За рулем несущейся во весь опор «тойоты» сидел Шон, и Изабелла не смогла сдержать своих чувств. Она вскочила с шезлонга и побежала к калитке в изгороди.
На Шоне была охотничья рубашка с петлями на груди, в которых торчали два медных патрона крупного калибра. Рукава рубашки отрезаны у самых плечей, так что его руки полностью обнажены. Под смуглой и блестящей, словно промасленной, кожей переливались крепкие мускулы; весь он буквально излучал силу и здоровье. Его длинные, до плеч, волосы были аккуратно подстрижены на концах. Их поддерживал кожаный ремешок в стиле команчей, но он был не в состоянии укротить эти блестящие иссиня-черные кудри, бьющиеся на ветру и развевающиеся, как флаг, вокруг его головы; он гнал грузовик на полной скорости прямо к калитке в ограде.
Он с такой силой нажал на тормоза, что тяжелая машина круто развернулась боком ко входу и остановилась в густом облаке поднятой ею же пыли. Шон выпрыгнул из нее и быстро зашагал к ним. На нем были только очень короткие шорты цвета хаки, еле прикрывавшие зад, и мокасины из шкуры куду; носков Шон не признавал.
— Шон! — радостно воскликнула Изабелла, но он, как ураган, пронесся мимо нее с искаженным от ярости лицом. Она ошарашенно посмотрела ему вослед.
Проигнорировав отца точно таким же манером, как и сестру, Шон направился к младшему брату.
— Какого черта ты тут выпендриваешься? — осведомился он с холодной яростью в голосе; счастливая ухмылка тут же сползла с лица Гарри.
— Я тоже очень рад тебя видеть. — Голос Гарри звучал ровно, но его глаза за толстыми стеклами очков раздраженно сверкнули.
Шон протянул руку и ухватился за ворот рубашки Гарри. Одним рывком он приподнял брата и выдернул его из шезлонга. Это была демонстрация незаурядной силы, ибо Гарри был крупным, атлетического сложения мужчиной.
— Позволь тебе кое-что рассказать, — прорычал Шон. — Я потратил четыре дня на то, чтобы подобраться на выстрел к единственному приличному слону, которого видел за весь сезон. И вот, в самый критический момент, появляется этакий доморощенный фон Рихтговен, выделывает тут фигуры высшего пилотажа и путает нам все карты!
— Послушай, Шон, я ведь не… — попытался утихомирить его Гарри, но тот не желал ничего слушать.
— Ты, чертов бумагомаратель, конторская крыса! Ты, маменькин сынок, изображающий из себя невесть что! Какого хрена ты хочешь здесь чего-то доказать?
— Шон. — Гарри примирительно поднял вверх обе руки. — Послушай, успокойся. Ну откуда я мог это знать?
— Успокойся? После того как ты навел шороху на моей территории и спугнул моего джумбо? Успокойся? После того как ты облапошил моего лучшего клиента и лишил нас последней возможности подстрелить крупного слона в это сафари?
— Я же сказал, что мне очень жаль.
— Ну, если тебе жаль сейчас, могу себе представить, как тебе будет жаль через пять минут, — заявил Шон. Левой рукой, по-прежнему сжимавшей рубашку Гарри, он резко толкнул его назад. Гарри инстинктивно напрягся, перенеся вес чуть вперед. В то же мгновение Шон рванул его на себя, застигнув Гарри врасплох.
Шон даже не отвел свою правую руку для удара. Он просто выбросил вперед кулак на каких-нибудь пять дюймов, но в это короткое движение он вложил всю мощь своих широченных мускулистых плеч, к тому же Гарри, подавшись вперед, сам нарвался на удар. Он пошатнулся, очки слетели с его носа. Шезлонг оказался у него прямо под коленями, он потерял равновесие и тяжело и неуклюже упал, с размаху ударившись спиной о землю.
