Рамон поднялся на второй этаж в старинном лифте из гравированного стекла и полированной бронзы. Лифт и люстры сохранились еще с дореволюционных времен, когда в этом здании размещалось иностранное посольство.
Он вошел в свой кабинет, секретарша встала из-за стола и поприветствовала его, подождав, пока Рамон снимет шинель и повесит ее на вешалку у двери.
— Доброе утро, товарищ полковник. — Заметил, что она с вечера завила волосы горячими щипчиками, и теперь они все были в мелких упругих кудряшках. Ему больше нравилось, когда она их распускала, и они мягкими волнами падали ей на плечи. Глаза Катерины, миндалевидные, прикрытые длинными ресницами, были явно унаследованы от какого-то давнего татарского предка. Ей двадцать четыре года; вдова военного летчика-испытателя, погибшего при испытаниях нового истребителя МиГ-27.
Катерина указала на картонную коробку, стоявшую на углу ее стола.
— Что мне с этим делать, товарищ полковник?
Подняла крышку, и Рамон окинул взглядом содержимое. Здесь было все, что осталось после генерала Сисеро. Она выгребла все это из ящиков стола, который отныне принадлежал одному Рамону.
За исключением позолоченной шариковой авторучки «Паркер» и кожаного бумажника, здесь не было никаких личных вещей. Рамон взял бумажник и открыл его. В отделениях лежало с дюжину фотографий. На каждой из них Джо Сисеро позировал рядом с каким-нибудь известным африканским деятелем: Ньерерой, Каундой, Нкрумой.
Он бросил бумажник обратно в коробку; при этом его рука коснулась мягких бледных пальцев Катерины. Та еле заметно задрожала; уловил ее порывистый вздох.
— Отнеси это все вниз, в архив. Возьми у них квитанцию.
— Сию минуту, товарищ полковник.
Она была тихой привлекательной женщиной, с узкой талией и широкими мягкими бедрами. Само собой разумеется, прошла самую тщательную проверку, к тому же Рамон скрупулезно отмечал в своем личном журнале все подробности их отношений. Эти отношения были негласно санкционированы начальством. Ее квартира служила для него удобной базой на время пребывания в Москве, даже несмотря на то, что она жила в двух маленьких комнатах с престарелыми родителями и трехлетним сыном.
— Там на столе для вас депеша с пометкой «срочно» товарищ полковник, — хрипло выговорила Катерина, беря со стола картонную коробку. На ее щеках все еще играл легкий румянец, вызванный их мимолетным соприкосновением. Рамон в глубине души пожалел, что сегодня в полночь ему придется покинуть Москву. В среднем он проводил в столице не больше нескольких дней в месяц. И так редко виделся с Катериной, что острота ощущений у него еще не притупилась, хотя они знакомы уже два года.
Она, казалось, читала его мысли, ибо ее голос понизился до интимного шепота.
— Вы пообедаете у нас сегодня вечером перед отъездом? Мама раздобыла отличную колбасу и бутылку водки.
— Договорились, крошка, — кивнул он и прошел в кабинет.
Бандероль с пометкой «срочно» лежала на его столе; он расстегнул китель и сорвал печати, прикрепленные шифровальным отделом.
Прочитав на обложке «Красная Роза», почувствовал резкое учащение пульса. Это разозлило его.
Красная Роза была таким же агентом, как и сотни других, работавших на него. Если он будет давать волю своим чувствам, эффективность работы окажется под угрозой. И все же, когда он вынул из коробки папку с пометкой «Красная Роза», перед мысленным взором внезапно возник образ обнаженной девушки, сидящей на высоком черном валуне возле горного потока где-то в испанской глуши. Этот образ был необыкновенно отчетливым, он видел всю сцену до мельчайших подробностей, вплоть до темно-синих, с фиолетовым оттенком глаз.
Открыл папку и с первого взгляда понял, что перед ним отчет о южноафриканской военно-морской радарной системе, который давно ожидал. Он пришел из Лондона дипломатической почтой. Удовлетворенно кивнул и заглянул в свой личный журнал. Держа его открытым перед собой, поднял трубку внутреннего телефона и набрал номер архивного отдела.
— Пожалуйста, распечатку материалов под кодом «Протея», документ номер 1178. Срочно. — В ожидании заказанных материалов встал из-за стола и подошел к окну. Открывавшийся из него вид еще не успел ему наскучить, и он с удовольствием разглядывал его. За памятником основателю КГБ, за величественными зданиями, окружавшими площадь, возвышались разноцветные луковицы куполов храма Василия Блаженного, а чуть дальше протянулись древние стены Кремля.
