— Он спросил — мы и говорим, — ответили люди. — Мы не о личном говорим! Вдоль пахал — просто след, добавь поперек — будет пашня.
— Почтенные, я во всем разберусь, даю вам слово, — обещал Сурхай. — Невозможно везде поспеть. Думаю, ваш депутат зайдет ко мне со всеми этими вопросами…
— Идемте, товарищ Сурхаев, — тянет его за руказ Ника-Рабадан.
Председатель сельсовета — мужчина видный, с пышными усами, отец двенадцати детей, всегда приветливый и смешливый. О нем, кстати, рассказывают, в ауле веселые притчи. Говорят, заметил Ника-Рабадан, что жена очищает его карманы от денег. Первый раз промолчал, второй, а на третий попросил жену принести острый нож. Жена принесла нож, и он при ней стал выворачивать карманы и срезагь их острым ножом.
— Что ты делаешь, муж мой? — удивилась жена.
А он, говорят, отвечает ей:
— А зачем мне карманы, в которых ничего не держится?..
Так вот, тянет за рукав председателя исполкома Ника-Рабадан:
— Идемте, Сурхай!
А Сурхай ему:
— Спасибо, Ника-Рабадан, прости, я не к тебе.
И, удивив всех, подходит к Нур-Махамаду:
— Я приехал к вам, почтенный Нур-Махамад.
Тот даже подумал сначала, что ослышался. По привычке снял очки, протер их, снова надел, всмотрелся в председателя райисполкома, прищурив глаза и наклонив голову к левому плечу.
— Ко мне? — удивленно переспросил Нур-Махамад. — Это зачем же?
Кто-то заметил:
— Ну что ты, Нур-Махамад! Не будь диким огурцом, к тебе прикоснуться нельзя — выстреливаешь!
— Да нет, это я так, — быстро поправился Нур-Махамад. — Пожалуйста, для гостя у меня всегда открыты двери! — Он подозвал мальчика, дал ему денег и на ухо сказал, чтобы тот мигом сбегал в магазин и взял у завмага Патимат что надо. Другого мальчика послал в школу за женой: пусть немедля идет домой,
Сурхай пригласил его сесть в машину. И хотя Нур-Махамад стал возражать — мол, сакля его близко, можно и пешком пройти, — председатель райисполкома настоял на своем.
Люди смотрели вслед машине и молчали — не могли объяснить себе случившегося. Потом заговорили все разом. Некоторые сразу предположили, что дело тут касается прошлого: ведь отец председателя райисполкома был лучшим другом Нур-Махамада. Правильно Сурхай делает, что не забывает друзей отца. Подумаешь, что-то там было до войны у Нур-Махамада, безгрешных нет. Давно пора вернуть ему доброе имя, он это своим трудом заслужил.
3Нур-Махамад тоже терялся в догадках, хотя в машине Сурхай не раз повторял:
— Я приехал проведать тебя, дорогой Нур-Махамад! Посмотреть, как ты живешь.
Но всем известно, что так просто председатель райисполкома не заходит к каждому…
Сакля у Нур-Махамада была старая. У всех в ауле сакли перестроены, у некоторых — новые, но у Нур-Махамада не было средств да и желания возиться со строительством. Зато внутри сакли — чистота и уют, и хозяин мог не стесняться любого гостя. Нур-Махамад повел Сурхая и Курбана в гостиную комнату, где все располагало к доброй беседе. Он разложил на тахте подушки, усадил гостей, а сам принялся разжигать огонь в камине.
— Вот так я и живу со своей Клавой Михайловной, в ней вся моя жизнь, дорогие гости. Не будь ее, я бы давно захирел, как пень старого дерева.
Хозяин засуетился, раскладывая перед гостями угощение. Мальчик принес из магазина бутылку зубровки, которую здесь называют «один бык, два рога», а для себя Нур-Махамад поставил графин с красным сухим вином.
