Постепенно пасека Галбеца выросла до сорока ульев. В этом помог ему Усатый Шарап, понимая выгоду такого дела. Пчелы не только дадут мед, но и помогут в опылении сада, в улучшении плодоношения.
У Галбеца был мед разных сортов — розовый, вишневый, первоцветовый, шиповниковый, грушевый и яблоневый. Он просто приучал ту или иную пчелиную семью летать к одним и тем же цветам.
Удивительные истории рассказывает Галбец о своих пчелах и любит, когда его слушают. Люди даже говорят, что Галбец и за десятью горами узнает свою пчелу, взглянув на ее брюшко.
3Хасбулат с хутора Кара-Махи все-таки отыскал газету для Сибхат Карчиги. В ней действительно писали о двух капсулах с одной и той же фамилией Г. Акбаров. Да, это были ее сыновья-близнецы Гасан и Гусейн. Как радовалась Сибхат этой старой газете, будто живыми ее сыновья вернулись…
У Сибхат еще оставались три солдатских письма. Она решила, прежде чем ехать в то место, где похоронены ее сыновья, найти в райцентре людей из аулов, в какие адресованы письма, и попросить, чтоб они доставили их. В райцентре как раз проходило совещание животноводов. Сибхат Карчига отдала два письма, а третье все еще держала в руке.
— Из Анчи-Бачила никого нет? — спрашивала она всех в фойе Дворца культуры.
— Как же, как же, был здесь сам Усатый Шарап, в президиуме сидел. Да вот он.
Шарап стоял в толпе, окруженный возбужденными, веселыми людьми. И сам весь сиял. Он первым протянул ей руку:
— Как живешь, Сибхат?
— Неплохо, уважаемый Шарап, не жалуюсь.
— Да ты никогда и не жаловалась. Но как же с сыновьями? Я слышал, ты всех расспрашивала о них…
— Да и не зря, уважаемый Шарап. Я знаю место, где они погибли. Вот и собралась ехать туда. Они похоронены в Карелии, это в газете написано, в каком-то Лахтенпохском районе. У меня к тебе просьба…
— Пожалуйста, пожалуйста, всем, чем могу, я рад тебе помочь, — с готовностью заулыбался Шарап.
— Ты знаешь такого… — Она посмотрела на письмо. — Алибеков Галбец?
— Как же не знать Галбеца! Это мой спаситель. Он меня на ноги поднял с моим колхозом. Что, ему письмо?
— Да. Это давнее письмо. Еще фронтовое.
— Фронтовое? — Шарап взял письмо.
— Пожалуйста, передайте его адресату.
— Обязательно передам, обязательно. — И Шарап сунул письмо в карман.
После перерыва, сидя в президиуме, он вспомнил о письме, достал его, повертел, раскрыл и стал читать, даже не подумав, хорошо ли это.
«Здравствуйте, уважаемые Галбец и Заза!
Я бы назвала вас отцом и матерью, но не смею, потому что вы меня не знаете. Да и ваш сын, мой муж Хаджи-Мурат, видно, не написал вам обо мне ничего. Он боялся, что вы не поймете и не одобрите такой его шаг, он говорил, что у вас в горах насчет этого очень строго. Мы полюбили друг друга, и ничего с этим нельзя было поделать. Я познакомилась с вашим сыном на границе, он был политруком, а я работала медсестрой в гарнизоне. Мы собирались сыграть здесь свадьбу, а затем приехать к вам, но судьба решила все по-своему. На второй день войны, в районе Броды, мой муж, ваш сын Хаджи-Мурат Алибеков, погиб. Он похоронен в братской могиле на опушке леса у реки Стырь. Нам пришлось отступать. И вскоре меня уволили из армии по случаю того, что я должна была родить. И родила я сына уже в оккупированной немцами деревне неподалеку от Калуги. Покойный муж мой, ваш сын, хотел, если родится мальчик, назвать его именем дедушки — Алибеком. Но вы простите меня, я не могла так назвать его, я очень любила вашего сына и дала ребенку имя Хаджи-Мурат. Живу я у доброй хозяйки, правда, страшно видеть на нашей земле, на фоне нашего белого снега, эти серые мундиры вражеских солдат. Не знаю, что дальше с нами будет. Пишу это письмо в надежде передать добрым людям. К моей хозяйке, у которой я живу, вернее скрываюсь, ходят такие люди. Очень хочется, чтоб письмо попало к вам, чтоб вы знали о судьбе вашего сына Алибекова Хаджи-Мурата и о том, что у вас есть внук Алибеков Хаджи-Мурат. Как хочется вырваться отсюда и приехать с сыном к вам, даже если вы не примете и выгоните меня, я все равно приеду. Если со мной случится беда, то хозяйка знает, что у меня в Саранске живет мать, и она постарается сына моего переправить к ней.