Он все еще не мог отделаться от воспоминаний, которые вызвало в нем донесение Красной Розы. Его мысли перекинулись на далекое путешествие, которое начнется для него в полночь, в аэропорту Шереметьево, и на ребенка, которого он встретит в конце этого пути.
Он не видел Николаса уже более двух месяцев. За это время мальчик, наверное, еще вырос и стал еще лучше разговаривать. Вообще его словарный запас был необычайно велик для этого возраста. Однако отцовская гордость относилась к буржуазным чувствам, и Рамон постарался подавить ее в себе. Не стоило бесцельно глазеть в окно и предаваться мечтам, когда впереди так много работы. Взглянул на часы. Через сорок восемь минут ему предстояла встреча, исход которой будет иметь решающее значение для его карьеры, по крайней мере, на ближайшие десять лет.
Вернулся к своему столу, открыл верхний ящик и вынул оттуда тезисы, подготовленные им для этой встречи. Катерина отпечатала их через два интервала. Перелистал страницы, лишний раз убедившись, что помнит наизусть каждое слово. Его память работала идеально. Дальнейшая подготовка только создаст у слушателей впечатление заученное, чего ему хотелось избежать. Он отложил доклад в сторону.
В этот момент раздался стук в дверь, и Катерина ввела в кабинет служащего из архивного отдела. Рамон расписался за компьютерную распечатку в журнале регистрации; когда Катерина и посыльный вышли, он вскрыл конверт и разложил листы перед собой на столе.
«Протея» — служебная кличка еще одного из южноафриканских агентов. Настоящее имя Дитер Рейнхардт, немец, родился в 1930 году в Дрездене. Отец отличился во время войны, командуя подводной лодкой во флоте адмирала Деница. После раздела Германии Рейнхардт поступил младшим офицером в нарождающийся флот Германской Демократической Республики и через два года был завербован КГБ.
Само собой разумеется, что его «побег» на Запад через Берлинскую стену был искусно инсценирован лично Джо Снсеро. В 1960 году Рейнхардт с женой эмигрировал в Южную Африку; после того, как он прошел процедуру натурализации и получил южноафриканское гражданство, его зачислили во флот, где он дослужился до командных должностей. В настоящее время возглавлял службу связи при штабе военно-морских сил в Силвер Майн.
Распечатка представляла собой копию полученного от него три недели назад отчета о сименсовском радарном комплексе.
Рамон положил рядом оба отчета, Красной Розы и Протея, и начал сопоставлять их, пункт за пунктом, раздел за разделом. Ему хватило десяти минут, чтобы убедиться в полном совпадении как в главном, так и в деталях.
Надежность Протея не подлежала сомнению. Она неоднократно подтверждалась на протяжении десяти лет, и Рейнхардт уже проходил по классу I как источник высшей категории.
Итак, Красная Роза прошла первую серьезную проверку. Теперь ее можно считать действующим агентом и причислить к классу III. После почти четырех лет тщательной подготовки Рамон мог быть вполне удовлетворен достигнутым результатом. Он улыбнулся портрету Леонида Брежнева, висевшему на стене; генеральный секретарь строго глядел на него из-под густых черных бровей. Катерина позвонила по внутренней связи.
— Товарищ полковник, через шесть минут вас ожидают на верхнем этаже.
— Благодарю вас. Прошу зайти и засвидетельствовать уничтожение документов.
Она стояла рядом и наблюдала, как он засовывает распечатку отчета Протеи в машинку для резки бумаги, затем расписалась в его личном журнале, подтверждая факт уничтожения бумаг.
Проследила, как он застегнул китель и приладил орденские планки, после чего придирчиво оглядела его в маленьком настенном зеркале. Затем вручила стопку бумаг с тезисами для встречи.
— Удачи вам, товарищ полковник. — Она подошла вплотную к нему, выжидающе запрокинув лицо.
— Благодарю вас. — Он повернулся и направился к двери, не дотронувшись до нее: никаких нежностей на работе.
* * *
Рамон в одиночестве дожидался начальства в небольшом конференц-зале на верхнем этаже. Оно задерживалось уже на десять минут. Стены зала, окрашенные в белый цвет, были совершенно ровными. Одна штукатурка, никаких панелей, за которыми можно было бы спрятать микрофон. Кроме обязательных портретов Ленина и Брежнева, на стенах ничего не было. Помимо длинного стола, в зале имелось с десяток стульев, однако Рамон все эти десять минут неподвижно простоял у его дальнего конца.
