– Ох, – пробормотал актер. – Вот бедняга!
Люсьен хлюпнул носом. Я видел за плечом Амалии его бледное настороженное личико. Он не отрывал взгляда от старшего брата.
– И сколько это продолжается? – спросила Амалия.
– Уже несколько лет, – ответила за доктора Матильда. – Когда мы приехали в замок, мой муж был совсем плох. Доктор Виньере ни на что не надеялся, но потом… Потом Гийому стало немного лучше. – И она с такой любовью посмотрела на молодого человека, что у меня сжалось сердце.
– И вы держите его здесь, в заточении? – вырвалось у Амалии.
– Я вовсе не в заточении, – возразил Гийом.
Я впервые услышал его голос, и, честно говоря, он меня поразил – слабый, жалкий голос, от которого щемило сердце. Я отвернулся.
– Иногда, – продолжал Гийом, застенчиво косясь на Амалию, – я выхожу гулять, когда мне хочется подышать воздухом.
Амалия обернулась к Виньере.
– Скажите, доктор… Я могу поговорить с ним? Он не… – она замялась.
– Нет, нет, – поспешно ответил Виньере. – У него давно не было серьезных приступов, и… он вполне безобиден.
– А я не желаю! – выкрикнул Коломбье, повышая голос. – Я не позволю! Вы можете навредить моему сыну! Думаете, я не знаю, о чем вы будете его расспрашивать? Нет и еще раз нет!
Гийом застонал и поднес ладони к вискам.
– Сколько шума… – пробормотал он. – Зачем, отец?
Граф утих. Дыхание со свистом выходило сквозь его зубы.
– Прости, Гийом, – наконец проговорил он. – Просто я терпеть не могу людей, которые… – он метнул яростный взгляд на помощницу комиссара Папийона, – суют свой нос в чужие дела!
Он отошел к камину. Виньере с укором взглянул на графа и покачал головой.
– Разрешите, мадам, – сказала Амалия, подходя к кровати.
Матильда поднялась с места и отошла в сторону. Гийом сел на постели. Должно быть, болезнь еще не поборола его окончательно, потому что, завидев хорошенькую женщину, он пригладил волосы и поправил галстук. Во взгляде его было что-то бесконечно детское.
– Вы меня помните? – мягко спросила Амалия.
Граф открыл рот. Было видно, что он ожидал чего угодно, только не этого.
– Да, – сказал Гийом после секундного колебания и несколько раз кивнул. – Да, я помню вас.
Не сводя с него глаз, Амалия опустилась на стул Матильды. Следующие слова она произнесла так тихо, что их расслышали только больной и я, стоявший ближе других.
– Это вы спасли меня?
– В саду? – уточнил Гийом и снова кивнул. – Да, это был я. Я вышел ночью… и видел. Все видел.
Амалия сощурилась.
– И вы написали кровью на зеркале: «Остерегайтесь Кэмпбелла». Почему?
– Я хотел предупредить вас, – несколько удивленно отозвался Гийом.
– Да, но почему кровью?
– Так получилось. Я укололся о вашу брошку, когда переносил вас в дом… И тогда мне пришло в голову, что я могу написать на зеркале, чтобы вы держались подальше от этого человека.
Я ничего не понимал. Но Амалия, казалось, поняла все.
– Ах да, брошка… – По ее губам скользнула задумчивая улыбка. – В виде мышки, выложенной рубинами…
– Очень красивая, – сказал Гийом.
Амалия взяла его руки и посмотрела на пальцы. На указательном пальце правой руки остался едва заметный след от укола.
– Он не любит, когда его трогают, – предостерегающе промолвил доктор.
Но Гийом, казалось, ничего не имел против того, чтобы Амалия трогала его.
– Спасибо. Большое спасибо, – искренне промолвила она. – Значит, именно вас Люсьен встретил однажды ночью в коридоре?
Гийом опять кивнул.
– А сегодня? Что было сегодня? – настойчиво продолжала Амалия.
Гийом медленно высвободил руки.
