Это те, кто воровал у своих. Деньги воровали. Особенно часто и много воровали перед отпуском. Тогда родители переводы денежные шлют, чтобы сын в отпуск приехал. А тут — р-р-р-раз! И нет денег. Уперли. И отпуск накрылся. Курсанты старших курсов рассказывали про то, что периодически отлавливают таких гадов в своих коллективах. Редко кому удается потом оставаться учиться. Обычно отчисляли. Если это происходило на первом — втором курсе, то они шли служить в войска, солдатами. И вслед за ними уходило по солдатскому телеграфу, что данный воин — вор. Воровал у своих. Тем более, что училище связи. В каждой части есть узел связи. Зная позывной войсковой части и понимая последовательность, как выйти на узел связи, можно совершенно бесплатно звонить по всему необъятному Советскому Союзу. И в часть позвонить, куда перевелся вор. Да и новые сослуживцы могут позвонить по прежнему месту службы и поинтересоваться, кого к ним перевели.
В армии закон простой, что нужно — подойди и попроси. Могут отказать, но могут и дать. Редко кто кому отказывал. Но воровать…
Нередки были случаи, опять же, по словам старших курсантов, что избивали до полусмерти. Кому-то в результате побоев отбили, а потом и вырезали селезенку. Дело ночью было. Потом начались разбирательства военной прокуратуры. Суточный наряд чуть не исключили из училища. Весь батальон объявил голодовку. Приходили в столовую, но к еде не прикасались. И так продолжалось двое суток. Потом от пацанов отстали. И все пошло по накатанной. Ворюгу отчислили из училища по состоянию здоровья. Но чтобы ему жизнь на гражданке медом не казалась, написали такую характеристику, что в жизни он выше младшего помощника старшего дворника вряд ли когда поднимется.
Как старший курс рассказывал, в третьем батальоне поймали ночью одного чмыря. Перед зимним отпуском стали пропадать деньги в роте. Переводы стали пропадать. Куда курсант прячет деньги? Либо в форме, либо за обложку военного билета. Так чтобы всегда были при тебе. Не в тумбочке же хранить! Или в полевой сумке.
И вот почти каждую ночь стали пропадать деньги. И не у одного, а у нескольких сразу. И суммы были приличные. Рублей по 100. Много. Родители несколько месяцев откладывали на билет сыну. А тут…
Что только не делали, чтобы вора вычислить. Случайно дневальный увидел ночью тень в спальном расположении. И заорал:
— Рота! Подъем! Вор! — и свет врубил!
А дело было часа в два ночи. Самый сон. Но курсант спит как убитый до команды «подъем». Будь то команда в положенное время или раньше. Инстинкт. «Подъем» — значит, подъем!
И рота вскочила. И смотрят сонные мужики, что воренок с чужим военным билетом («военник») в руках, и деньги торчат из билета.
Это в детективах нужно проводить следствие, собирать улики, фотографировать отпечатки пальцев. В армии все проще. Попался — получи!
И начали рихтовать ему фигуру… Кто чем. Тут дежурный по роте вбежал. Памятуя, что может вылететь из училища за покалеченного вора, бросился в толпу, отчаянно вопя:
— Не дам! Пацаны! Меня же выгонят!!!
Дневальные тоже сообразили, что в случае увечий, вылетят и они в войска и также перешли на сторону адвокатов. Хотя при этом с удовольствием вымещали злобу на воришке. Тем более, что у одного из дневальных отпуск накрылся из-за пропажи денег. Предстояло зависать в одной из кемеровских общаг, где кроме пьянства и блядства ничего не было. С одной стороны — неплохо, привычно, но родителей тоже хочется увидеть…
Втроем они вытащили вора из кучи «рихтовальщиков».
Дежурный по роте открыл замок и откатил решетчатую дверь оружейной комнаты («ружкомната» «оружейка») и забросил туда вора.
Сам дежурный повис на двери, дневальные прикрывали ему спину. Народ побесновался, но видя, что ничего не выходит, затосковал. Так все хорошо начиналось, и все разом прекратилось. Даже душу никто не отвел толком. Все были в нижнем белье. Без ремней, без сапог. Кто решил порезвиться в волю, побежал обувать сапоги, хватали ремни. Но пока они экипировались, веселье кончилось.
Вот она — воровская харя. За решеткой маячит, а не достанешь! И тут кто-то сообразил. В роте стояли лыжи. У каждого курсанта своя пара. А на лыжах — лыжные палки. Алюминиевые, с пластмассовыми круглыми кольцами. И пошла потеха по-новой!
Народ стал хватать эти палки, двумя ногами прыгаешь на пластиковое кольцо — оно слетает, и полученное копье швыряешь через решетку в обезьяноподобного вора! Ладно, от одной палки можно увернуться, можно от двух, а от десяти, одновременно летящих? Вряд ли. Пара — тройка всенепременно попадет.