С пожеланиями доброго здоровья жена вашего сына и мать вашего внука Наташа Алибекова».
Усатый Шарап, еле дождавшись перерыва, выскочил на улицу, провел по лицу ладонью и крутнул усы. Первая мысль была: немедля ехать к Галбецу. Это такая весть, это такая радость!.. Но потом Шарап призадумался: «Нет, так нельзя. Старик забеспокоится, засуетится. А вдруг там никого нет в живых? Конечно, пока ничего старикам не надо говорить, надо разузнать, написать письма, разослать телеграммы в Калугу и в Саранск». Шарап перечитал письмо. «Сколько же ему сейчас?.. Родился в сорок первом… Больше тридцати лет. Это уже мужчина. Алибеков Хаджи-Мурат Хаджи-Муратович, так получается… Найдись, только найдись, сынок… Ты обрадуешь стариков, так обрадуешь, что словами не сказать. — И вдруг спохватился Шарап: — Зачем письма, зачем телеграммы? Я давно не знаю, что такое отпуск, отдохнуть я должен когда-нибудь, давно никуда не ездил… Калуга, Саранск, все через Москву, а я в Москве давно не был. Решено. Ай да Усатый Шарап!» И, похвалив себя за мудрое решение, он пошел к машине.
Перед отъездом Усатый Шарап навестил стариков в Галбецла-Юрт. Как обычно, Заза налила ему чай с медом из цветов шиповника, с таким ароматным медом, будто это не мед, а законсервированный аромат наших гор. Они сидели у большого открытого окна — Галбеца и Зазу председатель давно переселил в две светлые комнаты на нижнем этаже еще недостроенного дома отдыха.
— При мне в район звонили, уважаемый Галбец. Кинохроника должна приехать, собираются вас снимать. — Усатый Шарап говорил правду, но эта правда ему была нужна, чтоб спросить: — А у вас фотографии не сохранились?
— Чьи?
— Ваши.
Заза принесла альбом, протянула его Шарапу.
Фотографий было не так уж много. Вот сам Галбец в молодости, в черкеске с газырями, рука — на кинжале. Вот его невеста Заза, красавица, смотрит в объектив. Вот Галбец с друзьями. А вот и Хаджи-Мурат — в военной форме, подтянутый, стройный, с орлиным взглядом зорких глаз. Задумчиво смотрел Галбец на фото своего сына.
— Хороший альбом, — сказал наконец Шарап. — Вы его покажите, когда приедут хроникеры. Спасибо вам за чай. Мне уже пора, я еду в отпуск впервые за долгие годы. Если что вам нужно — буду рад оказаться полезным…
— Спасибо, Шарап, да прибавится тебе здоровья. Доброго тебе отдыха.
— И вам — доброго здоровья! — Шарап вышел из дома, сел в машину и, лихо развернувшись, отъехал.
А фотографию Хаджи-Мурата он украдкой положил в карман, чтобы показать, если будет нужно. Да и сын его должен походить на отца!