Наконец дверь директорского кабинета отворилась.
Генерал Юрий Бородин возглавлял четвертое управление. Новая должность Района делала его подопечным непосредственно Бородину. Это был коренастый седой человек лет семидесяти, хитрый и осторожный, носивший вечно один и тот же потертый полосатый костюм. Рамон искренне восхищался им и относился к нему с глубоким почтением.
Однако человек, который вошел в конференц-зал вместе с ним, заслуживал еще большего уважения. Он был моложе Бородина, но при этом уже входил в состав Президиума Верховного Совета СССР и занимал пост заместителя министра иностранных дел.
Итак, докладная записка Рамона получила куда больший резонанс, чем он ожидал. Ему предстояло отстаивать свою идею перед человеком, входившим в первую сотню наиболее влиятельных людей в Советском Союзе.
Алексей Юденич был маленьким и худощавым, но взгляд его пронизывал собеседника насквозь; в нем было нечто мистическое. Он быстро пожал Рамону руку и на мгновение пристально посмотрел ему в глаза, пока Бородин знакомил их; затем он уселся во главе стола и пригласил остальных занять места по обе его стороны.
— Ваша идея весьма оригинальна, молодой человек, — сразу приступил он к делу; употребленное им определение вовсе не означало комплимент. Юность ценилась в министерстве иностранных дел гораздо меньше, чем традиционная и многократно проверенная на практике политика. — Насколько я понимаю, вы предлагаете нам отказаться от многолетней поддержки освободительного движения в Южной Африке — в частности, от поддержки Африканского Национального Конгресса и Южно-Африканской коммунистической партии, и в целом от вооруженной борьбы в этом регионе.
— Прошу прощения, товарищ замминистра, — осторожно возразил Рамон, — но этого я не предлагал.
— Значит, я что-то не так понял. Разве вы не утверждали, что АНК оказался самой несостоятельной и неэффективной организацией в плане ведения партизанской борьбы во всей современной истории?
— Я попытался обосновать этот тезис, указать причины такого положения дел и способ исправить допущенные ошибки.
Юденич хмыкнул и перевернул страницу копии доклада Рамона, лежавшей перед ним.
— Продолжайте. Объясните мне, почему, с вашей точки зрения, вооруженная борьба в Южной Африке не может принести те плоды, что и, к примеру, в Алжире.
— Здесь есть принципиальные различия. Белые колонисты в Алжире, так называемые «черноногие», были французами, и от Франции их отделяла только узкая полоска Средиземного моря. У буров нет подобного пути для отступления. У них за спиной только Атлантический океан. Они вынуждены сражаться до последнего. Африка их родина.
— Согласен, — кивнул Юденич. — Продолжайте.
— Алжирских партизан из ФНО объединяли исламская религия и общий язык. Они вели священную войну, джихад. Напротив, черные африканцы не имеют перед собой столь вдохновляющей цели. Они говорят на разных языках, их раздирают межплеменные противоречия. К примеру, АНК является почти исключительно организацией племени коса, что автоматически оставляет за его бортом народ зулу, самый многочисленный и воинственный на юге Африки.
Юденич слушал его, не перебивая, в течение пятнадцати минут. Все это время его пронизывающий взгляд не отрывался от лица Рамона. Когда тот наконец закончил свою речь, он негромко спросил:
— Так что же вы предлагаете взамен?
— Не взамен. — Рамон решительно покачал головой. — Вооруженная борьба должна, вне всякого сомнения, продолжаться. В настоящее время на первые позиции в АНК выдвигаются новые люди, молодые, способные, преданные делу, такие, как Рейли Табака. От них можно в будущем ожидать больших успехов. Я же предлагаю дополнить эту борьбу экономическим давлением, организовать серию бойкотов, ввести международные санкции.
— Но у нас нет экономических отношений с Южной Африкой, — резко возразил Юденич.
— Мой план как раз и состоит в том, чтобы всю эту работу за нас проделал наш главный враг. Я предлагаю организовать в Америке и Западной Европе кампанию, направленную на разрушение южноафриканской экономики. Пусть наши противники сами вспашут поле и посеют семена революции. Мы же пожнем плоды их трудов.
— И как же этого достичь?