Каждое удачное попадание встречалось дружным, радостным криком нападавших и хныканьем загнанного вора.
Кричали и бесновались, и плясали в боевом танце, как дикари племени мумба-юмба после удачного попадания в мамонта.
К сожалению, чуть больше двухсот лыжных палок быстро закончились. Пришлось бежать в соседние роты. Там уже заинтересовались подозрительно веселым шумом. В армии мало развлечений. А когда узнали в чем дело, то «пришли в гости со своим угощением» — лыжными палками.
Каждая дверь, окно в оружейке стоит на сигнализации, которая выходит к оперативному дежурному. И всякий раз перед вскрытием дежурный по роте докладывает оперативному дежурному по училищу и спрашивает у него разрешения на вскрытие ружкомнаты.
А тут! Два часа ночи! Сработала «сигналка» о вскрытии. Прямой телефон никто не берет, телефон внутренний никто не берет! Прямо хоть караул вызывай. Нападение. Не меньше. Курсантов либо убили, либо блокировали, а сейчас воруют оружие. ЧП!
В расположение роты ворвался дежурный по училищу. В пылу боя его никто не заметил. Все увлечены забиванием обезьяны в клетке. На все крики майора никто толком не реагировал. Видно голос у того слабый был. Он с какой-то кафедры был. Не строевой офицер. А вот когда пара выстрелов из ПМ грохнуло в казарме, то заметили пришедшего.
«Обезьяну» отчислили, заставив через родителей возместить те денежки, что спер, а иначе бы посадили со всей пролетарской ненавистью. Дежурного по роте и дневальных поощрили за смекалку — не наказали. А это самое главное. И не отчислили.
В армии не наказали — считай, что поощрили.
Так что тема воровства стояла остро в училище. Только одно украсть деньги у товарища, а другое — монополизировать служебные утюги — это большая разница! И упереть что-то у другого подразделения — не есть воровство.
— Ну, что, мужики, тогда по-тихому занимайте утюги. На взвод и на всю роту. Если кто будет шуметь — сразу в рыло, а мы там подтянемся, — я махнул рукой.
— Главное 41 роте ничего не давать.
Отчего мы так сразу невзлюбили эту роту?
Видимо, от того, что из числа абитуриентов этой роты в ночной поход в Ягуновку почти никто не ходил. И к ним сразу прилипли обидные клички: «чмошники» и «задрочи» (в данном случае это имя существительное).
Я пошел к старшине получать на взвод фурнитру — погоны, петлицы, эмблемы, подворотнички. Там уже стояли остальные замковзвода. Первого и четвертого были из войск и оба местные. В первом — Глушенков, в четвертом — Тихонов. Они были на равных с Бударацким. Меня и «замка» третьего взвода Авазова они считали «зелеными» и относились покровительно, зачастую с издевкой.
— Что это у вас, товарищи курсанты, так взвода плохо бегают? А? — Бударацкий хотел покуражиться, показать кто в доме хозяин.
— Видимо, потому что старшие товарищи плохо научили их мотать портянки, — парировал я.
— Это я что ли должен мотать вам портняки? Зеленые? Духи! — Буда начинал закипать. — Да, знаешь, как в войсках учат? Одел форму — вперед — на двадцать километров! И попробуй пикнуть! «Дедушка» всю «фанеру» (грудная клетка) разворотит. И так все полгода! А тут ножки стерли и все — плачем! — Буда издевался, ерничал.
— А дедушке потом никто кованым сапогом яйца не отбивал? Чтобы он потом к бабушке не ходил? — Боря Авазов встрял в разговор. Тут поднялись уже Глушенков и Тихонов.
— Да, ты вообще понимаешь, о чем говоришь?
— В армии таких, кто старших не уважает, просто давят. На учениях танками. Потом закатывают в металлический ящик, как консервы, и отправляют домой бандеролью.
— Старших уважать надо!
— Только не думайте, что мы вам портянки стирать будем, — я окрысился, был готов драться. Отчислят — не отчислят — это не сейчас, сейчас порву. Или меня.
— Никто портянки стирать не будет. Здесь — военное училище, а не карантин в части.
— Давайте фурнитуру, и мы пойдем.
Нам быстренько отсчитали все положенное, расписались в ведомости и пошли к своим. Там я раздал все отделениям.
Как подшивать подворотничек? Как пришивать погоны? Петлицы куда присобачить? Бля! Сначала надо было эмблемы прикрепить на петлицы. А потом уже пришивать их к куртке! Все криво-косо. Одна лампочка над тумбочкой дневального. Вторая — в бытовке, третья — в ста метрах — в туалете. В каждой роте тоже по одной лампочке. Освещение светит куда-то вбок.
