– Да потому, что у меня в руке была лампа!
– Лампа лампой, но ведь вы близоруки, мой бедный Фредерик! Откуда же взялась такая уверенность?
– Я не настолько близорук, – возражал задетый за живое актер, – чтобы не отличить блондина от брюнета и англичанина в клетчатом костюме – от француза в сером сюртуке!
Завидев меня, они прекратили препираться, но, судя по их виду, оставили спор с большой неохотой.
– А где остальные? – спросил я.
– Полагаю, набираются храбрости для нашего похода, – фыркнула Амалия.
К нам вприпрыжку подбежал Люсьен. Он остановился возле Амалии и поглядел на нее блестящими глазами, полными обожания.
– Значит, все-таки Кэмпбелл? – выпалил он. – Думаете, нам удастся отыскать его?
– Честно говоря, меня бы это сильно удивило, – отозвалась Амалия, но тут подошли явно нервничающий Ланглуа и Бретель, тащивший с собой здоровенное ружье, из которого наверняка запросто можно застрелить слона.
– Стало быть, все в сборе, – объявила Амалия. – Действуем так. Держимся вместе и ни в коем случае не расходимся. Люсьен, иди позади меня и не возражай, пожалуйста. Фредерик! Покажите нам, будьте добры, где именно вы видели ночью нашего англичанина. Полагаю, поиски следует начать именно оттуда.
Актер кивнул и зашагал вперед. Мы все двинулись за ним следом.
– Насколько я помню, он стоял вот здесь… А потом повернулся и исчез вон в той стороне.
– Хорошо, значит, будем осматривать подряд все комнаты, которые расположены поблизости, – распорядилась Амалия.
И мы принялись за дело.
В детективных романах, едва появляется ловкий и находчивый сыщик, ему сразу же удается обнаружить неопровержимые улики. Мадам Дюпон на голову превосходила любого из ходульных литературных героев, но все же осмотр первых шести или семи помещений ничего нам не дал. Ланглуа то и дело косился за спину и утирал платком лоб, Филипп Бретель вращал глазами и стискивал ружье так, словно оно было его любимой девушкой, а Массильон болтал, не закрывая рта.
– О, какие прелестные кресла! А картина – просто чудо! Ватто? Я так и думал: Брейгель! Смотрите-ка, а тут в углу паутина! И паук сидит, честное слово! Моя крестная верила, что пауки – это к деньгам. Иногда мне кажется, что ваш Кэмпбелл – настоящий паук, а мы все вроде беззаботных мушек, которые летят к нему в паутину.
Управляющий не выдержал первым.
– Прошу прощения, сударь, но не могли бы вы хоть немного помолчать?
– Помолчать? – удивился Массильон. – Зачем?
Люсьен возвел глаза к потолку и шумно вздохнул.
– Так, в этой комнате тоже ничего, – сказала Амалия. – Идем дальше.
Следующей была крошечная комнатка с одним-единственным оконцем, сквозь которое сочился хмурый белесый свет. Однако вовсе не оно привлекло мое внимание, а вещи, которые лежали на диване.
– Боже! – ахнул Массильон. – Да вот же его костюм! Тот самый!
– И трубка, – пробормотал я, кивая на стол.
Амалия бросила быстрый взгляд на пиджак и подошла к камину.
– Здесь недавно пытались разжечь огонь, – буркнула она, глядя на очаг.
– Значит, все сходится! – вскричал Филипп. – Кэмпбелл был здесь!
– Похоже на то, – отозвалась Амалия и, взяв сюртук, стала со знанием дела обыскивать его.
– Ничего? – спросил Ланглуа, от нетерпения облизывая губы.
– Абсолютно ничего, – подтвердила Амалия.
– Может, из комнаты есть ход в лабиринт? – с замиранием сердца предположил Люсьен.
– Нет, невозможно, – тотчас же возразил Филипп Бретель. – Я хорошо знаю, эта часть замка была полностью перестроена. В свое время здесь сломали все стены.