– Там был он, – нехотя признался он, кивая на меня. – И еще другой. Тот, другой… – он задрожал всем телом, – выстрелил в меня. И я убежал.
– Если вы имеете в виду, что это мой сын ударил Ланглуа по голове… – шипящим шепотом вмешался граф.
Матильда успокаивающе коснулась его рукава, и он умолк, словно захлебнувшись.
– Вы знаете о том, что произошло сегодня с учителем математики? – мягко спросила Амалия.
– Знаю, – без колебания ответил Гийом. – Но не я ударил его.
– Хорошо, – легко согласилась мадам Дюпон, – я вам верю. Скажите, а вы делали когда-нибудь еще надписи кровью на зеркале?
– Нет, – твердо ответил Гийом, – только однажды, потому что рядом не оказалось чернил и потому что я уколол руку.
– Франсуаза просто глупа, – вмешался граф. – Ей померещилось бог весть что, вот она и…
– Не надо начинать все сначала, господин граф, – отмахнулась Амалия. – Франсуазе померещилось, и мадам Бретель тоже померещились призраки, и Клер тоже привиделось что-то, испугавшее ее до смерти… Но даже если предположить, что мадам Бретель немного выпила и приняла Гийома за четырех призраков, то с Клер все гораздо сложнее. Ведь она знала о жильце потайной комнаты, а стало быть, Гийом никогда не смог бы напугать ее до такой степени. – Она нахмурилась. – Нет, что-то тут не так.
Коломбье скептически прищурился.
– Неужели вы тоже поверили в замурованных тамплиеров, как и мой младший сын? Я всегда говорил вам, что никаких призраков в замке не существует!
– О да, – со вздохом подтвердила Амалия, – вы не упускали случая напомнить об этом, потому что вам была известна подоплека происходящего. Но слуги видели темную тень, слышали голоса и плач… и им становилось не по себе.
– Но ведь вы ни на мгновение не поверили ни в какие призраки, – заметила Матильда. – Разве не так?
– Видите ли, – отозвалась Амалия с улыбкой, – нас на набережной Орфевр всегда учили, что преступления совершают исключительно живые люди. – Она кивнула на дверь в глубине комнаты, которую я вначале не заметил. – Куда ведет эта дверь – в сад?
– Нет, – ответила Матильда.
– А куда?
– Никуда, – вмешался доктор. – Она замурована.
– Дело в том, – пояснил граф, – что когда при перестройке замка я велел создать потайную комнату, мы еще не были уверены в том, сколько выходов отсюда понадобится. На всякий случай сделали и этот, но…
– Куда он вел? – быстро спросила Амалия.
Матильда и граф обменялись тревожными взглядами. Невольно я насторожился.
– Не понимаю, какое отношение имеет… – начал Коломбье.
– Бросьте вилять, сударь, – холодно отозвалась Амалия, поднимаясь с места. – Готова поклясться, что он вел в комнату Луи Констана, и вам это известно не хуже, чем мне.
– Позвольте, – вскинулся граф, – вы что же, намекаете на то, что мой сын – убийца? Как вы смеете!
– Сударь, – со скучающей гримасой отозвалась помощница комиссара Папийона, – я верю только фактам. Луи Констан был убит в замкнутом пространстве. Дверь была заперта на ключ, который остался торчать изнутри. Окна тоже были закрыты. Вопрос, дамы и господа: куда делся убийца? Ответ: он ушел через потайной ход, и не надо говорить мне, что это плод моего воображения. Чем быстрее вы покажете мне ход, тем лучше будет для всех нас.
3. Из зеленой тетради Люсьена дю Коломбье
Скрепя сердце папа велел Матильде показать нам ход из комнаты Констана. Мы покинули потайную комнату и вернулись в коридор, после чего направились к покоям, которые занимал бывший полицейский. Войдя в комнату, Матильда нажала на какую-то завитушку на камине, и в то же мгновение в стене отворилась скрытая дверь.
– Вот…
– Спасибо, мадам, – отозвалась Амалия. – Арман и вы, Фредерик! Принесите фонари.