— Черт побери, неплохо вышло, — сказал Шон, сжимая и разжимая правый кулак, он обошел опрокинувшийся шезлонг, чтобы вновь очутиться рядом со своим противником.
— Шон! — Изабелла еле оправилась от шока. — Шон, перестань сейчас же! Оставь его в покое! — Она бросилась было к братьям, намереваясь разнять их, но Шаса поймал ее за руку и удержал на месте. Она попыталась вырваться, но он легко пресек все ее поползновения.
Гарри с трудом приподнялся и сел. На его лице застыло ошеломленное выражение. Из одной его ноздри стекала тоненькая струйка крови, и он шмыгнул носом, пытаясь втянуть ее обратно. Затем он поднял руку и размазал кровь по верхней губе. Он поднес окровавленную руку к глазам и, близоруко щурясь, стал рассматривать ее, будто не веря в происходящее.
— Давай, ты, важная шишка. — Шон стоял над ним и ухмылялся. — Поднимайся. Давненько я ждал этого случая.
— Оставь его, Шон. Пожалуйста! — Эта злость, кровь, открытая вражда, внезапно вспыхнувшая между столь дорогими ее сердцу людьми, приводили Изабеллу в ужас. — Перестань! Сейчас же перестань!
— Замолчи, Белла! — Отец сильно встряхнул ее. — Не вмешивайся.
Гарри, все еще сидя на земле, помотал головой, как огромный сенбернар.
— Ну, давай, вшивый председатель вшивого совета директоров! — подзуживал его Шон. — Вставай, мистер Бизнесмен Года! Посмотрим, на что ты способен, украшение журнала «Форчун 500».
— Не мешай им, Белла. — Шаса по-прежнему стискивал ее руку. — Рано или поздно это должно было случиться. Это тянется уже двадцать лет. Пусть они наконец разберутся между собой. — И вдруг Изабеллу озарило. Шон, сам того не желая, выдал зависть и обиду, что накапливались у него всю жизнь.
Ибо Шон был первенцем, наследным принцем, любимцем всей семьи. Все эти титулы и почести предназначались ему. Именно он должен был стать преемником отца и удостоиться его благосклонности и доверия, и всего этого он лишился. Его обокрал этот жалкий дохляк.
— Ссун. — Очкарик. — Так он дразнил Гарри в детстве. Изабелла отлично помнила, с каким чувством превосходства старший брат относился к младшему. Она припомнила, как в холодные зимы на Мысе, когда горы Готтентотской Голландии покрывались толстым снежным ковром, Шон вытаскивал Гарри из постели на самом рассвете и отправлял его в туалет, чтобы тот согрел для него стульчак. Ей пришло на память множество других случаев унижений и издевок, посредством которых Шон утверждал свою власть над братом-слабаком.
Гарри поднялся на ноги. В течение двадцати лет он неустанным трудом укреплял и развивал то хилое, болезненное тело, что досталось ему от рождения. Теперь его грудь вздувалась могучими мышцами, она поросла жесткими курчавыми волосами, выпиравшими из разреза его рубашки. Его руки и ноги были настолько развиты физическими упражнениями, что казались несоразмерными телу. И все же он был почти на четыре дюйма ниже своего старшего брата; это особенно бросалось в глаза в эту минуту, когда они стояли лицом к лицу.
— Значит так, — спокойно сказал он, — это было в последний раз. Больше это никогда не повторится. Ты меня понял?
— Нет. — Шон покачал головой, пряча свою злобу за насмешливой ухмылкой. — Ничего я не понял, ссун. Тебе придется объяснить мне подоходчивей.
Тем временем немец и обе его роскошные медсестры тоже выбрались из «тойоты» и последовали за Шоном внутрь ограды. Теперь они с восторгом наблюдали за разворачивающимися событиями.