— Простите, я крепкого никогда не пил, даже на войне. Люблю красное вино… Прошу вас, угощайтесь, жена придет — хинкал добрый приготовит. Зарезал бы барана, по у меня нет такой возможности, так что не обессудьте.
— Это все лишнее… Ты скажи мне, Нур-Махамад, — проговорил Сурхай, принимая из рук хозяина рюмочку зубровки, — знал ты моего отца?
— Отца твоего? — повторил Нур-Махамад и пристально посмотрел на гостя. — Али-Булат был моим другом!..
— А он пил?
Налил Нур-Махамад из графина вино в фужер, поставил перед собой, протер платком очки, потом глаза.
— Да будет долгой о нем память — нет, и капли в рот не брал… Кушайте, дорогие гости.
Хлеб был черствый, брынза соленая, долго приходилось жевать, чтобы проглотить, и Сурхай попросил воды. Нур-Махамад принес кувшин с айраном — лучший напиток!..
Наступила вдруг тяжкая тишина. Неловко было хозяину, не знал он, как быть. «Чего хочет этот человек, зачем он здесь?!» — спрашивал Нур-Махамад мысленно. И не выдержал, нарушил эту затянувшуюся паузу:
— Вот что, сынок, не томи мою душу. Скажи, зачем приехал ко мне, что случилось?
— Ничего не случилось. А что могло случиться?..
— Не верю. Ты что-то недоговариваешь. Скажи мне откровенно, дорогой председатель, ты вчера вечером вспоминал обо мне?!
— Да. — Брови председателя райисполкома взметнулись вверх, он был удивлен и растерян.
— Я со вчерашнего вечера чувствовал — кто-то обо мне думает! Сегодня даже на гудекане про это сказал… И по какому же случаю, председатель, вспомнил ты обо мне?
— Так ты хорошо знал моего отца? — уклонился от ответа Сурхай.
— Что значит — хорошо? Мы с юношеских лет делили с ним радости и печали, клятвой сроднились…
— Почтенный Нур-Махамад, ты мне скажи — честный человек был мой отец?
— Если бы мне сказали, выбери себе на земле трех друзей — в их числе оказался бы Али-Булат, сынок. Если бы сказали: выбери двух — и в их числе был бы твой отец. А если бы сказали: можешь иметь только одного — я выбрал бы Али-Булата… А что тебя тревожит, сынок? Или кто-нибудь хочет оклеветать его имя?!
— Нет, не то…
— Ты, сынок, можешь на меня положиться. Кому надо это сказать или написать — скажи, перед кем мне отстоять честь и достоинство Али-Булата, я готов. Тысяча чертей!
Вдруг все обиды и горечь всплыли в нем.
— Ты не думай, — крикнул Нур-Махамад, — если я когда-то сидел в тюрьме, если на мне черное пятно, то, значит, потерял совесть… Нет! Моя совесть чиста, да, да, чиста моя совесть!.. — Нур-Махамад взял себя в руки. — Я не менял на перекрестках своих убеждений, — сказал он тихо, — и не меняю своего мнения о человеке, который был моим другом, который жизнь отдал на войне…
— Простите меня, Нур-Махамад. — Председатель райисполкома решил, что разговор надо кончать. — За твое здоровье, отец, прости, что потревожил тебя.
— А ты скажи мне, председатель, зачем я понадобился?
— Я же говорю: решил проведать друга отца.
— Ах, друга отца? Странно, почему же теперь, а не пятнадцать, не двадцать лет назад?
— Считают, зрелость к человеку приходит после сорока. — Сурхай улыбнулся неловко.
— Да, жизнь делает людей мудрее. Но вот ты уедешь, а сельчане будут спрашивать: зачем, мол, к тебе вдруг пожаловал председатель райисполкома, что ему от тебя нужно было? А я им отвечу: так, мол, просто проведать, поговорить. И они, думаешь, поверят? Нет, не поверят, так же, как и я не верю.