Матильда опустила глаза.
– Я знаю, о чем вы думаете, мадам, – сухо проговорила она. – Что мой муж в припадке безумия явился к Констану, ударил его по голове, после чего повесил и вернулся к себе. – Она подалась вперед. – Поймите, такое совершенно невозможно! Дверь со стороны комнаты Гийома заделана наглухо!
Амалия тяжело вздохнула.
– Признаться, мадам, – промолвила она, – мне было бы гораздо легче, если бы ваш свекор не разводил всей этой чепухи с потайными ходами и скрытыми комнатами. Ради чего он прячет Гийома, объявив его умершим?
Матильда отвернулась.
– Сразу же видно, мадам Дюпон, – с горечью сказала она, – вы плохо знаете, что такое финансовые круги. Деловой мир не то место, где можно позволить себе быть слабым, а болезнь сына делает моего свекра очень уязвимым. Понимаете ли, мой муж… – Она закусила губу. – Конечно, его нельзя назвать безумным… но все же он очень, очень болен. Иногда на него находит… словом, он становится совсем другим. Он может накричать на меня, может начать биться в припадке из-за того, что его кровать передвинули на другое место… И в то же время он совсем не злой. Совсем, – беспомощно добавила она. – Просто ему очень тяжело… Тяжелее, чем всем нам. Ведь он прекрасно сознает, что его болезнь неизлечима.
– А чем он занимается целыми днями? – спросила Амалия. – Что он вообще делает в своей комнате?
– Читает, – отвечала Матильда, утирая слезы. – Делает из дерева модели кораблей… Он всегда любил море, очень любил. Когда ему совсем плохо, он ложится на кровать и не двигается… А когда ему чуть получше, тут же рвется пойти куда-нибудь. Я, конечно, присматриваю за ним… но порой он ускользает от меня. Впрочем, он всегда возвращается в свою комнату.
– А чем он занимается целыми днями? – спросила Амалия. – Что он вообще делает в своей комнате?
– Читает, – отвечала Матильда, утирая слезы. – Делает из дерева модели кораблей… Он всегда любил море, очень любил. Когда ему совсем плохо, он ложится на кровать и не двигается… А когда ему чуть получше, тут же рвется пойти куда-нибудь. Я, конечно, присматриваю за ним… но порой он ускользает от меня. Впрочем, он всегда возвращается в свою комнату.
– В самом деле? – вздохнула Амалия. – Ну ладно… Идем, друзья, посмотрим, что тут за ход. – Она двинулась к потайной двери.
Я поглядел на Массильона, но он только иронически улыбнулся.
– После вас, – заявил он, подкрутив усики.
– Что до вас, Фредерик, то вы вообще можете остаться, – прозвенел уже из хода голос Амалии.
Все-таки она сумела поставить противного актера на место! Массильон надулся и полез в ход, ухитрившись даже опередить учителя фехтования.
– Ух ты! – вырвалось у меня.
Этот ход напоминал коридор, уходящий налево и направо.
– Куда идем? – деловито спросил Арман, поудобнее перехватывая тяжелый фонарь.
– Сначала налево, – распорядилась Амалия.
– Почему? – удивился Массильон.
– По моим расчетам, там должна быть комната Гийома, – сухо ответила моя «тетушка». – Та дверь интересует меня сейчас больше всего.
И мы двинулись в путь. Ступени, переходы, снова ступени… В конце концов я потерял всякое понятие о том, где мы находимся. В зыбком свете фонарей наши тени, извивающиеся на стенах, походили на каких-то диковинных драконов, и я даже вздрогнул, когда Амалия промолвила:
– Вот она!
Мы оказались в тупике – ход впереди был надежно заделан кирпичом. Лефер потрогал кирпич и покачал головой.
– Не похоже, чтобы кладка была сделана вчера, – буркнула Амалия, высоко поднимая фонарь.
– Вы о чем? – поинтересовался Массильон.