– Извини, Люсьен, – сказала Амалия мальчику, который тотчас же обиженно надулся. Она забрала пиджак и трубку, на прощание окинула комнату цепким взглядом. – Полагаю, нам здесь больше нечего делать. Идемте дальше.
Мы осмотрели все комнаты крыла и перешли в противоположное. Люсьен разглядел забытый кем-то из горничных гребешок, Ланглуа отыскал пятифранковую монету, которая закатилась за диван. Что же до меня, то я не нашел ровным счетов ничего, что могло бы навести нас на след исчезающего и появляющегося мистера Кэмп– белла.
– Полагаю, – мрачно проговорил Филипп, – сегодня мы больше ничего не обнаружим.
Мы двинулись к лестнице, и тут я увидел Лабиша, который не шел, а почти бежал по ней. Каюсь, сердце у меня сжалось. Неужели опять что-то произошло?
– В чем дело, Антуан? – спросила Амалия.
Прежде чем ответить, дворецкий покосился на мальчика, и я вмиг понял все.
– Госпожа графиня… – Старик заломил руки. – Она… она… Ее ударили чем-то по голове… Мы не можем привести ее в чувство…
И тут утонченная мадам Дюпон выругалась так крепко, что я даже опешил. Все-таки слова, которые она произнесла, были явно не предназначены для уст женщины.
– Лабиш! – крикнула она. – Скорее ведите нас к ней!
Мы всей группой чуть не бегом припустились по коридору.
Я первым влетел в покои графини.
Бархатные занавески, узорчатый ковер, по которому разбросаны какие-то листки. Полина рыдает в кресле, прижав ко рту платок:
– Ах, боже мой! Ах, бедная графиня!
Возле лежащей на полу женщины суетится доктор Виньере, мечутся служанки. Лица у всех растерянные, опрокинутые.
– Пропустите! – резко командует Амалия. И проходит вперед.
Доктор, стоящий на коленях возле тела, бросает на нее быстрый взгляд. Уверенным жестом мадам Дюпон берет лежащую за запястье.
– Кто обнаружил ее?
– Полина, – кивает Лабиш на служанку в кресле.
– Когда?
– Несколько минут тому назад, мадам. Я сразу же бросился искать вас.
– Пульс есть, – хрипло говорит Амалия, отпуская руку. – Но слабый.
– Похоже, ей проломили голову, – угрюмо замечает Виньере.
И тут Люсьен, которого я держу за плечо, начинает визжать, как маленькое животное, и вырываться.
– Пустите! – отчаянно кричит он. Глаза у него совсем белые, как у одержимого. – Пустите меня к маме!
Он стряхивает мою руку и, упав на колени, по ковру подползает к графине.
– Мама, мама! Мамочка! Как же это? За что?
Но Анриетта Коломбье по-прежнему лежит неподвижно. В дверях появляется Матильда.
– Что случилось? – шепчет она, подойдя ко мне.
Я киваю на тело, и Матильда тихо ахает.
– Похоже, нас снова обвели вокруг пальца, – с ожесточением говорю я.
Амалия пытается оторвать Люсьена от лежащей, но он яростно отталкивает ее, машет кулачками и наконец принимается рыдать на груди у мадам Дюпон. Она осторожно гладит мальчика по голове.
– Необходимо перенести ее в постель… Филипп! Зовите вашу жену. Фредерик, Лефер, Ланглуа! Идите сюда, поможете перенести ее.
– Голову, голову осторожнее! – кричит доктор, пока мы втроем переносим несчастную женщину на кровать. Амалия отдергивает одеяло и помогает уложить голову Анриетты на подушки. Лицо у графини белое, как мел, губы почти пепельного цвета.
– Люсьен! Сядь в кресло, пожалуйста, и не мешай доктору. Виньере, осмотрите ее как следует. Сделайте все возможное и невозможное, чтобы… Словом, вы понимаете.
