Дезире сделала страшные глаза.
– С прискорбием вынужден констатировать, инспектор Коломбье, что вы начитались романов некоего месье Габорио, – сурово сказала она. – Запомните, инспектор: даже курицу невозможно сжечь так, чтобы не осталось никаких следов, а человека и подавно.
– Ну, тогда… – Я немного подумал. – Он мог разрубить тело на части и зарыть их в погребе.
– Неплохо, инспектор Коломбье, но наш соперник Констан тоже успел подумать об этом. Вчера он уже побывал в погребе и не нашел там ничего, кроме бутылок превосходного вина и пары мышей, лакомившихся отменным окороком. Не знаю, как вам, а лично мне представляется совершенно невозможным, чтобы наш дородный судья сумел превратиться в мышь.
Я прыснул.
– Но ведь, – заявил я, когда перестал смеяться, – тело все-таки где-то спрятали, раз его до сих пор не сумели найти!
– Вот-вот, – подхватила тетя. – В том-то и заключается главный вопрос, Люсьен. Куда именно можно было спрятать не самый худощавый труп, чтобы полтора десятка человек сбились с ног и тем не менее до сих пор не сумели отыскать его?
– Может быть, его спрятали на конюшне? – предположил я.
– Или замуровали в стену? – добавила Дезире. – Затолкали в какой-нибудь дальний чулан, о котором все давно забыли? Как ты думаешь?
Из замка выбежал Арман Лефер. Он был без головного убора и тяжело дышал. Я видел, как он направился к Констану и о чем-то заговорил с ним, после чего полицейский кликнул доктора и, велев остальным продолжать поиски, быстрым шагом двинулся к замку.
– Похоже, в Иссервиле опять что-то случилось, – вполголоса заметил я тете Дезире.
Однако она даже не слушала меня.
– Судья любил гулять по утрам. Предположим, он вышел на свою обычную прогулку, во время которой к нему подошел некто и убил его. После чего убийца захотел спрятать труп. Стал бы он тащить его в замок? Нет, потому что там его наверняка бы заметили. Тогда что? Закопать в землю? Невозможно: она лежит под футом снега и к тому же наверняка твердая, как камень. – Дезире зябко поежилась. – Что же остается? Бросить тело в сугробе? Но ведь ни Констан, ни его люди ничего не обнаружили.
– Значит, тело вывезли и спрятали вдали от Иссервиля, – сказал я, видя, что она внезапно замолчала. – Больше ведь ничего не остается.
Какая-то птица завозилась на стоявшем неподалеку от нас дереве, и с его ветвей посыпались комья снега, на лету распадаясь в снежную пыль.
– Так я и знала, – тяжелым голосом промолвила Дезире.
Я посмотрел туда, куда был направлен ее взор. В нескольких шагах от дерева возвышался снеговик – тот самый, который я недавно слепил вместе с ребятами.
– Это же просто снеговик, – сказал я и осекся.
Мы стояли рядом. Не знаю отчего, но мне вдруг сделалось жутко, и я придвинулся поближе к тете. Заметив мое состояние, она улыбнулась беглой улыбкой и, выпростав ладонь из муфты, взяла меня за руку.
– Видишь? – шепотом спросила она.
– Вижу, – так же шепотом отозвался я. – У снеговика кровь на лице.
– Стой здесь, – велела тетя. – И никуда не уходи.
Осторожно ступая по глубокому снегу, она приблизилась к снеговику и начала понемногу счищать снег с его головы. Я просто стоял и смотрел, как из белого шара появляется голова судьи Фирмена. Глаза его закрыты, от угла рта к подбородку тянется тоненький кровавый след.
– Зови людей, Люсьен, – велела тетя Дезире, отступая назад и страдальчески морщась. – Мы нашли его.
– А… он мертв? – только и мог сказать я.
– Наверняка, – ответила тетя, и уверенность, прозвучавшая в ее голосе, поразила меня. – Причем уже давно.
4. Из дневника Армана Лефера
Похоже, доктору Виньере сегодня особенно везет. Едва он успел осмотреть тело Клер Донадье, как прибежал Люсьен, взволнованный, с горящими глазами, и с порога заявил, что они с тетей Дезире нашли судью Фирмена. Констан встрепенулся.
– Как? Где? Он мертв? Что же ты молчишь?
– Его убили, он был спрятан в снеговике, но мы нашли его! – возбужденно зачастил Люсьен. – Он там, в саду!
– В снеговике? – потрясенно повторил полицейский. – Ах, черт! А я-то хорош! Сто раз, не меньше, проходил мимо этого снеговика, и мне даже в голову не пришло, что внутри может оказаться труп! – Он спешно стал собираться. – Скорее, месье Виньере! Мы обязательно должны установить, отчего он умер!
– А как же служанка? – пробормотал сбитый с толку всеми происшествиями доктор.