— А ты скажи, что я приехал заказать хорошую железную печь. В районе все знают, что ты самый лучший мастер…
— Тебе нужна печь? — усмехнулся Нур-Махамад. — Как мельнику — седые усы. Но печь я сделаю, сынок. Сейчас материал поступил хороший, даже медные пластинки получили, для украшений. Будет тебе печь. Через месяц привезу.
— Зачем же, я сам приеду! Спасибо, Нур-Махамад. — Председатель райисполкома поднялся. — Если будешь в райцентре и не зайдешь ко мне домой — очень обижусь. Да, я скоро еду в город. Тебе ничего не нужно?
— В город? Это хорошо, сынок, есть у меня одна просьба. Пожалуйста, привези мне очки. — Нур-Махамад вытащил из бумажника желтый, продолговатый листочек. — По этому рецепту, плюс два семьдесят пять… Вот и деньги — семь рублей, чтоб оправа была хорошая.
— Ладно, уважаемый Нур-Махамад. Ну, спасибо за хлеб-соль…
— Да что там! Подождали бы, вот-вот жена должна вернуться.
— Мы еще попробуем ее угощение. До свиданья, Нур-Махамад!
— Доброго вам пути. Тысяча чертей! А все-таки мне приятно, что ты приехал, сынок, хотя я и не знаю зачем.
Из аула они сразу поехали в город, чему немало удивился Курбан. Сурхай сказал, что ему надо быть в Совете Министров, посоветоваться по очень важному для него лично вопросу…
4Один за другим входили в кабинет председателя райисполкома депутаты райсовета. Возбужденно переговаривались между собой, делились новостями.
Самой радостной вестью было присвоение передовому чабану их района звания Героя Социалистического Труда. У всех в руках была свежая газета с портретом улыбающегося горца в папахе и в галстуке. Галстук, видно, ему одолжил фоторепортер.
Депутаты и работники райисполкома поздравляли друг друга с таким успехом. Но герой отсутствовал — значит, не по этому поводу их собрали?..
В десять часов пробили стенные часы. Сурхай, поднявшись с места, достал из внутреннего кармана пиджака письмо-треугольник, солдатское пожелтевшее письмо.
— Товарищи, прошу простить меня, — сказал он. — Я позвал вас, чтобы посоветоваться с вами, как с друзьями… Дело в том, уважаемые, что я на днях получил письмо от своего отца…
Он оглядел присутствующих долгим взглядом. Все были удивлены — все знали, что отец Сурхая, Али-Булат, геройски погиб на фронте тридцать с лишним лет назад. Какое может быть письмо?!
Председатель райисполкома поспешил рассеять их недоумение:
— Вы только не подумайте, что мой отец объявился, воскрес из мертвых — нет, он погиб. Письмо написано раньше и пролежало в земле Буртау-Шурми все эти годы. Я должен был его получить, когда мне было четырнадцать лет, а получил сейчас, когда мне сорок четыре. Чтобы понять, почему я собрал вас, надо прочитать это письмо. Пожалуйста, Марьям…
Сурхай протянул солдатский треугольник женщине средних лет, секретарю райисполкома. Марьям взяла его, развернула две тетрадные страницы. В напряженной тишине будто из далекой дали зазвучали слова:
— «Здравствуйте, мои дорогие! Прими от меня самые добрые пожелания, мать моих детей, милая Шуайнат. Не доставляют ли тебе печали и тревоги дети, не беспокоит ли тебя твоя болезнь? Я знаю, трудно тебе, родная. Сейчас всем трудно. Но ты береги себя, обо мне не тревожьтесь. Я жив и здоров.