Лишившись своих очков, Гарри по-совиному щурил глаза; зубы его были стиснуты так, что мышцы челюсти образовывали чуть ниже ушей бугорки, формой и размером напоминающие грецкий орех. Шон, пружинисто покачиваясь на носках, наклонился и легонько хлопнул его по щеке, все с той же насмешливой ухмылкой на лице; и тогда Гарри бросился на него.
Он был очень быстр для такого грузного человека, быстр, как разъяренный буйвол, как голодный крокодил, но Шон был стремителен, как леопард. Он легко уклонился от этой бурной атаки, нырнул под руку Гарри и врезал ему с левой в живот прямо под ребра. С таким же успехом он мог бы швыряться кирпичами в тяжелый танк. Не издав ни звука, Гарри лишь вобрал голову в плечи и вновь устремился на него.
Шон, все так же издевательски ухмыляясь, приплясывал прямо перед его носом. Он позволял Гарри приблизиться и встречал его короткими прямыми ударами. Они отскакивали от его вздувшихся мышц с таким звуком, будто он бил бейсбольной битой по шине грузовика.
Немецкие медсестры радостно визжали, в притворном ужасе закатывая глаза. Лагерный обслуживающий персонал, побросав все свои дела, спешил насладиться невероятным зрелищем. Их головы торчали в ряд над низкой изгородью, ошалело вытаращившись на противников.
— Отец, останови их, — умоляла Изабелла, но Шаса не обращал на нее никакого внимания; он внимательно наблюдал за сыновьями, прикидывая шансы. Пока все шло именно так, как он ожидал.
Шон был воплощением изящества и класса; нанося удары, он не забывал каждый раз эффектно встряхивать своими длинными блестящими кудрями и игриво поглядывать на аудиторию, в первую очередь на белокурых медсестер.
В прямую противоположность ему, Гарри двигался тяжело и размеренно, заставляя Шона тратить силы и энергию, чтобы уворачиваться от его могучих рук. Он был явно готов принять неограниченное число ударов в корпус, однако Шону было на удивление трудно попасть Гарри в голову. Он с успехом использовал один и тот же прием: в последний момент втягивал голову в плечи, и кулаки Шона ударялись об огромные бугры его мышц.
В прямую противоположность ему, Гарри двигался тяжело и размеренно, заставляя Шона тратить силы и энергию, чтобы уворачиваться от его могучих рук. Он был явно готов принять неограниченное число ударов в корпус, однако Шону было на удивление трудно попасть Гарри в голову. Он с успехом использовал один и тот же прием: в последний момент втягивал голову в плечи, и кулаки Шона ударялись об огромные бугры его мышц.
К тому же он демонстрировал совсем неплохую реакцию, и самые, казалось бы, верные выпады Шона, направленные в его голову, приходились в вовремя подставленные необъятные бицепсы или волосатые ручищи.
Поначалу атаки Гарри выглядели бессистемными. Затем, однако, Шаса понял, что он методично и последовательно загоняет Шона в угол изгороди, намереваясь зажать его там и войти в ближний бой. Каждый раз Шону удавалось выскользнуть, и каждый раз Гарри невозмутимо начинал все сначала. С терпением старой овчарки он вновь шел вперед, стремясь занять нужную позицию и безропотно снося град ударов, которыми осыпал его Шон. Кровь из носа попадала ему в рот и сбегала по подбородку прямо на охотничью рубашку цвета хаки.
Теперь уже насмешливая улыбка Шона выглядела довольно-таки вымученно, а поток колкостей давным-давно иссяк. Его движения понемногу утрачивали былую легкость. А Гарри все так же неумолимо надвигался на него, тесня и тесня Шона назад, все время назад. Удары Шона теряли резкость, он наносил их все реже и реже, его противник же был свеж, как будто они только что начали.