— Вы знаете, что у нас имеются обширные связи во влиятельных кругах демократической партии США. Мы имеем доступ к американским средствам массовой информации, причем на самом высоком уровне. Мы полностью контролируем такие организации, как НААКП и Трансафриканский фонд. Я предлагаю привлечь внимание всех американских левых к Южной Африке и апартеиду. Они уже давно думают, что бы могло их объединить. И мы им это предоставим. Мы превратим Южную Африку в важную внутриполитическую проблему самих Соединенных Штатов Америки. Черные американцы вмиг соберутся под знаменем борьбы с апартеидом, а демократическая партия последует за ними в погоне за голосами избирателей. Мы организуем выступления в гетто и студенческих городках Америки с требованиями жестких международных санкций, которые в конечном итоге подорвут экономический потенциал ЮАР и приведут к краху правящего режима, более не способного защитить себя и поддерживать боеспособность своих вооруженных сил. Затем настанет наша очередь вмешаться и поставить у власти послушное нам правительство.
На какое-то время в комнате воцарилось молчание; его собеседники словно бы пытались осознать столь захватывающие перспективы. Наконец Алексей Юденич прокашлялся и спокойно спросил:
— И сколько это будет стоить — я имею в виду в финансовом отношении?
— Миллиарды долларов, — заявил Рамон и, увидев, что Юденич нахмурился, тут же продолжил: — Миллиарды американских долларов, товарищ замминистра. Демократическая партия закажет для нас музыку, а американские налогоплательщики оплатят все расходы.
Юденич улыбнулся впервые за все время их беседы. Совещание продолжалось еще около двух часов; наконец Юрий Бородин нажал на кнопку звонка, и в комнату вошел его адъютант.
— Водки, — распорядился генерал.
Она выплыла на серебряном подносе в бутылке, покрытой инеем, только что вынутой из морозильника. Алексей Юденич произнес первый тост.
— За демократическую партию Америки! — Они дружно рассмеялись, осушили свои стаканы, пожали руки и похлопали друг друга по плечу.
Генерал Бородин незаметно придвинулся к Рамону Мачадо, так что они теперь стояли рядом, плечо к плечу. Смысл этого маневра не укрылся ни от одного из присутствующих. Он означал полную поддержку своего блестящего молодого сотрудника.
* * *
Квартира Катерины находилась в одном из наиболее привлекательных районов города. Из окна ее спальни открывался вид на Парк Горького, любимое место отдыха москвичей. Огромное колесо обозрения, усыпанное мириадами разноцветных огоньков, медленно вращалось на фоне холодных серых туч, низко нависавших над землей, когда Рамон вылез из своей «Чайки» и вошел в парадный подъезд старого многоквартирного дома.
Это здание сохранилось еще с дореволюционных времен; выдержанное в стиле рококо, оно имело форму большого свадебного торта. Лифта в доме не было, и Рамон по лестнице поднялся на шестой этаж. Физическая нагрузка помогла ему избавиться от легкого тумана, плававшего у него в мозгу после недавних обильных возлияний.
Мать Катерины приготовила к его приходу свое коронное блюдо — толстый кусок жареной свиной колбасы с гарниром из капусты; без капусты в этом доме за стол вообще не садились. Казалось, что весь подъезд, снизу доверху, пропах вареной капустой.
Родители Катерины относились к Району с поистине раболепным трепетом и всячески старались ему услужить. Ее мать положила ему на тарелку большую часть колбасы, а сама Катерина налила полный стакан перцовки. После ужина родители забрали с собой внука и ушли смотреть телевизор к соседям, деликатно предоставив Рамону и Катерине возможность попрощаться наедине.
— Я буду скучать, — прошептала Катерина, подведя его к узкой кровати в крохотной спальне и позволив своей юбке мягко соскользнуть к ногам. — Пожалуйста, возвращайтесь поскорее.
В их распоряжении оставался еще целый час до того, как Рамону нужно было отправляться в аэропорт. Ее кожа была теплой и гладкой, как бархат. Маленькие голубые прожилки веером расходились во все стороны от больших розовато-коричневых сосков. У Рамона было достаточно времени, чтобы довести ее до полного изнеможения.
Когда он уходил, у нее едва хватило сил проводить его до дверей. Старенькая ночная рубашка прилипла к безупречным плечам, тщательно завитые кудряшки превратились в слипшееся месиво на голове.
В дверях она тяжело повисла на нем и страстно поцеловала в губы.
— Приезжайте поскорее. Пожалуйста!
В это позднее время на шоссе, ведущем к аэропорту, было очень мало машин; лишь несколько военных грузовиков с грохотом пронеслись им навстречу. Вся дорога заняла менее получаса.