…В таких городах, как Калуга, фамилия Алибеков не такая уж частая, конечно, и поэтому проверить в Горсправке и в архиве большого труда не составило. Сына Хаджи-Мурата в Калуге не было. Но Наташа ведь писала, что живет в деревне недалеко от Калуги, Шарап расспросил об этих близлежащих деревушках. Три из них в годы войны были разрушены и сожжены, а жители перебрались либо в Калугу, либо в маленькие городки.
На всякий случай Шарап съездил в эти маленькие городки — в Мещерск, Жиздру, Юхнов, побывал на станции Тихонова Пустынь.
Здесь, на этой станции, его свели со старухой Дарьей Митрофановной, которая в годы войны прятала у себя какую-то женщину, жену комиссара. Эта старуха, полуслепая уже и полуглухая, действительно скрывала у себя жену командира, но это была, к сожалению, не Наташа Алибекова, и никакого ребенка у той женщины не было.
Как рассказывала Дарья Митрофановна, за той женщиной ночью явились люди в плащ-палатках и забрали ее с собой, поблагодарив хозяйку. Больше ничего она не помнила, кроме того, что ту женщину звали не Наташей, а Татьяной и что, по ее рассказам, она жила до войны в Москве.
Расстроенный тщетными поисками Шарап взял билет до Саранска.
Что ж, Саранск так Саранск. Хотя надежд теперь было очень мало. «Ему, если он жив, сейчас больше тридцати лет, — думал Шарап, сидя в купе у окна, глядя на проносящиеся мимо перелески. — Среднюю школу он окончил более десяти лет назад… Надо обойти все школы». И вдруг мелькнула мысль: «А что, если ему изменили фамилию?.. Плохо, плохо. Неужели не придется мне порадовать стариков?»
Шарап пошел в вагон-ресторан. За столом разговорился с соседом, инженером, который возвращался на свой гигантский завод в город Тольятти. В общем, слово за словом, познакомились, и Шарап рассказал соседу, зачем он пустился в путь-дорогу.
— Очень хочется порадовать стариков, Сергей Алексеевич.
— Доброе это дело. Алибеков, Алибеков… — повторил про себя инженер. — С такой фамилией у нас в управлении завода один человек работает.
— На вашем заводе должно быть много разных людей из самых разных мест. Алибеков у нас распространенная фамилия. А ты сам его видел?
— Да, конечно.
Шарап достал фотографию Хаджи-Мурата, показал,
— Прошу тебя, Сергей Алексеевич, вглядись — есть какое-нибудь сходство?
— Это же довоенная форма. А наш Алибеков — молодой.
— Это отец его.
— Нет, наш больше на узбека или туркмена смахивает… А может, это он на мать похож?
— Но у того, кого я ищу, русская мать.
— В общем, желаю удачи в Саранске, но если что — приезжай в Тольятти. Чем черт не шутит, вдруг наш Алибеков окажется тем самым!..
В Саранске десятки школ, и чтоб обойти их, требовалось время, поэтому Шарап остановился в гостинице.
Он выписал адреса всех школ. Утром уходил, а вечером, возвращаясь, вычеркивал адреса, по которым побывал. И так пять дней подряд. Осталось всего три школы. Шарап уже потерял всякую надежду.
Он пошел на вокзал, взял билет на завтра, прошелся по магазинам, купил кое-что для своих детей. Вернувшись в гостиничный номер, выпил холодного пива и прилег отдохнуть. В этот момент кто-то постучал в дверь.
— Входите! — крикнул Шарап, поднимаясь.
Дверь открылась, и и комнату вошел невысокий человек в очках, с тонким лицом и небольшой бородкой, с совершенно седой шевелюрой. В руке он держал шляпу и плащ.
— Простите, это вы товарищ из Дагестана? — спросил гость.
— Да, да, прошу вас, садитесь. — Шарап придвинул гостю кресло.
— Дело в том, что я учитель. Я слышал, что вы приходили в нашу школу, узнавали об одном бывшем ученике и оставили свой адрес…
— Да, да, я спрашивал об Алибекове, — подтвердил Шарап.