— Никто портянки стирать не будет. Здесь — военное училище, а не карантин в части.
— Давайте фурнитуру, и мы пойдем.
Нам быстренько отсчитали все положенное, расписались в ведомости и пошли к своим. Там я раздал все отделениям.
Как подшивать подворотничек? Как пришивать погоны? Петлицы куда присобачить? Бля! Сначала надо было эмблемы прикрепить на петлицы. А потом уже пришивать их к куртке! Все криво-косо. Одна лампочка над тумбочкой дневального. Вторая — в бытовке, третья — в ста метрах — в туалете. В каждой роте тоже по одной лампочке. Освещение светит куда-то вбок.
— Слава, — подошел Буга — тут это…
— Ну… — у меня во рту была нитка.
— Бежко говорит, что у него погоны украли.
— Идиот! Кому на хрен нужны эти погоны! Всем же выдали! Где он?
— Вот — Буга показал рукой и из тени вышел Вадим Бежко.
— И где я тебе сейчас погоны рожу? — я был зол. Из-за него за подготовку взвода к строевому смотру, в первую очередь, я получу. — Ты смотрел? Может, где оставил?
— Смотрели вместе, — Серега Бугаевский был тоже зол.
— Может, у старшины спросим. Вдруг у него есть запас? — у Вадима в голосе была надежда.
— Пойдем и спросим.
Мы подошли к старшинской палатке. Я вкратце изложил суть дела.
— Спиздили, говоришь? — Бударацкий смотрел на Бежко.
— Спиздили, — подтвердил тот.
— Товарищ курсант! Запомните! В армии нет такого понятия «спиздили», украли, есть понятие «проебал»! Улавливаешь разницу? Нет у меня запасных погон для таких долбоебов, как вы и ваши подчиненные… Идите!
Мы вышли из палатки. Вадим чуть не плакал.
— А что мне делать?
— Что, что? Иди и сделай так, чтобы кто-нибудь тоже проебал погоны! — Буга был злой.
— Только не в нашем взводе, лучше в соседней роте.
Перед вечерней поверкой прошел предварительный строевой смотр. Ну, конечно, смотром, назвать это можно было с большой натяжкой. Все мы стояли, как стадо пленных румын под Сталинградом.
Кто пришил один погон, а кто и два успел. Вот только некоторые завалили углы погонов.
Командиры взводов капитаны Баров и Тропин — по внешнему виду большие любители поиздеваться, ходили и отпускали реплики по внешнему виду.
Тропин увлекался хоккеем, ходил слегка вразвалочку, останавливался перед курсантом.
— Какая встреча! Какая неприятность! Это что такое? — он показывал на криво пришитый погон.
— М-да! — поддерживал Баров — Сейчас все американские вооруженные силы ломают голову, глядя на вас через шпионский спутник. Вроде, все войска знают. Форму знают, знаки различия. Но чтобы в Сибири формировали партизанские отряды! Для них это что-то новое. Группа советских войск в Сибири. Даже не так! Группа советских войск в Кемерово! Вот что это такое! Чую, что завтра же они в Лигу сексуальных меньшинств — ООН заявят, что СССР формирует новые войска для борьбы с их подводными верблюдами. Так что, товарища курсанты, давайте не подведем нашу партию и правительство, чтобы, когда рассветет, американский шпионский спутник сделал контрольное фото, и там потенциальный противник увидел не стадо боевых слонов, адаптированных к тяжелым климатическим условиям, а нормальных курсантов. Всем все понятно?
— Так точно!
— Разрешите после отбоя продолжить оборудование формы! — кто-то крикнул из строя.
— Нет, товарищи курсанты! — слово взял Вертков. — Мы должны, соблюдать распорядок дня, утвержденный приказом начальника училища. Но разрешаю после часа здорового курсантского сна продолжить подшиваться. При этом сосредоточиться возле дневального. Вернее возле лампочки, что висит над ним. Записываться у дневального. Чтобы когда дежурный по батальону пойдет вас считать по головам, ногам и иным конечностям, знать где, кто и пофамильно находится.
— А зачем считать по головам и ногам? — вопрос из задних рядов строя.
— Чтобы количество голов и ног совпало, — съерничал Тропин — А то будет бардак, когда не совпадет количество. Не порядок! О! — и для важности поднял указательный палец.
Провели вечернюю поверку. Умылись, разошлись по палаткам. Одна палатка — одно отделение — восемь человек. Взвод — три палатки. Рота — двенадцать палаток.
В нашей палатке не было фонаря.
— Ну что, спать? — я начал раздеваться — У кого будильник есть?
— Я у дневального записался, — Олег Пинькин.
— Себя, небось, только?
— Нет. Всю палатку.