Доктор кивает. Он больше не думает ни о каком философском камне, это ясно. Вновь он сделался врачом – одним из лучших врачей в городе Париже, как я слышал.
– Дамы и господа, не мешайте, отойдите к двери, мне необходимо осмотреть место преступления. Эдмонда! Вот и вы! Слава богу.
– Что стряслось? – спрашивает жена управляющего, судорожно сжимая и разжимая руки.
– Госпожа графиня ранена, – отвечает Амалия. – Ей необходимы уход и защита. Именно поэтому я назначаю вас и вашего мужа следить за ней.
– Мадам Дюпон, – говорит Матильда, – но я тоже могу проследить за моей свекровью, это мой долг…
Амалия улыбается и кладет руку ей на рукав.
– Вам и так приходится присматривать за месье Гийомом… Я думаю, ему вы нужнее.
Видно, что Матильда обескуражена, но не решается настаивать. Я переживаю за нее, но молчу, потому что мое вмешательство ничего бы не решило. Доктор Виньере отдает указания Эдмонде. Бретель садится у постели раненой с видом часового, которого поставили стеречь пороховой склад. И хотя я никогда не испытывал к нему ни малейшей симпатии, сейчас он мне почти нравится. Анриетта тихо стонет, и я чувствую, как все словно сжимается во мне. Клянусь, когда я отыщу мерзавца Кэмпбелла, я убью его своими руками. А Люсьен, вцепившись в подлокотники своего кресла, плачет тяжелыми, взрослыми слезами. И я знаю, что их мне никогда не забыть.
Незаметно подкрался вечер. Замок тих и наполнен неизбывной тоской. Жизнь Анриетты Коломбье висит на волоске. Женщина борется, но один бог знает, чем ее борьба со смертью закончится. Доктор делает все, что может, но…
Я сижу в синей гостиной рядом с Амалией. Глядя в пространство невидящими глазами, она катает по столу хлебные шарики и говорит ровным, жутким, лишенным интонаций голосом:
– Орудием послужило пресс-папье. Сначала он швырнул ей в лицо листки, а когда она отшатнулась, схватил пресс-папье и несколько раз ударил ее. Вот так-то, месье Лефер.
– Орудием послужило пресс-папье. Сначала он швырнул ей в лицо листки, а когда она отшатнулась, схватил пресс-папье и несколько раз ударил ее. Вот так-то, месье Лефер.
– Понимаю, – говорю я с горечью. – И вы по-прежнему думаете, что это я.
– Нет, – коротко отвечает Амалия. – Люсьен пришел к комнате Фредерика уже после вас, а он видел, как его мать, целая и невредимая, шла по лестнице в свои покои. Стало быть, это не могли быть вы.
– Я рад, что вы больше меня не подозреваете, – искренне промолвил я. – Невыносимо, когда тебя обвиняют в том, чего ты не совершал.
– Н-да, – буркнула Амалия. Она вздохнула и посмотрела за окно.
– А Альбера все нет, – сказал я.
– Нет, – безучастно подтвердила она. И вдруг в ее голове зазвучало беспокойство: – Кто-то вышел в сад… Зачем? Кто?
Я взволнованно приподнялся на месте.
– Господи, Люсьен!
– Какого черта он там делает? – воскликнула Амалия, вскакивая с места. – Фредерик! Немедленно несите мое пальто! Мальчику не следует покидать замок одному!
Актер принес ее пальто, отделанное мехом. Едва сунув руки в рукава, Амалия бросилась к выходу, а мы с Массильоном – за ней.
– Люсьен! Люсьен, что ты делаешь?
Мальчик обернулся. У него были совершенно отчаянные глаза. Волосы растрепались, на голове не было шапки. Пар валил из его рта.
– Ненавижу! – прокричал он. – Ненавижу, ненавижу, ненавижу это место!
Он зачерпнул горсть снега, сделал из него снежок и изо всех сил швырнул его в замок, выражая таким образом свою злость. Снежок угодил прямо в лоб одной из статуй рыцарей, которые украшали фасад замка.