Привет тебе, мой старший сын Сурхай, надежда моя и гордость. Тебе вчера исполнилось четырнадцать лет, ты у меня уже мужчина. Столько лет было и мне, когда умер мой отец, твой дедушка, от пули англичан в Темиргое, и у меня было две сестры и младший брат, а у тебя сейчас два младших брата и сестра. Ты, сын мой, за старшего сейчас дома в семье, будь достойным этого, помоги матери в ее тяжелой и трудной жизни. В день твоего рождения я дарю тебе свою папаху, сын мой, носи ее с честью, совесть твоя да будет чистая, как роса.
Сын мой, нет ничего тяжелее для человека, чем испытывать угрызения совести, как это происходит сейчас со мной здесь, в этом сыром окопе.
Мне стыдно перед тобой, стыдно признаться, и вряд ли бы я признался, не будь этой бумаги. Но я это делаю сейчас, глядя смерти в глаза, я это делаю, чтобы предостеречь тебя от подобного позора. В одном случае в жизни я проявил малодушие, и это обернулось подлостью с моей стороны по отношению к честному, верному человеку. Я воспользовался его доверием и бессовестно обманул его.
Этот человек — Таимхала Нур-Махамад, человек, с которым я с детства делил нужду и черствый ломоть чурека… Мне было поручено перегнать скот по госпоставкам до приемного пункта, где работал Нур-Махамад. По пути, когда я остановился в Азизла-Иниц, мой спутник сбежал, угнав с собой двух коров и двенадцать овец.
Я был беден, откуда мне взять такое добро? Я перепугался. И я очень боялся, что Нур-Махамад не примет скот с такой потерей, но он оказался в добром настроении и, не посчитав, велел направить скот прямо в загон.
Я срочно вернулся в аул в надежде продать саклю и собрать деньги, чтоб купить скот и вернуть, но мать нашел больную, а за саклю не давали и половины нужных денег. Думал, как-нибудь обойдется, у Нур-Махамада такой авторитет…
Тысяча смертей на мою голову, что я оказался таким слабым и ничтожным — какой позор! Возможно, сын мой, следствие еще не окончилось, ты отнеси это письмо к следователю. Пусть снимут вину с невиновного. А как только закончится война, я сам предстану перед судом.
Прости, мой сын, прости ты своего отца. Если ты простишь, то никакие наказания мне не страшны. Да не коснется тебя позор мой. Прошу тебя, береги честь и совесть в чистоте даже при самых страшных бедах.
Сын мой, береги мать, береги братьев и сестричку. Прощайте, любимые мои.
Ваш отец Али-Булат».
Марьям закончила читать и сложила письмо. Все сидели, опустив головы. Один мял в руке кожаную кепку, другой чесал затылок.
Они думали: «Зачем об этом сейчас, какой смысл?.. А может быть, есть смысл, может быть, не надо забывать ничего в жизни, чтобы она была чище…»
Глава третья
1Трудную ношу взвалила на свои плечи Сибхат Карчига. Разве легко найти спустя тридцать с лишним лет человека, которому писал свое письмо солдат с фронта? Сколько перемен произошло в горах за эти годы!..
И еще думала иногда Сибхат: «А доставляю ли я радость людям? Хотят ли получить эти письма те, кому они адресованы? Ведь жизнь так изменилась… Нет, нет, они нужны, эти весточки, людям! Разве я не радовалась бы, если бы получила такую весточку от моих сыновей, от моих близнецов, хотя бы от одного из них? Счастьем бы для себя сочла!» Ведь куда только не писала, к кому только не обращалась Сибхат Карчига, все тщетно: она не знает, где погибли ее сыновья, в какой земле лежат. И муж Сибхат Карчиги погиб на войне. Многие знали ее мужа Османа, сильный был человек, один мог свалить быка, зарезать его и освежевать. Когда Кара Караев, герой гражданской войны, в сентябре сорок второго года бросил клич по горным аулам, собирая добровольцев для отдельного Дагестанского кавалерийского эскадрона, Осман одним из первых оседлал коня, снял со стены шашку и поехал в Буйнакск, где собирались добровольцы…
Разнося старые письма по разным аулам, Сибхат расспрашивала фронтовиков, не видели ли они, не встречали ли на войне ее сыновей, братьев-близнецов Гасана и Гусейна?.. Но никто их не встречал.