— Такой фамилии я не помню. Но когда я услышал о вашем визите, я подумал о другом мальчике…
— Так, так, я вас слушаю. — И Шарап засуетился. — Что вы пьете?
— Ничего, представьте себе. Никогда не пил.
— Пожалуйста, попробуйте яблоко. Это из нашего сада, что посадил и вырастил дедушка того, кого я ищу…
— Яблоко съем с удовольствием, спасибо. Обнадеживать вас ничем не могу, просто хочу поделиться своими догадками. Понимаете, в чем дело… Это был необыкновенный ученик, усердный и способный. В алгебре и в геометрии подобного я в своей практике не встречал…
— А как фамилия его?
— Видите ли, я очень сожалею, что ему не дали завершить учебу в нашей школе. Только восемь классов и окончил… А как я им гордился!
— А фамилия его, фамилия?!
— Никаноров.
— Но простите, я ведь расспрашивал об Алибекове, а не о Никанорове!
— Марат Никаноров. Какой был ученик… — вздохнул гость.
— К чему вы мне это рассказываете?
— Как же… А вы знаете, он был круглый сирота?
— Ну и что?
— Как — ну и что? Он не был похож на русского, я тогда предполагал, что в нем течет греческая кровь. Он был смуглый, черноглазый, черноволосый… И вот однажды, когда я спросил, почему ему дали имя Марат, он сказал, что он вовсе не Марат, а Мурат.
— Ну и что?
— Как бы у вас сокращенно произносили имя Хаджи-Мурат? Вы же не будете к мальчику обращаться: «Хаджи-Мурат!»
— У нас, дорогой человек, имя не сокращают.
— Это у вас, а у нас…
— Постойте, постойте… — смекнул Шарап. — Значит, Хаджи-Мурат — это Мурат, а Мурат записали как Марат. Это хотите сказать?
— Именно.
— Да, но куда он уехал?
— Вот этого я не знаю. Я же говорю, он был сирота, ни отца у него не было, ни матери. Его воспитала бабушка. Да, да, пойдемте…
— Куда?
— Он уехал с бабушкой, а у нее был брат — может быть, он знает…
Этот математик оказался удивительным человеком. Целый день вместе с Шарапом он искал Никанорова Аркадия Тимофеевича.
— Да, — подтвердил Никаноров, — Марат живет сейчас в Москве. Сестра моя, его бабушка, два года как умерла. А Марат женат, у него сын и дочь. Вот адрес…
Шарап записал адрес и спросил:
— Он был сирота?
— Сирота. Отец погиб в самом начале войны, мать расстреляли немцы.
— Как ее звали?
— Наталья.
— Наталья? — повторил взволнованный Шарап. — Разве не Наташа?
— Наталья, Наташа — это все равно.
— Это он!
— Кто?
— Сын Наташи. Вот у меня ее письмо.
Взял Аркадий Тимофеевич письмо, прочитал его, потом поглядел на Шарапа долгим взглядом.
— Да, это ее письмо, — проговорил он наконец. — О гибели Наташи рассказала женщина, которая привезла Марата. Это было уже после войны.
— А вы, почтенный, точно помните, что его звали Марат, а не Мурат? — Шарап вытер пот со лба.
— Если совсем точно — его звали Хаджи-Мурат. Но — русская бабушка, а внук вдруг — Хаджи-Мурат! Это я ей подсказал: «Если хочешь усыновить — дай ему христианское имя».
— Спасибо! — Шарап пожал руку растерянному старику. — У нас в Дагестане, в нашем ауле… — Он быстро написал адрес. — Вот, в этом ауле есть теперь ваши родственники, понимаете? Да, да, отец и мать мужа Наташи. Будут очень рады, если приедете в гости!
Выехал Усатый Шарап из Саранска окрыленный. И в Москве он сразу пришел к Марату домой.