– Люсьен! – прошептала Амалия. – Что ты? Так нельзя! Надо держаться!
– Вы не понимаете! – простонал мальчик. – Я виноват, я! Она же просила меня остаться с ней! Если бы я был там… – Он не договорил и начал лепить второй снежок.
– Люсьен!
Но следующий снежок уже разбился о статую.
– Я должен был находиться там! – крикнул Люсьен. На глазах у него выступили слезы, и только тут я заметил, что он лепит снежки голыми руками.
Амалия и Массильон переглянулись, и актер едва заметно пожал плечами.
– Ну хорошо, – сказала Амалия, разводя руками. – Раз ты так хочешь, кричи, буйствуй. Как тебе угодно. – Она устало потерла лоб. – Я и сама запуталась. И, похоже, на сей раз окончательно.
Люсьен шмыгнул носом и, широко размахнувшись, метнул в ненавистный замок очередной снежок и от злости топнул. Если бы он только мог предвидеть, к каким последствиям приведет его поступок!
Под ногами у нас что-то заскрежетало, загремело, и внезапно я почувствовал, что лечу куда-то. Массильон нелепо взмахнул руками и тоже рухнул вниз.
– О боже! – завопил он. – Амалия! Что это?
Но Амалия не успела ничего ответить, потому что земля раздалась и под нею, и она полетела куда-то вместе с нами.
Падение наше закончилось очень быстро, потому что я стукнулся обо что-то не слишком мягкое, но и не настолько твердое, чтобы переломать себе все кости. Хуже всего было то, что сверху на меня повалился Массильон, а вдобавок лицо мне накрыло полой женского пальто.
Не без труда я столкнул с себя актера, который жалобно замычал, отбросил ткань с лица и поднялся на ноги. Высоко наверху темнел люк, в который мы так неудачно провалились, и в нем были видны кусочек неба и какая-то звезда, которая насмешливо подмигивала мне, как старому знакомому.
– Фредерик, – прошептал я, держась за бок, – вы живы? – Тут я заметил возле себя еще одно тело и похолодел. – Амалия!
Она открыла глаза, и я поразился, увидев, как они блестят в потемках.
– Люсьен, – с усилием прошептала она. – Где Люсьен?
– Я здесь! – прозвенел в сумраке жалобный голосок.
– Ты цел?
– Кажется, да, только колено ушиб немного.
Спохватившись, я помог Амалии подняться на ноги. Она подобрала с земли свою сумку и огляделась. Хромая, к нам подошел Люсьен.
– Кажется, обошлось, – буркнула Амалия. – Фредерик, вы живы?
– Жив, – проворчал актер, кое-как принимая сидячее положение. – Но я в жизни не падал в колодец! Слава богу, хоть шею себе не сломал.
– По-моему, это вовсе не колодец, – проговорила Амалия, оглядываясь.
– А что же? – поразился Массильон.
Мы с Амалией посмотрели друг на друга.
– Кажется, – нерешительно промолвил я, – это какое-то подземелье.
– Смотрите! – пронзительно закричал Люсьен, хватая меня за рукав. – Смотрите! Люк!
Я поднял голову – и остолбенел.
Люк на глазах становился все меньше и меньше. Наконец он закрылся, и в подземелье, куда провалились четыре человека, наступила кромешная тьма.
Глава 18 Лабиринт
1. То, что случилось в одиннадцатом часу вечера возле деревни Сен-Пьер
Ветер завыл, заскулил и стал царапаться в окно, как большая собака. Жандарм Реми Комартен поднял голову от письма, которое он писал своей невесте, и тут огонек в лампе заколебался и потух.
– Тьфу ты! – с досадой промолвил Комартен.
Из щелей тянуло холодом. Жандарм потянулся к закапризничавшей лампе, задев по пути какой-то небольшой предмет, и, провозившись в темноте минут пять, ухитрился-таки зажечь лампу. Едва тусклый свет осветил помещение, Комартен увидел, что он случайно опрокинул на почти законченное письмо полную чернильницу, что, конечно же, вовсе не добавило его посланию выразительности.
