Хуже всех досталось Сереже – вся голова, лицо, одежда в крови. «Ты как, дотянешь до дома?» «Нормально. Только жена с ума сойдет, дети еще… Папа приехал…»
Они нас обманули – умники и богачи. Нам, тысячам убогих, бедных и глупых сказали, что мы многого достойны. Что мы сможем сделать что-то великое или хотя бы что-то хорошее. Тем, кто поглупее – великое, тем, кто потрусливее – хотя бы хорошее. Разделили и овладели. Теперь они нас используют в своих целях, великих и осмысленных по-настоящему. Чтобы их таланты развивались, чтобы их сила росла. Умники и богачи.
А все осталось по старому, не нужно никаких иллюзий. Убогие созданы, чтобы страдать, бедные – чтобы трудиться и выживать. Это просто как раз-два-три. Больные созданы для болезней, сироты – для детских домов, пенсионеры – для старости, инвалиды – для мучений, нищие – для зависти, дураки – для смеха. Все одно и то же и очень просто, не надо мне ваших сказок и бредней, вытянутых неоткуда. Их все выдумали умники, у них – бизнес планы и ай-фоны, таланты и гранты, они посмеиваются над всеми вами, смотря как вы карабкаетесь и успокаиваете себя. Рая нет и не будет, забудьте эту хуйню.
Давайте представим мир по-новому – ничего нет. Вы – кусок живого мяса на этом скотном дворе, не умный, не талантливый, не богатый, не здоровый. Все эти определяющие параметры ведь заложены в вас от рождения, вы ничего не можете поделать с вашими генами, социальным положением родственников или вашим воспитанием в первые полтора года жизни, когда, собственно, формируется ваша личность. Ваши гены и история отечества уже таят в себе токсический заряд, который отравит вам всю последующую жизнь. Скажите спасибо еще, что не родились с заячьей губой или вовсе без рук и ног (а таких людей навалом, сами знаете). Этого несчастья вы уже избежали, Слава Богу. Теперь вашей основной задачей на всю оставшуюся жизнь, на самом деле, должно стать стремление избежать тех крайних ужасов боли и безумия, которые щедрая судьба раскидала повсюду на нашем пути. Именно это, а вовсе не построение лучшего мира, развитие талантов, самовыражение в науке и искусстве, достижение богатства и процветания. У вас нет и никогда не было ни умственных ни финансовых ресурсов для всего этого, это чушь. Сколько бы ты ни работал, твоим успехом будет только покупка Жигулей. Творчество? Все что ты можешь творить – это таких же тупиц как ты. Все, чего действительно надо добиться в жизни – это не стать бомжом, инвалидом, открытым сумасшедшим, умереть быстро и без мучений. «Смерть безболезну, непостыдну подай нам, Господи».
Но если посмотреть еще глубже, то ситуация становится еще более четкой и откровенной. Вот наша жизнь, ведь мы не можем просто сохранять середину, не болеть, не беднеть, не страдать. Дзэн благополучие у нас - всегда сквозь сжатые зубы. Мы болеем, нищаем, мы стареем, в конце концов, плюс, нас окружает негостеприимная природа и куча мудаков. Мы не можем оставаться в стороне от этого, как бы ни старались, рано или поздно нас посадят в тюрьму, у нас будет инсульт, простатит, нас постигнут и иные немощи. Нас будут увольнять, оскорблять, насиловать, бить, предавать, мучить дома, на работе, коллеги, родные, близкие, друзья, враги, животные… Перст судьбы будет беспрерывно давить нас, пока не раздавит совсем, и из нас не вылезут кишки.
Если ты нищий и убогий, единственное, что тебе остается делать – это ставить на кон все, что у тебя есть. Все, то, что мы творили все эти годы – это были большие ставки. Это верная стратегия, мальчики в странах третьего мира всасывают это понимание игры с молоком матери, лично я четко познал его в школе, из книги «Сокрытое в листве». Жизнь – как игра в очко и у тебя полная рука мусорных карт. В этой ситуации, самое правильное – идти ва-банк, ставить все. У тебя всегда остается последняя, не разменянная фишка – твоя жизнь, ты ставишь ее снова и снова, и противники пасуют, скидывают карты. Это верный путь выигрывать нормальный куш до поры до времени. Однажды, тебя поймают на блефе и убьют. Это случится непременно. Но, вообще говоря, если молиться каждый день, утром и вечером, можно продержаться в игре достаточно долго. Такая стратегия – самая верная партия для неудачников, у меня полно примеров.