И вот настал момент, когда Гарри удалось наконец точно предугадать движение Шона, когда тот попытался отскочить вправо, и вытянутой рукой преградить ему путь. Шон быстро отступил назад, чтобы восстановить равновесие, и тут же почувствовал спиной жесткий тростник изгороди. Он нырнул под вытянутую руку Гарри, и тот с другой руки нанес свой первый удар.
Зрители дружно ахнули; одна из медсестер пронзительно заверещала. Кулак Гарри обрушился на противника, как удар молнии, разгоняемый двумястами фунтами мускулов, костей и непреклонной воли. Он со свистом рассек воздух, и, хотя Шон и успел подставить руку, остановить его не смог. Он пришелся прямо в голову, По черепной коробке, выше линии волос; сила удара была такова, что длинные великолепные кудри взметнулись вверх, будто подхваченные порывом ветра.
На мгновение глаза Шона закатились, как у припадочного, блеснув чистейшими белками. Ноги его подкосились, колени едва не коснулись земли. Затем ему удалось частично оправиться, но все увидели, что холодный пот выступил у него на лбу, а лицо исказилось от боли; в панике он тщетно попытался избежать следующего медвежьего натиска.
Гарри устремился вперед, спеша воспользоваться ситуацией, которую он так долго и упорно создавал. Его руки были широко раскинуты, будто он намеревался заключить в объятия старинного друга. Внезапно он высоко подпрыгнул и спуртовал, как стайер при звуке колокола, оповещающего о начале последнего круга. Он обманул их всех, включая Шона. Они-то думали, что тяжеловесные рывки были всем, на что он способен, но оказалось, что это далеко не так.
Именно так нападает разъяренный буйвол; он медленно расхаживает перед своей жертвой, как бы убаюкивая ее, заставляя усомниться в том, что эта живая гора в самом деле настроена агрессивно. А затем, совершенно неожиданно, с ошеломляющей скоростью бросается на обреченного, поднимая его на рога, топча копытами, сея смерть вокруг себя.
Шон, наполовину оглушенный, на сей раз не успел уклониться. Руки Гарри сомкнулись вокруг него в смертоносном объятии, и они оба по инерции ввалились прямо в обеденную палатку. Столик для напитков опрокинулся, обдав их дождем из благородных вин и драгоценного хрусталя. Они топтали сверкающие осколки, стоя в густом облаке винных паров; затем их разрушительный путь пролег в глубь палатки.
Настала очередь длинного обеденного стола, покрытого кружевной скатертью; он с грохотом перевернулся, и розентальский сервиз разбился на десять тысяч весьма дорогих осколков. Покидая палатку с обратной стороны тем же манером, они с корнем вырвали из земли поддерживавшие ее тросы, и брезентовый верх устало опустился на головы слуг, занимавшихся сервировкой стола. Те с криками высыпали наружу, присоединившись к возбужденным зрителям.
Противники кружились вокруг поверженной палатки в каком-то диком вальсе. Разорвать хватку Гарри было немыслимо. Для верности он соединил руки за спиной брата в замок. Его могучие мускулы пульсировали и сокращались, сдавливая Шона, как питон душит свою добычу.
Одна рука Шона оказалась зажатой внутри этого смертоносного кольца. Свободным кулаком он яростно колотил Гарри по голове, но эти удары наносились куда попало, не причиняя особого вреда. Правда, один из них рассек Гарри губу, но его крупные белые зубы остались невредимы, после чего он просто нагнул голову, прищурил глаза и продолжал давить.
Под одобрительный рев чернокожих болельщиков и визг поклонниц Шона они врезались в дальнюю сторону тростниковой изгороди, проломив в ней внушительную дыру.
Затем оба бойца, не разжимая объятий, развернулись и на полном ходу ворвались в гущу зрителей, расположившихся в центре огороженного пространства. Одна из медсестер, оказавшаяся на их пути, была сбита с ног и кубарем покатилась по земле; мелькнули длинные загорелые ноги, развевающиеся юбки и кружевные трусики. В другое время это зрелище наверняка заинтересовало бы многих из присутствующих, но сейчас никто на нее даже не взглянул.