Это был темноволосый красивый человек с тонким лицом. Смотрел он поначалу на Усатого Шарапа недоверчиво и настороженно. Однако когда Шарап показал ему письмо матери и фотографию отца, он заговорил стремительно, еле сдерживая волнение:
— Да, да, отца моего звали Хаджи-Мурат, и меня зовут Хаджи-Мурат Алибеков, об этом мне говорила женщина, которая меня спасла и воспитывала до восьми лет. И в первом классе я учился под фамилией отца, а потом, у бабушки, переписали…
— Дорогие! — уже кричал Хаджи-Мурату и его жене Шарап. — Поехали! Все вместе, с детьми! Старики будут очень рады! Они думают, что у них род кончается, они же не знают, что у них есть продолжатели рода! Есть внук, есть жена внука, есть правнук и правнучка! Вот переодеть тебя, сынок, в форму такую, что была у отца, так твой дедушка кинется к тебе: «Сынок, ты вернулся! Сын мой, долго же заставил ты нас ждать!» И что ты ему скажешь?
— «Я внук твой, деда, внук! Отец погиб на войне».
— Правильно. Так ты и скажешь, а потом все объясним… Будет праздник у стариков, большой праздник, дети!
По пути домой Усатый Шарап представлял себе великую, нежданную радость старика Галбеца и его жены Зазы. И все повторял в душе: «Нет, не кончился род почтенного Галбеца. Есть на земле кому продолжить род хороших, добрых людей!»
Глава седьмая
1Вчера ночью ушел из жизни Уста Хаджи-Ибрем, дядя красавицы Уму-Гани. Добрый был человек, Уму-Гани его называла отцом. Долгой да будет память о нем на земле! Недаром он заслужил приставку к своему имени — Уста, что значит — мастер.
Да, Хаджи-Ибрем был хороший мастер, тонкий мастер — отпрыск знаменитого рода, который еще в древности восхищал Восток своим искусством. Говорят, некогда персидский шах, прослышав о славе мастеров Зирех-Герана (Кубачи), собрал своих златокузнецов и повелел им осрамить хваленых кубачинцев. Придворные мастера персидского шаха снарядили к кубачинцам гонца с тонкой — тоньше, чем шелковая волосинка, — золотой струной на небесно-голубом платочке и велели передать кубачинцам: «Попробуйте вытянуть такую струну и пришлите нам или хотя бы нашим внукам». Через некоторое время мастера Зирех-Герава прислали своего гонца к персидскому шаху. Когда шах увидел на небесно-голубом платочке ту же самую струну, то, воздев руки к потолку дворца, воскликнул:
— О аллах, будь свидетелем! Кто отныне посмеет утверждать, что в мире есть лучшие мастера, чем мои!
Но торжествовал шах только до тех пор, пока струна попала в руки придворного ювелира. В увеличительное стекло тот увидел, что струна просверлена насквозь. А в отверстие была продета тончайшая нить, на которой сплетались узором слова: «Уважаемый шах, из таких струн мы обычно делаем трубы».
Вот и говорят, что одним из потомков тех мастеров был Хаджи-Ибрем. Он считался непревзойденным эмальером. Например, его декоративный столик, покрытый яркой кавказской эмалью, стоит в музее и восхищает посетителей — такое можно представить себе разве что в волшебных кладах Аладдина или Синдбада-Морехода. А в филиграни Хаджи-Ибрем достиг такого совершенства, что некий иностранец, увидевший его изделия, воскликнул:
— Подобного я не видел нигде, хотя и объездил многие страны! Изделия мастеров в ювелирном ряду на базаре Хан-Халил в Каире — жалкие погремушки по сравнению с этими…
Однако большим достоинством Хаджи-Ибрема было и то, что он щедро делился своим умением, своим опытом с подмастерьями и учениками. И самым любимым его учеником был юноша Абдул-Гапур из рода Баталхала, которого он рекомендовал в Академию художеств в Тбилиси. Обращаясь к почтенным сельчанам, Хаджи-Ибрем всегда говорил: «Помяните мое слово: этот юноша будет гордостью аула!»