– Графу Коломбье очень не понравилось, когда после убийства Констана я захотела как следует осмотреть его комнату, – объяснила Амалия. – Именно тогда я поняла, что он покрывает какого-то человека… очень близкого человека. Но, похоже, он просто опасался, что мы можем обнаружить ход… Ладно, здесь нам больше делать нечего.
Мы вернулись к комнате Констана. Массильон хотел выйти наружу, но Амалия двинулась по коридору дальше.
– Куда вы? – окликнул ее актер.
– Меня интересует, куда нас приведет этот ход, – отозвалась она.
Судя по лицу Массильона, ему не очень хотелось блуждать по подземному лабиринту, но он смирился. Впрочем, правая часть хода оказалась гораздо короче и оканчивалась возле небольшой двери. Амалия нажала на рычаг, расположенный рядом с дверью, и та со скрипом растворилась.
– Ничего себе! – вырвалось у Лефера.
– Вот отсюда и пришел убийца, – проговорила Амалия.
Мы находились в комнате Брюса Кэмпбелла.
Глава 12 Версии
1. Из дневника Армана Лефера
– Теперь нам понятно, как он добрался до Констана, – промолвила Амалия. Свет фонарей отбрасывал на ее красивое лицо причудливые тени, отчего оно вдруг стало казаться загадочным и даже зловещим, как у ведьмы. – Каким-то образом убийце удалось обнаружить потайной ход между комнатами Констана и Кэмпбелла, и когда он решил, что настало время избавиться от бывшего полицейского, то явился сюда, открыл скрытую дверь и пробрался в спальню Констана. Что было потом, нам уже известно.
– Вы говорите «он», «убийца», как будто не знаете его имени, – заметил я. – Значит, вы не верите, что убил Кэмпбелл?
Амалия улыбнулась.
– Всего лишь полицейская привычка, месье, – отозвалась она. – Да, конечно, все указывает на то, что это был именно Кэмпбелл. Он убил Андре Северена, потайной ход заканчивается в его комнате, и со стороны его действия выглядят вполне оправданными. – Она говорила так, словно не верила в свои собственные слова. – Правда, есть один момент, который меня смущает.
– Какой же? – осведомился Фредерик Массильон.
– Вернее, не один, а целых два, – поправила сама себя дама с набережной Орфевр. – Первый – исчезновение лошадей, и второй – профессии троих жертв. Когда начинается метель, с горы почти невозможно спуститься, и тем не менее кто-то позаботился о том, чтобы свести возможность к нулю, и угнал лошадей. Значит, человек был заинтересован в том, чтобы все мы оставались здесь, как в ловушке. Для чего же это ему надо? У меня только одно объяснение: месть. Когда-то бывший прокурор, судья и бывший полицейский совершили нечто, за что им предстоит понести наказание. И, вероятно, не только им.
Актер поежился. Люсьен смотрел на Амалию, мигая часто-часто.
– А смерть Клер Донадье? – спросил я. – Как вы ее объясняете?
– Никак, – коротко ответила молодая женщина. – У меня пока нет объяснения. Я знаю одно: служанка что-то увидела – и испугалась так сильно, что ее сердце не выдержало.
– А надпись кровью, наверное, сделал все же Гийом Коломбье, а потом стер, – высказал предположение Фредерик. – Насколько я понял, за ним водится такая привычка.
– Да, – рассеянно подтвердила Амалия, – вполне возможно.
– Что касается Эдмонды Бретель, то я присоединяюсь к вашему мнению, – добавил я. – Она просто увидела Гийома и ужасно перепугалась, вот ей и показалось, что призраков четыре, а не один.
Амалия досадливо поморщилась.
– В данный момент меня беспокоят вовсе не призраки, – сказала она. – Мне нужно поговорить с графом Эрнестом, и как можно скорее.
– Я с вами! – вскинулся актер.
– Нет-нет, Фредерик, благодарю вас. Пусть месье Лефер проводит меня.
Мы вышли из комнаты Кэмпбелла и спустились по лестнице.