Констан махнул рукой:
– Подождет! Вы, Лефер, тоже идете с нами. Надо будет вытащить тело и перенести его в дом. – Он покачал головой. – Но какой же дьявольски изобретательный ум у этого Кэмпбелла! Признаться, я бы никогда не додумался оставить тело там, где оно находится, можно сказать, на виду у всех, хотя его никто не замечает. – Он шагнул к двери. – Ну, попадись мне только чертов англичанин… я не знаю, что с ним сделаю!
Тени пляшут по сугробам, холодное зимнее солнце слепит глаза, снеговик с головой Фирмена кажется каким-то зловещим пугалом. Хриплым голосом Констан выкрикивает указания. Прослышав о находке, в сад начинают стягиваться люди. Красивая Дезире Фонтенуа стоит возле дерева, наблюдая за тем, как труп судьи вытаскивают из его ледяной могилы, и выражение ее лица мне не нравится. Оно пытливое и напряженное, как будто она пытается разгадать какую-то загадку, которая не дает ей покоя. Люсьен вертится вокруг нее, поглядывая на нее глазами, полными восхищения. Для него все происходящее – одно сплошное приключение, совсем как в какой-нибудь книжке. Я вижу, полицейский подходит к нему, напустив на лицо маску все понимающего добряка. Слышу, он спрашивает с преувеличенной дружелюбностью:
– Стало быть, малыш, ты нашел тело?
Если вы хотите оттолкнуть от себя ребенка, то назовите его малышом. Впрочем, похоже, что Констан не знает об этом.
Люсьен обиженно хмурится и отступает назад, поближе к тете Дезире.
– Нет, – сухо говорит он, – не я, а она.
Чувствуется, что полицейский малость растерян ответом мальчика.
– Значит, вы?..
– Я просто увидела кровь на лице снеговика, – объясняет Дезире, и Констан тотчас же успокаивается.
– Ах, ну тогда…
Дальнейшего разговора я не слышу, потому что вместе с кучером Альбером и лакеем Маню переношу тело в дом. Оно тяжелое и все время так и норовит выскользнуть из рук и грохнуться на землю. Вокруг нас суетится доктор Виньере.
– Осторожнее, господа, осторожнее… Так! Теперь сюда.
Тело заносят в дом, и тут возникает маленькая заминка. Дворецкий Лабиш ни за что не хочет пускать нас в комнаты, которые, по его убеждению, предназначены единственно для живых людей. Констан вступает с ним в пререкания, взрывается, осыпает старого слугу оскорблениями, но дворецкий упрямо стоит на своем. Наконец Констан попросту оттесняет несносного старика, и труп вносят в первую попавшуюся комнатушку, где на диванчике сидят и судачат две горничные. Завидев нашу ношу, они в унисон вскрикивают и со скоростью ветра уносятся через вторую дверь. Я разгибаюсь и вытираю пот со лба, а доктор принимается за осмотр тела.
– Ну что, доктор? – нетерпеливо кричит Констан.
– Судья был задушен. Вернее, удавлен, – безжизненным голосом отвечает Виньере. – Скорее всего, кто-то подошел к нему сзади и накинул ему на шею нечто вроде веревки. Да, именно так.
Он морщится и старается лишний раз не глядеть на тело. Похоже, доктору Виньере куда привычнее осматривать живых пациентов.
– Значит, его удавили, – угрюмо говорит Констан. – Вот черт!
Доктор Виньере кивает.
– Да, – несмело произносит он, – причем, судя по всему, смерть наступила очень быстро.
– То есть похоже на то, что тут действовал профессионал?
– Несомненно.
Констан хмурится, прикидывая что-то в уме.
– Ну да… Северена он ведь тоже убил первым же выстрелом. Кстати, – поворачивается ко мне полицейский, – вы не заметили у вашего… э… коллеги Кэмпбелла никакого оружия?
Я вынужден ответить, что нет.
– Впрочем, это не так уж важно, – замечает Констан. – Вряд ли молодчик был склонен афишировать принадлежности своего ремесла.
– Я видел у него кастет, – внезапно произносит Маню, до того молчавший. – Случайно заметил, когда убирал его вещи. Мне показалось, – помедлив, добавляет он, – что мистер Кэмпбелл был очень рассержен, когда понял, что я видел у него оружие.
Констан удовлетворенно потер руки.
– Вот видите! Кастет, револьвер, удавка… Вне всяких сомнений, именно он убил судью. Старый Фирмен что-то заподозрил, поэтому мерзавец и поспешил избавиться от него.
– Да, но почему именно удавкой, а не кастетом? – возразил я. – Все-таки кастетом гораздо проще убить человека, согласитесь!
Глаза Констана сузились.
– А если кастета просто не оказалось у него под рукой? – зло спросил он. – Тогда что?