Друг подарил мне ветровку, даже не подарил, а одолжил, на один выезд, чтобы я не смотрелся нище, как обычно. Это большая проблема, совершенно ничего не понимаю в одежде, донашиваю старые шмотки родственников, штопаю носки, выбрасываю ботинки только тогда, когда у них отваливается подошва. А тут надо было ехать на ответственный выезд в Минск, и мне приказали выглядеть более-менее. Так вот, мне выдали ветровку Даффер синего цвета, с капюшоном, в обтяжку, без карманов. На логотипе — 4 буквы «D», сложенные свастикой.
День победы. Ясная погода, печет солнце, ровные мостовые, как на дорогом кладбище или в древнем городе мертвых. Везде чисто, каменные громады, бетонное превосходство. Пятьдесят человек идут через весь центр, орут, шумят, смеются. Нервное оживление, эйфория обреченных, как мы любим. Весь город ненавидит нас, стены коммунистической столицы кружат вокруг нас кольцами, по проспектам шествуют счастливые семьи, дети показывают на нас пальцами в страхе. Машины ментов проносятся мимо, они уже бессильны противостоять тому, что произойдет через пару минут. Мы сворачиваем с проспекта в сторону стадиона, Лукашенко не готов к встрече буйных гостей. Спускаемся вниз по улице, впереди уже видны кассы.
Из-за угла, волна за волной, начинает хлестать поток хулиганья, там все, москвичи, люди из Бреста, местные, они хотели раз и навсегда распрощаться с нами. Толпа человек в 200 катится бесконечными валами на нас. Сзади я слышу как Коля орет: «Нам пиздец!» - это сигнал к наступлению. Федя бросается один в самую середину их рядов, мы — сразу за ним. Плотность такая, что нельзя размахнуться, я сцепляюсь с каким-то человеком, через секунду мы уже летим в черную пропасть. На дороге ремонт, везде развороченный асфальт, у фундамента дома вырыты глубокие котлованы. Обе толпы встречаются прямо над ними и первые ряды слоями устремляются в ад. Человек мечется и рвет на мне новенькую ветровку Даффер, мы не выпускаем друг друга из враждебных объятий, валимся в яму и не можем упасть на дно, будучи сплетены в клубок с еще десятком людей. Мы грызем друг друга, зависнув в яме вниз головой, над нами еще два слоя людей, которых Руслан и другие наши ребята втаптывают еще глубже, под нами, на самом дне бетонного колодца, Виктор, научный сотрудник биоинженерного института, схватил какого-то драчуна железной хваткой и выдавливает ему глаз. Минск сити, 2006.
Теперь Даффер снова на мне, я приехал сюда в единственной своей приличной куртке, хотя в ней теперь дыры не только от Минска, но и от Киева, и от Рязани... ребята дразнят меня за нее.
Мне уже давно видится эта картина, она у меня перед глазами, живет своей параллельной жизнью. Это не сон, я впервые представил ее вполне бодрствуя, она так сразу вошла в мое существование, легко, будто все само собой разумеется, будто я всю жизнь только и представлял ее. Теперь представляю, и правда, постоянно, и даже когда не думаю о ней, она, эта картина, живет параллельно со мной, во времени и вечности, как уже сказано выше.
Итак, это какая-то колоннада, вроде античной, везде арки и мраморные колонны, и, что очень важно, мраморный пол. Это библиотека, или древний храм, или дворец, или мэрия, какое-то монументальное здание, но давно покинутое и заброшенное. Как если бы все люди разом исчезли, заколотили сюда все входы и прокляли его. Теперь все тут в запустении, везде застарелая грязь, по ее контурам вдоль стен и вниз по лестницам видно, где текут ручейки дождевой воды, когда они спускаются по облупившимся сводам с обветшалой крыши. Старое, заброшенное, монументальное здание.
В одной из колоннад лежит на полу труп. Трупный запах плотно строит повсюду, очень сильный, настоявшийся в закрытом помещении. Так как повсюду камень, тело не сгнило, а высохло, провялилось как-то. Это мужчина, очень худой, без одежды, совершенно голый, лежит на полу, свернувшись на боку. Вокруг него, опять таки, виден желтоватый контур — это высохла постепенно жидкость, вытекавшая из трупа после смерти. Теперь это уже не тело человека, это пустая оболочка, оставленная здесь, в этом здании, как ненужный, забытый мусор.
Этот человек — я. Это и я лично, и вы, и человек в принципе, как первозданный Адам, человек с большой буквы. Се человек. Вот он лежит, как высохший жук, который не смог вылезти из стакана. Я вижу эту картину так ярко, она живет своей отдельной жизнью, потому что содержит какую-то высшую очевидность. Она поселилась внутри меня уже давно, и к этому нечего добавить.
Мне нравится чувствовать боль, это единственное, что мне остается, как не стыдно признать. С детства жизнь всегда учила меня: возлюби боль.