– Либо он все еще у Гийома, – вслух рассуждала Амалия, – либо уже вернулся к себе. Месье Лабиш! Вы не знаете, где сейчас хозяин?
Дворецкий заверил нас, что буквально пять минут назад видел, как господин граф шел к себе.
– Вот и прекрасно, – буркнула Амалия, ускоряя шаг.
Однако все оказалось не так прекрасно, как ей хотелось бы. Граф находился в своих покоях вместе с женой, и по его виду я сразу же понял, что он чрезвычайно раздражен. Очевидно, он уже успел рассказать графине о том, что их тайна раскрыта, потому что взгляд, каким она нас встретила, не предвещал абсолютно ничего хорошего.
– Я надеюсь, вы довольны, сударыня? – спросил граф у Амалии. Он стоял очень прямо, держа руку за отворотом сюртука – ни дать ни взять Наполеон, только без его величия. – Вы обманом проникли в нашу семью, а теперь… теперь пытаетесь разрушить все, чем я дорожу.
– А чем вы дорожите в самом деле? – перебила его Амалия. – Неужели своим сыном, которого заперли в потайной комнате неприступного замка на самой вершине горы? А может быть, вас волнуют только деньги? Ведь если люди узнают, что ваш сын неизлечимо болен, они сочтут вас слабым, а значит, вы многое можете потерять. В вашем положении слабость недопустима, стало быть, проще объявить сына мертвым, чем неизлечимо больным. Не так ли, господин граф?
Коломбье закусил губы. У него было измученное лицо старого человека. За один день он постарел лет на двадцать.
– Вы не вправе осуждать меня за то, что я сделал, – хрипло проговорил он. – И никто другой не вправе. Вам не понять, что я пережил, когда у Гийома начались приступы. Врачи уверяли меня, что у него просто головная боль, но она была такой сильной, что он кричал… кричал целыми днями… Только доктор Виньере смог правильно определить, что с ним. И мне пришлось делать выбор: или я помещаю его в лечебницу, где с ним все равно будут обращаться как с каким-нибудь душевнобольным, или… или скрою его болезнь от всего света. Чтобы люди не радовались, что у меня все так плохо, – с ожесточением прибавил он.
Я опустил глаза. По правде говоря, я считал Коломбье надменным, черствым человеком, не способным ни на какие чувства. А он страдал, это было заметно невооруженным глазом.
– И все-таки вы должны были мне сказать, – настаивала Амалия. – Я умею хранить секреты. Это часть моей работы.
– Да? – Граф выдавил из себя подобие улыбки. – Вы полагаете, что-нибудь изменилось бы? Для Гийома, для меня, для всех нас?
– Простите, – сказала Амалия. – Мне очень жаль.
– Всего лишь слова, – устало отозвалась графиня. – Вы даже представить себе не можете, через что нам пришлось пройти. Не дай вам бог когда-нибудь увидеть, как мучаются ваши дети. Видеть страдания своего ребенка и знать, что ты ничем, ничем не можешь ему помочь…
Она не договорила, заплакала. Слезы катились по ее увядшим щекам, оставляя блестящие дорожки. Граф сел рядом с женой и взял ее за руку.
– Анриетта, прошу тебя, не надо… Не плачь.
Графиня вытерла слезы и через силу улыбнулась.
– Когда мы приехали в замок, – негромко заговорила она, – доктора давали Гийому месяц жизни, не больше. Он был совсем плох… не узнавал ни нас, ни жену… Но горный воздух пошел ему на пользу. Он снова стал моим мальчиком… моим дорогим сыном… начал даже ходить в одиночку, хотя раньше его приходилось поддерживать… Он в любую минуту может умереть… ведь болезнь так коварна… Кажется, что человеку становится лучше, – и вдруг… Доктор Виньере предупредил нас, сказал, чтобы мы на многое не рассчитывали… что улучшение будет лишь временным… Но Гийом жив… все еще жив… И больше я ничего не прошу у бога. Мой дядя умер от той же болезни, и я знаю… я видела, как все происходит… В том, что Гийом стал таким, моя вина…