Однажды, направляясь в далекий аул Карацани, к очередному адресату, Сибхат Карчига остановилась на хуторе Кара-Махи, у пожилой супружеской четы. В очаге трещали дрова, хозяйка готовила чай, хозяин, Хасбулат, был занят своим делом: перебирал за письменным столом у окна какие-то бумаги. Большой стол — от стены до степы — был завален книгами и рукописями. Рабият — так звали хозяйку — объяснила: он составлял новый учебник родного языка для третьего класса. Как старому заслуженному учителю, ему доверили эту честь.
— Чай с медом — это очень вкусно, — улыбнулась хозяйке Сибхат.
— Пейте, пейте, в этом году мед хороший. Лето дождливое, цветов много… У меня тоже был сын, добрая женщина, ушел на войну и не вернулся. Ему и восемнадцати не было. Свидетельство о рождении переправил… Хасбулат, — зовет мужа старуха, — ну что ты, не слышишь, что ли, чай остывает!..
— Сейчас, сейчас. — Старик откладывает работу, моет руки, вытирает их полотенцем и садится на ковер. — И о чем же это у вас разговор?
— О сыновьях, добрый хозяин, о тех, кто не вернулся с войны… — говорит Сибхат, отхлебывая чай из пиалы.
— У тебя, говоришь, добрая гостья, сыновья были близнецы? — спрашивает Хасбулат.
— Да, Гасан и Гусейн.
— Гасан и Гусейн… — о чем-то задумавшись, повторяет Хасбулат.
— Я сама их путала, и они рады были дразнить меня, да и в школе учителям от них доставалось. Даже родинки на шее у них были одинаковые. В один день они родились, в один день я проводила их. Во всех армиях мира, говорили тогда, близнецов не разлучают, и их зачислили в одну часть. Все-таки вместе…
— Да, вместе, вместе… Я слушал твой рассказ, женщина, н невольно вспомнил… Прости, какую фамилию они носили?
— Моя фамилия Карчига, — насторожилась Сибхат. Неужели этот человек знает что-то? — Но они носили отцовскую — Акбаровы.
— Акбаровы… Акбаровы… — почесывая лоб, нахмурил брови старик. — Вот-вот, кажется, она…
— Вы были на войне?
— Нет, гостья, на войне я не был. Дай бог памяти, но я что-то такое читал то ли в газете, то ли в книге… Верно, верно, в газете, и запомнилась фамилия, она ведь редкая у нас.
— Да стану я жертвой за вас, добрый человек! — Сибхат пододвинула свою подушку ближе к хозяину. — Пожалуйста, вспомните, я так жду вестей!.. Что это за газета была?
— Вот этого я и не помню. Вроде какой-то экскаваторщик прокладывал магистраль где-то на Севере и обнаружил братскую могилу. Среди сохранившихся предметов нашли ложки и капсулы с полуистлевшими записками. Криминалисты после тщательного анализа смогли установить фамилии некоторых из погибших. И почему-то нашли две капсулы на одного и того же бойца — Г. Акбарова. По-моему, так. И вот я тогда подумал, почему тот, который писал об этом, и даже те криминалисты не сообразили, что это могли быть два брата-близнеца — Гасан и Гусейн! Я в сельсовете высказал такую догадку, и мне объяснили, что, мол, откуда в том северном краю знают, что у нас братьев-близнецов по обычаю называют Гасаном и Гусейном. И вот, добрая женщина, слушая твой рассказ, я и вспомнил об этом случае…
— Это они, да, да, добрые люди, это мои дети, мои сыновья, это моя кровь!.. — горько заплакала Сибхат, вытирая краем платка глаза.