Этот человек — я. Это и я лично, и вы, и человек в принципе, как первозданный Адам, человек с большой буквы. Се человек. Вот он лежит, как высохший жук, который не смог вылезти из стакана. Я вижу эту картину так ярко, она живет своей отдельной жизнью, потому что содержит какую-то высшую очевидность. Она поселилась внутри меня уже давно, и к этому нечего добавить.
Мне нравится чувствовать боль, это единственное, что мне остается, как не стыдно признать. С детства жизнь всегда учила меня: возлюби боль.
Когда я был маленький, я думал завести тетрадку, в которой бы отмечал плохие и хорошие дни — те, когда мать била меня сильно и те, когда не очень. Все годы моего детства я вспоминаю как постоянную боль, она била меня просто бесконечно. Память вытесняет неприятные, болезненные моменты, детство я помню смутно, лишь урывками. Одно из первых воспоминаний — мне года 3-4, я стою в коридоре плачу. Мать смотрит мне прямо в глаза и в бешенстве кричит: « Я убью тебя». Она очень бедная женщина, больная шизофренией или еще чем-то, она тоже постоянно испытывает какие-то нечеловеческие страдания, боль, это толкало ее всякий раз причинять боль тому, что было частью ее самой, мне. Приступы боли и ненависти захлестывали ее постоянно и непредсказуемо, поэтому я никогда не мог предсказать, в какой момент она атакует. Собственно, следовало ожидать этого всегда, как перманентную боль, которую нельзя предсказать или предотвратить.
Я только недавно научился нейтрально относиться к своей матери. Она бедная, больная, охуевшая сука, по правде говоря. Мне не следует иметь детей, вероятно, я бы обходился с ними точно так же.
Боль — это то, как мы воспринимает окружающий мир. Звук проходит через чувствительные мембраны и отпечатывается рваной бороздой на поверхности виниловой пластинки. Так и реальность, все ее объекты и мир в целом, через боль, болью, оставляют свою борозду на поверхности нашей личности, создает, моделирует ее. Машина беспрерывно нацарапывает все окружающие звуки на гладком пластике, нечто, растворенное в воздухе, становится предметом. Жизнь каждую секунду ранит нас через глаза, уши, ноздри, рот, кожу — из нас течет кровь, мы становимся такими, какие мы есть. Иногда руки мастера срывается и делает слишком глубокий надрез - мы можем умереть или сойти с ума. Со временем, шрамов становится слишком много, они перекрывают одни другие помногу раз, и мы перестаем быть чувствительны к ним, теряем тонкость восприятия реальности. Мы больше ничего не чувствуем, будто бежим через поле, поросшее травой с острыми тонкими листьями, и не понимаем потом, почему все ноги в крови.
Боль делает нас нечувствительными к боли, и мы стоим теперь одни, посреди бескрайнего поля.
У меня есть друг, Коля. Мне кажется, он сошел с ума. Когда мы учились в школе, он уже был достаточно активным, и этим сильно меня пугал, его активность была пугающей. Как маленькая черная дыра, он поглощал музыку, новости, впечатления, слухи. Потом он начал поглощать еще и радикально-политические взгляды, алкоголь, одежду, наркотики и старое доброе ультра-насилие. Со временем черная дыра все расширялась, в нее вливалось все подряд — случайные знакомые, бессмысленные дамы, оголтелые вписки, беспробудные алко и нарко трипы, плюс проблемы с законом. Людям казалось, что он продал душу хаосу, стал его могущественной аватарой, гневным и порочным божеством. Мне же виделось, что в простом механизме его души что-то сломалось, как сломалось, в той или иной степени, у многих из нас. Он все крутил и поворачивал тумблер своей жизни, нагнетал давление все выше и выше, пока он не сломался, пока все не вышло из под контроля. Теперь Коля все крутил и крутил его, а он только проворачивался вокруг своей оси, перестал что бы то ни было регулировать. Все это потеряло смысл, закружилось само собой. Как-то он чуть не выкинул какую-то девочку из окна ее собственной квартиры, хотя потом спал с ней, много раз бросался на друзей, знакомых, иногда с ножами, мечтал приобрести на руки ствол, все трепетали этого.
Сейчас Коля сидит в тюрьме, это то, чего он ожидал уже давно, у него новая житуха, новые кореша и даже тюремная кличка есть. Тумблер все еще крутится.
Как-то раз, еще давно, Коля пришел ко мне, посидел и вдруг говорит: «Слушай, а может быть, я — сумасшедший? Может, я просто псих, сошел с ума и мне нужна помощь врача? Нет, действительно, я чувствую, у меня в голове что-то не так, как-то все не сходится, возможно, мне помогут».