Настроение было безнадежно испорчено. Чертыхнувшись, Комартен схватил со стола листок, на котором разлилась чернильная лужица, и яростно скомкал его, да так удачно, что половина чернил оказалась на его мундире, а вторая половина – на руках.
– О, господи… – простонал Комартен.
Отшвырнув проклятое письмо, он взял первую попавшуюся бумажонку и стал оттирать ею чернильные пятна с рук. Только когда эта нелегкая процедура была закончена, Комартен вспомнил, что на этой бумажке был его рапорт о краже коровы у крестьянина Грегуара Померси, который он собирался представить в префектуру.
У Комартена не осталось даже сил, чтобы ругаться. Он рухнул на стул и сидел, раскачиваясь всем телом. Все валилось у него из рук с тех пор, как неделю назад он получил назначение в Сен-Пьер, деревушку у подножия горы Иссервиль, на вершине которой стоял одноименный замок. Сначала Комартен напился в кабаке и едва не посеял казенную саблю, потом замерз и простудился, а потом…
Ветер взвыл с удвоенной силой, и в то же мгновение к нему присоединился вой далекой собаки. Она голосила на одной протяжной ноте, словно учуяв покойника, и Комартену стало совсем нехорошо.
«Выпить, что ли?» – по привычке подумал он и тут же вспомнил, что заветная бутылка опустела еще утром. Значит, придется опять тащиться к трактирщику Мерлену, развлекать его разговорами про военную службу и просить отпустить выпивку в долг. Тяжело вздохнув, Комартен поднялся с места.
Он оделся, как следует закутал горло шарфом и вышел наружу. Ветер налетел на него, едва не сбив с ног. Жандарм устоял. Тогда ветер придумал другую забаву: он подхватил Комартена и закружил его, как в вальсе.
«И зачем только я вышел на улицу? – обреченно подумал Реми. – С моим чертовым везением в этот час у Мерлена наверняка будет закрыто».
Снег слепил глаза. Комартен протер их и увидел, что на него надвигается гнедой конь. Из его ноздрей валил густой пар. Всадник покачивался в седле, как пьяный.
Комартен остановился, широко раскинув руки, чтобы не дать ветру вновь закружить себя. Конь тоже остановился и недоверчиво косил на человека в куцей куртке большим глазом.
Реми пришло в голову, что раз всадник нализался, он наверняка едет из кабака папаши Мерлена. А если так, у него можно уточнить, не закрыт ли кабак.
– Эй, братишка! – крикнул жандарм. – Ты не знаешь, у Мерлена сейчас открыто?
Но братишка повел себя как-то странно. Он издал горлом невнятный звук и, выпустив поводья, рухнул на дорогу.
Мгновение Комартен таращился на него, а потом его захлестнула жалость к невезучему пьянице. Ведь ясно как день, что нельзя оставлять его тут – замерзнет, до смерти замерзнет. Не колеблясь более, Реми подошел к лежащему и стал поднимать его, но тот только слабо мычал. Голова его моталась из стороны в сторону.
Конь переступил на месте и фыркнул. Кое-как жандарм перевернул лежащего на спину и тут только заметил на его одежде кровь.
– Ах, черт! – вырвалось у него. – Да он ранен!
Лежащий открыл глаза, и взгляд их немного прояснился, как только он заметил Реми.
– Как же тебя угораздило? – пробормотал жандарм.
Лежащий собрался с силами. Ветер на мгновение стих, словно и ему было интересно послушать то, что скажет приехавший на лошади человек.
– Замок, – прошептал тот.
– Что? – переспросил пораженный Комартен.
– Замок, – настойчиво проговорил раненый. – Иссервиль. Опасность. Они все умрут там.
– Кто? – пролепетал окончательно сбитый с толку Комартен. Но лежащий закрыл глаза и не проронил больше ни слова.