Гарри то и дело отрывал Шона от земли, пытаясь опрокинуть его на спину. Лицо Шона раздулось и побагровело, было трудно дышать, но ему удавалось по-кошачьи приземляться на ноги после этих чудовищных рывков, пока наконец Гарри не оттеснил его к лагерному костру. Подняв его в очередной раз, он опустил его прямо в огонь; языки пламени лизнули голые ноги Шона, опалив волосы на икрах, и прожгли тонкую подошву его мокасин из шкуры куду.
Шон отчаянно взвыл и высоко подпрыгнул в объятиях брата. Ему удалось отодвинуться от огня, но хватка Гарри была неумолима. Кряхтя от напряжения, он стал медленно, но верно гнуть его назад, как лук, на который натягивают тетиву. Обожженные ноги Шона не выдержали этого напора, и он опускался все ниже и ниже. Колени его коснулись земли, Гарри склонился над ним и, удовлетворенно крякнув, сжал свои стальные тиски еще на дюйм.
Воздух вырвался из легких Шона вместе с протяжным хриплым стоном; его лицо налилось кровью. Гарри еще раз крякнул и вновь стиснул свои объятия, безжалостные, как механический пресс. Глаза Шона выкатились из орбит, нижняя челюсть отвисла. Язык его высунулся наружу и повис между зубами.
— Гарри! Ты убьешь его! — завопила Изабелла, теперь уже испугавшись за старшего из братьев. Но отец держал ее крепко, а Гарри, казалось, даже не услышал ее. Он крякнул и снова сдавил своего противника.
На этот раз все явственно услышали треск ребер Шона, похожий на треск ломающихся ивовых прутьев. Он вскрикнул и обмяк в руках Гарри, как полупустой мешок пшеницы. Гарри отпустил его и, тяжело дыша, сделал шаг назад. Его лицо тоже побагровело от приложенного усилия.
Шон попытался сесть, но боль в треснувших ребрах тут же пронзила его насквозь; он вновь застонал и судорожно схватился за грудь. Гарри обеими руками пригладил волосы, но непокорный хохолок на затылке незамедлительно вернулся на прежнее место.
— Ну вот, — спокойно произнес он. — С этой минуты ты будешь хорошо себя вести. Ты меня понял?
Шон все же исхитрился встать на колени, опираясь только на одну руку; другой он по-прежнему держался за грудь.
— Ты меня понял? — повторил Гарри, грозно нависая над ним.
— Иди ты, — еле слышно прошептал Шон, но даже такое незначительное усилие острой болью отозвалось в его груди.
Гарри нагнулся и ткнул в его поврежденные ребра коротким твердым большим пальцем.
— Ты меня понял?
— Ладно, ладно! — завопил Шон. — Понял.
— Вот и славно, — кивнул Гарри и повернулся к стоявшим в нерешительности медсестрам.
— Фройляйн, — изрек он на вполне сносном немецком, — думаю, что нам понадобятся ваши профессиональные услуги.
Они с кудахтаньем бросились к пострадавшему. Поддерживая Шона с двух сторон, поставили его на ноги и отвели в палатку.
Только тогда Шаса выпустил руку Изабеллы.
— Ну что ж, — проборматал он. — Кажется, на этом конфликт можно считать исчерпанным.
— Он с сожалением взглянул на руины обеденной палатки. — Надеюсь, что та бутылка «чивас» была у нас не последней.
* * *
Гарри, обнаженный до пояса, сидел на своей койке, а Изабелла смазывала его раны мазью из банки, найденной ею в лагерной аптечке. Его руки, плечи и грудь были сплошь усеяны кровоподтеками, оставленными кулаками Шона, из-за чего кожа напоминала шкуру жирафа. Его нос сильно распух, а на рассеченной губе запеклась свежая кровь.