— Молодец, Пинькин!
— Главное чтобы он разбудил, а не забыл.
— Наших в наряде нет. Остальные могут и забыть.
— Еще гладиться надо.
— Проспим, потом утюг будем до самого обеда ждать.
— Ничего. Успеем погладиться, — Максим Пономарев («Макс» он же «Пономарь») и вытащил утюг.
— Спер?
— Хорошо приладил.
— А шухера не будет?
— Никто не видел?
— Никто не видел, кроме Пашки Филиппенко («Филипп») из четвертого взвода.
— Вроде, нормальный парень. Не должен заложить.
— Не заложит. Он второй утюг прихватил.
Палатка грохнула от смеха. На весь батальон осталось всего два утюга, и нет гарантии, что их тоже не увели. Два утюга точно в нашей роте.
Даже если в случае не разбудят нас, то минимум половина батальона будет не выглаженная. Что уже само по себе приятно. Не только тебя одного драть будут, а всех. А когда всех — то, значит, никого. Никому не обидно. Все дураки, а не ты один.
Я коснулся только подушки, как тут же вырубился.
Когда был студентом, то казалось, что хронический недосып бывает лишь во время сессии. Все остальное время можешь спать. Даже если прогулял занятия, то можешь сварганить липовый больничный и оправдаться. Я делал еще мудрее. Сдавал кровь. В день сдачи крови можешь не учиться, плюс еще один берешь, когда захочешь. За одну сдачу крови я мог спокойно перекрывать два дня. Сдавать можно не чаще, чем раз в две недели. Я так пристрастился к этому делу, что уже по истечении двух недель чувствовал какой-то дискомфорт. Хотелось сдать кровь. Плюс бесплатная еда для доноров. Ешь перед сдачей крови. Масло, шоколад, печенье, сладкий чай. Так все стояло на столике, медицинский персонал рассчитывал, что донор слопает печенюшку и пойдет сдавать кровь.
Наверное, так оно и было, пока студенты не надыбали такую кормушку. Мы бессовестно сжирали все, что было на столе и бесстыдно требовали добавки, порой просто заглядывали и воровали пачку — другую печенья.
Морально ощущал себя спасителем чей-то жизни. Плюс ко всему после сдачи крови реально увеличивалась потенция. Мужская сила. Член половой не просто стоял, а бил по голове. Девушкам тоже это нравилось…
А после сдачи выдавали талон на бесплатный обед в столовой. Мы покупали бутылку водки, чаще — вина (надо же было компенсировать потери гемоглобина) и под бесплатный комплексный обед уминали все, что полагалось. А потом спать.
Здесь же все было несколько иначе. Спать хотелось всегда и везде. Оттого часто все были злые, раздражительные. И если выдавалась малейшая возможность, то засыпали все и везде. Пусть даже это было пять минут, но все использовали для сна. Сон, равно как и еда — это святое! Жрать тоже хотелось всегда. Ну, не считая мыслей о женщинах. Здесь и без сдачи крови хотелось тесного общения с девчонками. И неважно симпатичная она или же крокодилица… Но девушек мы видели лишь во сне.
Если в институте девчонок было много. С любой можно было познакомиться. Перекинуться парой фраз, пообедать, поужинать, сходить в кино, а часто и предаться любовным утехам.
В первые же дни абитуриентства нас просветили старшие товарищи, что секс у курсанта младших курсов бывает как Новый Год. Но Новый Год — чаще.
И поэтому я натянул одеяло на голову и уснул. Одеяло на голову — так теплее. Август в Сибири — уже холодно. По утрам на траве иней. В обед — жара — загорай, а ночью можно холодильник отключать — мясо не испортится.
— Эй, второе отделение, подъем! — послышался приглушенный голос дневального.
— А?
— Что? Вставать?
— Вставайте подшиваться!
— Спасибо, что не забыл разбудить.
— Парни, вы утюг не брали?
— Нет, а что спиздили?
— Ну, какие-то гады утащили. Все ходят, спрашивают. Грозятся старшину поднять.
— Ну, поднимут, и что? Он выдаст новый утюг или родит его, или сыскной собакой спаниелем будет работать?
— Ага. Нюхай, старшина, ищи, след! След! След! Плохая собака! В будку, старшина!
— Надо будет собаку назвать старшиной.
— Лучше свиньей, как в анекдоте, приедешь в отпуск — зарежешь!
— Как будто это мы утащили. Вон в других ротах пусть ищут.
— Говорят, что наши, мол, мы всех ближе к бытовке.
— Не ссы. Пройдет строевой смотр, вернут утюги.
— Да хоть к сдаче наряда нашлись, а то хрен сменюсь. Фиг на этот строевой смотр, я на него не иду.
— Пусть с получки высчитывают.