Парень кричит в микрофон, на улице похолодало, зима, а он в одной футболке, в сыром грязном подвале, над головой дымится и искрит единственная лампочка, она согревает все помещение, как солнце, ведь солнце светит так же одиноко в захламленной вселенной. Она светит на наши худые, иссохшие, издерганные тела, трясущиеся на холодном полу, согревает нас всех, ведь нам нужно так мало, мы довольны малым. От этого тепла на нас выступает холодный горячечный пот, липкий и горький.
Парень кричит в микрофон, а мы барахтаемся в грязи и дергаемся при свете единственной лампочки в сыром, холодном подвале.
Иисус Христос Аллин был последним пророком рок-н-ролла. Он родился 29 августа 1956 года в городке Ланкастер, Нью-гемпшир, США в трейлере религиозного фанатика, которому во сне явился Спаситель и приказал ему назвать мальчика своим именем. Это был поганый городишко, вместо того, чтобы учиться в школе, здесь было принято слушать панк-рок и залезать в чужие дома. Как то раз, Аллин со своим братом отрепетировали пару песен и выступили на школьной вечеринке – она закончилась погромом и вакханалией.
Он пел во многих группа в разное время: «Шлюхи с Кедровой улицы», «Нацисты из Техаса», «Наркоманы-убийцы» - с годами ненависть поглощала его все больше, стихи становились все хуже. «Я убиваю все, что ебу», «Изнасилуй мать свою, убей отца своего», «Убивай Ментов», «Анальная пизда», «Уебок», «Съешь это, мразь» - его нетленные хиты. Здоровый, бритый наголо мужик с мудацкими усами, он выходил на сцену голый и погружал зрительский зал в бездну психоза. Он резал себя, бил о голову бутылки, испражнялся и ел свои фекалии, разрушал аппаратуру и истязал себя проводами. Он не забывал и зрителей, пиздил их всем, что попадалось под руку, ссал на них, калечил и оскорблял женщин. Массовая драка в зале на его выступлениях начиналась с первых аккордов. При этом, больше всех страдал сам зачинщик, его яростно избивали всей толпой, под конец, все его тело становилось как кусок окровавленного мяса. Его увозили на скорой, если не арестовывали, в зависимости от того, какие травмы он успел нанести зрителям.
«Вы все молокососы, трусливые ублюдки, я вас ненавижу, твари!» - обращался он к своим поклонникам и всему роду человеческому в целом, - «Вы ничего не можете, нытики! Попробуйте прожить хоть один день так, как я прожил все последние годы: половину времени я провел в больницах, половину – за решеткой, мне нечего стесняться».
Он безбожно ширялся героином, множество раз врачи доставали его с того света, их он, вероятно, ненавидел больше всего. Мир рок-н-ролла боялся Аллина, его никуда не приглашали, когда он приходил на какую-нибудь вечеринку, это значило, что будут неприятности. Пару раз его звали на телевидение, он приходил в нацистском шлеме, полуголый, эти интервью тоже ничем хорошим не заканчивались.
Армия поклонников Аллина все росла. Это были самые отбросы мира рок-н-ролла: закомплексованные извращенцы, наркоманы, задроты, убогие, подростки с отклонениями. Он вел их прямо в рай деградации, они молились на своего кумира. «Мой разум – это автомат, мои руки – это пули, а вы – мишень!» - кричал он им, перед тем как отмудохать какого-нибудь очередного идиота из первого ряда. Он насиловал девушек прямо на глазах их приятелей и называл это правильным подходом. Под конец, он совершенно сошел с ума – обдолбанное, жирное, исполненное вселенской ненависти чудовище из преисподней, в гнилых татуировках, крови и испражнениях.
Наконец, какая-то дама, одна из его жертв, подала на него в суд, и Аллина посадили в тюрьму на два года – пока он сидел, его популярность достигла своего апогея, про него даже сняли документальный фильм. Выйдя на свободу, он сразу обширялся и дал концерт, на котором его пиздил весь восторженный зал. Разбили всю аппаратуру, Аллин просто вышел с толпой поклонников на улицу голый и гулял по ночному городу, избивая прохожих. Потом его привели в отель, он еще раз пустил по вене и умер. Фанаты еще целый день фотографировались с его телом, думая, что он просто в отключке…
Похоронили его, как он был, – полуголого, в одних трусах, в кожаной куртке и темных очках, все его тело было изувечено. После смерти, из него сделали коммерчески успешный культ, брат Аллина собрал новую группу с таким же названием, нашел нового вокалиста, и катается по всему миру с гастролями. Когда они играли в городке, где томится в эмиграции Красный Леха, тот взъебал брата Аллина в настольный футбол и, в наказание, послал в магазин за водкой.