У меня не было никакого желания с ним спорить, и все же я спросил:
– Предположим, с судьей все ясно, но как вы объясните смерть Клер?
– Клер? – удивленно повторила Дезире Фонтенуа, стоявшая в дверях. – Неужели с Клер что-то случилось?
– Увы, да, мадемуазель, – вежливо ответил Констан, оборачиваясь к ней. – Старая служанка умерла нынче ночью.
– Но отчего? – допытывалась Дезире.
Доктор Виньере поморщился.
– Я не делал вскрытия, но могу с уверенностью заявить, что она скончалась от сердечного приступа, – довольно сдержанно ответил он. – Судя по всему, что-то сильно напугало ее, причем напугало до смерти – в самом буквальном смысле.
Дезире недоверчиво уставилась на него.
– Уж не хотите ли вы сказать, что ей почудилось какое-нибудь привидение? – спросила она.
Доктор раздраженно пожал плечами.
– Я думаю, вы не будете отрицать, мадемуазель, что в этом замке творится нечто из ряда вон выходящее. Я, конечно, хотел бы разделять ваш скептицизм, но факты, мадемуазель, факты… С ними не поспоришь.
Однако, судя по виду Дезире, она отнюдь не собиралась последовать его совету.
– Я могу на нее взглянуть? – сухо спросила она.
– Сколько угодно, – еще вежливее, чем прежде, промолвил Констан. – Она у себя в комнате. Правда, я должен вас предупредить, что зрелище вас ожидает довольно неприятное.
Дезире смерила его холодным взглядом.
– Меня трудно испугать, – сказала она. И почему-то, когда она произнесла эти слова, я сразу же поверил ей.
5. Из зеленой тетради Люсьена дю Коломбье
Конечно, тетя Дезире сказала мне, чтобы я не входил в комнату. И, конечно же, я ее не послушался. Я думал, что после мертвого судьи мало что может меня удивить, но, оказалось, ошибся. При виде искаженного лица Клер меня едва не стошнило, и тетя, быстро повернувшись, загородила от меня тело.
Я стоял, вцепившись в ее платье, и едва мог перевести дыхание, а тетя Дезире гладила меня по голове. Мне было ужасно стыдно, но я ничего не мог с собой поделать.
– Пойдем отсюда, – сказала тетя. – Больше здесь не на что смотреть.
И мы вышли из комнаты.
Возле лестницы нас перехватила моя матушка и стала причитать. Ей уже было известно, что судью отыскали мы с Дезире, и она сделала попытку напуститься на мою тетю за то, что та, дескать, подвергла меня такому ужасному испытанию. Однако тетя Дезире за словом в карман не лезла и заявила, что моя мать сама во всем виновата, потому что в ее доме творится черт знает что. Вот если бы тетя Дезире была в своем особняке на авеню Гоша, она бы ни за что не позволила всяким убийцам и привидениям безнаказанно разгуливать у себя по комнатам!
Моя мама хотела возразить что-то, но тут подошла ее горничная Полина и сказала, что ей надо поговорить с мадам. Тетя Дезире ушла, а я подумал, что Полина могла знать какую-то информацию, ценную для следствия, и потому остался. Оказалось, однако, что я ошибся. Полина пришла просить расчета для себя и для целой группы слуг, которые хотели немедленно покинуть замок. Услышав ее требование, мать совершенно растерялась.
– Но как я могу отпустить вас? Ведь даже месяц еще не кончился! И потом, все дороги завалены снегом! Куда же вы пойдете?
Но Полина твердо заявила, что они со слугами уже все обсудили и решили, что все равно уйдут. Как-нибудь доберутся до деревни, ведь та стоит у подножия горы, и вообще, при нынешних обстоятельствах для них самое главное – как можно скорее покинуть Иссервиль. Моя мать заупрямилась, сделала даже попытку расплакаться, заявила, что не может принять такое решение без своего мужа, и под конец стала обвинять всех в неблагодарности. Тут к Полине присоединились другие слуги и стали требовать расчета. Дворецкий Лабиш – единственный, кто не порывался уйти, – попытался воззвать к их здравому смыслу (так обычно пишется в книжках, и, по-моему, тут была как раз та самая ситуация), но у него ничего не вышло, потому что именно здравый смысл велел этим людям бежать из замка как можно скорее. Они беспрестанно поминали кровавую надпись, которую видела Франсуаза, и гибель Клер. И так как я видел лицо старой служанки, у меня, честно говоря, не хватило бы духу их осуждать.
Ну вот, так они галдели и спорили, а потом пришел папа и начал на них кричать. Но слуги находились в таком состоянии, что уже никого не боялись, им было все равно, что о них могут подумать. Папа послал дворецкого за Констаном, и тот не замедлил явиться – хмурый, с резкими морщинами возле рта. Полицейский рявкнул на слуг, мол, они не имеют права покидать замок, потому что ведется следствие, и он запрещает им уезжать. На мгновение казалось, что слуги покорятся, однако не тут-то было.
