана Санторин в Эгейском море около 1600 года до новой эры. Взрыв был чудовищной силы, и следствием его явились климатические изменения в Сахаре и во всем восточном Средиземноморье: африканская саванна и прилегающая к Синаю часть Аравии пересыхали уже второй век. Гиксосы с северо-востока и ливийцы с запада хлынули к Нилу, но хека хасут успели первыми. Что не удивительно – все же в их войске имелись лошади и колесницы.
Я двинулся вперед, раздавая удары то плоской стороной клинка, то рукоятью, расталкивая и сшибая противников наземь. Не в моих правилах лишать кого-то жизни, ссылаясь на историческую необходимость; кроме того, победа в битве или тем более в войне не означает кровь и резню. Египтяне, народ цивилизованный, это понимали, но втолковать подобные истины темеху было невозможно. Они рычали вокруг меня, как прайд осатаневших львов, – искаженные яростью лица, перекошенные рты, козьи шкуры в алых пятнах, кривые широкие лезвия, взмывающие вверх, чтобы обрушиться на плоть и кости. Исход таких единоборств зависел не от искусства и ловкости, а от неистовой грубой силы, ибо тяжким оружием было невозможно фехтовать; чуть ли не всякий удар означал или смерть, или страшную рану, которую, пожалуй, не исцелили бы даже в эпоху Взлета, через три с половиной тысячелетия.
За мною шли Инхапи и троица воинов мешвеш, которым полагалось оберегать вождя в бою. Я не питал больших надежд на их защиту – Инхапи был почти что безоружен, а три телохранителя кололи и рубили всласть, не очень заботясь о том, чтобы прикрыть мою спину. К счастью, мой психогенный носитель был силен, как бык, и быстр, точно леопард. Удивительно, что вышло из юнца, который умирал от ран и заражения крови! Когда я вселился в Аупута, он походил на гниющий скелет.
Ошеломление у сирийцев миновало, и теперь они защищались отчаянно, так, как бьются люди с волчьей стаей, не знающей пощады, не понимающей слова о сдаче или перемирии. Цену они заплатили высокую – сотни четыре убитых и раненых валялись в кустах, среди камней на берегу и в речке, окрашивая ее алым. Остальных мы отбросили к возам, прямо на быков, мычавших и бивших в ужасе копытами, но тут получилась заминка: второй отряд пришел на помощь первому. Им командовали воеводы в пурпурных плащах и блистающих тиарах, и среди них был, вероятно, сирийский князь или иная персона высокого ранга. Окруженный стеной щитов и копий, он вел своих солдат прямо в воду, огибая повозки и бесновавшихся животных. Единственный путь для контратаки и удара с фланга; свежий отряд мог потеснить нас, дать передышку отступавшим, а после навалиться всеми силами. Несмотря на потери, сирийцев было вдвое больше, чем моих бойцов.
Я закричал, вращая в воздухе клинок. Я обладаю сильным голосом, а рост и шкура леопарда на плечах делают меня заметным в самой гуще схватки. Увидев сигнал, мой арьергард, ведомый Усуркуном, бросился в воду наперерез сирийцам, а люди Масахарты, поднявшись точно тени меж камней, встретили врага тучей дротиков. Пращники, засевшие на склонах, начали спускаться вниз; кое-кто раскручивал ремень с глиняным ядром, другие подбирали и швыряли камни или готовились биться врукопашную, секирой и мечом.