– А по какому праву он тут указывает? – крикнул из толпы кучер Альбер. – Он больше не легавый, он всего-навсего помощник какого-то паршивого депутата! И нет у него никакой власти помыкать нами!
Констан позеленел. Он сделал такое движение, словно собирался броситься на Альбера с кулаками, но папа удержал его. И правильно, потому что Альбер – дюжий малый, и он легко мог бы накостылять Констану по шее.
– Но что же делать, что же делать? – плачущим голосом говорила мама Матильде, а та только вздыхала и разводила руками.
Чувствовалось, что люди настроены очень решительно и они, что бы мы им ни говорили, все равно покинут замок. По-видимому, папа тоже понял это, потому что он нагнулся ко мне.
– Тетя Дезире у себя? – спросил он.
Я ответил, что, наверное, да, и он быстро двинулся вверх по лестнице к ее покоям. Сам не знаю почему, но я последовал за ним.
Тетя сидела у камина и курила, зажав в зубах мундштук. Мне никогда не нравились женщины, которые курят или нюхают табак, но ради нее я пересмотрел свои взгляды. Ей было к лицу все, что она ни делала.
– Дезире, – воскликнул папа, врываясь в комнату, – слуги хотят уйти!
Тетя вынула изо рта мундштук и насмешливо поглядела на своего кузена.
– Ну и пусть уходят, – равнодушно отозвалась она.
– Но что же мы будем делать? – кричал папа, не слушая ее. – Ведь они все собираются оставить нас! Кто же будет нам готовить? А ухаживать за лошадьми, а запрягать карету, а прислуживать моей жене? Это черт знает что такое!
– Бьюсь об заклад, вы запретили им покидать замок, – сказала Дезире, и в ее глазах вновь появились те странные огонечки, от которых мне всегда делается и весело, и немножечко страшно.
– Конечно! – вскинулся папа. – Ну, посудите сами, кузина: как я могу их отпустить?
– Кузен, – ответила тетя, – вы осел! – Папа открыл рот и с озадаченным видом уставился на нее. – Где они? Я сама поговорю с ними.
– Но они никого не слушают! – воскликнул папа. – Ни меня, ни Анриетту, ни Констана!
– Не волнуйтесь, – отозвалась тетя, поднимаясь с кресла. – Меня они послушают.
Полная грации и небрежного достоинства, она величаво выплыла из комнаты и спустилась вниз по лестнице. Нам с папой не оставалось ничего другого, как просто следовать за ней.
Мама, Лабиш и Матильда все еще спорили со слугами, но, когда появилась Дезире, держа в руке свой мундштук, все сразу умолкли и озадаченно переглянулись.
– Кажется, вы хотите немедленно уехать? – высокомерно осведомилась тетя у Полины.
Та кивнула и объяснила, что в Иссервиле стало очень уж страшно, поэтому она и другие больше ни минуты не хотят в нем задерживаться.
Я ждал, что тетя начнет их уговаривать, но она поступила совершенно иначе.
– Ну что ж, – сказала Дезире, – вы свободные люди, и мы, конечно, не станем вас удерживать. Можете хоть сейчас покинуть замок, никто не будет вам мешать. Однако, так как вы уволились прежде конца месяца, жалованья вы не получите, и деньги, которые вам причитаются, будут разделены поровну между теми слугами, которые не ударились в панику и пожелают остаться в замке. Всего доброго, господа, и скатертью дорога.
Окончив эту маленькую речь, она совершенно спокойно повернулась и удалилась к себе, не дожидаясь реакции на свои слова.
– Вы слышали? – спросил воспрянувший духом дворецкий. – Можете идти на все четыре стороны, вы свободны!
Однако слуги, которые только что были такими смелыми и все как один стояли за то, чтобы убраться из Иссервиля, начали колебаться. Большинство, конечно, было не прочь уйти, но в то же время им явно не хотелось, чтобы их деньги достались другим. Тут же пошли ссоры, оскорбления и выяснения отношений, которые удалось пресечь не без труда. Пока слуги пререкались, снаружи вновь началась метель, и стало ясно, что сегодня по крайней мере никому покинуть замок не удастся. Волей-неволей слугам пришлось остаться, и хотя шесть человек твердо заявили, что, несмотря ни на что, попытаются уехать при первой же возможности, это все равно была победа, потому что незадолго до того они все собирались бежать и покинуть нас на произвол судьбы. (Я не очень понимаю, что означает последнее выражение, но оно мне нравится. И потом, какой толк в том, чтобы быть писателем, если ты не можешь употреблять слова, которые тебе нравятся?)