Верный своему внутреннему слову, я Алешку ни о чем не спросил. Потому что догадался. Задумка прекрасная. Он хочет подобрать ключи к этому злосчастному замку и беспрепятственно проникать в учительскую, чтобы, когда надо, исправлять в журнале свои оценки. А может, и мои. Он добрый и заботливый…
Вы тоже догадались?
Но я ошибся. Так же, как и вы.
В тот же вечер наш добрый и заботливый брякнул этот замок перед папой, когда он ужинал.
– Ну и что? – спросил папа, скосив глаза на замок. – Где стащил-то?
– Пап, ты очень умный! – вдруг выпалил Алешка. Мама от удивления даже чашку уронила в мойку.
– Я знаю, – скромно признался папа.
– Теперь и я знаю, – сказала мама, выбрасывая осколки в помойное ведро. – А дальше?
Она, наверное, ждала, что Алешка и ей скажет такие же слова. Но он не менял направления. Он грубо льстил папе.
– Ты не только умный, – сказал Алешка.
– А еще какой? – насторожился папа.
– Ты еще своих детей любишь. Ты их очень воспитываешь.
– Не замечала, – сказала обиженная мама. – Он только своих подчиненных воспитывает.
И, как оказалось, попала в точку. Алешке только этого и надо было.
– Пап, у тебя ведь есть специалисты по замкам?
– Есть, – с еще большей осторожностью согласился папа. И поспешил добавить: – Но они сейчас все сидят. И еще долго будут сидеть.
– Ну, пап, – заныл Алешка. – Я же не про этих специалистов. Которые чужие замки вскрывают. Я совсем наоборот.
– Ты про криминалистов? – догадался папа. – Ну и что?
– А вот могут они разобрать этот замок и посмотреть: а как его открыли?
Вот тут и до меня кое-что дошло. А до вас? Подумайте пока, а я расскажу, чем дело кончилось.
– Еще чего! – возмутился папа. – У них и без тебя работы хватает.
– Вот! – сказала мама. – Вот, отец, какой ты воспитатель. О своих сотрудниках заботишься лучше, чем о своих детях! Так я и знала!
Папа немного растерялся. Алешка тут же переменил тактику. Он взял замок, вздохнул над ним и печально, волоча ноги, пошел в нашу комнату. Его затылок в завитушках и опущенные плечи выражали всю мировую скорбь и обиду. Папа посмотрел ему вслед, мама посмотрела на папу. Теперь и он вздохнул, отставил чашку с кофе и печально, волоча ноги, пошел за Алешкой.
Вот теперь дело проясняется. И, кажется, ответ на этот вопрос лежит на поверхности. А разрешился он на следующий день.
Папа позвонил нам с работы.
– Алексей, – сказал он. – Записывай. Все, что отметили эксперты, я тебе зачитывать не буду – только главное. Готов? Пиши: «Представленное на экспертизу дверное запорное устройство отпиралось своим ключом. Специальные приспособления (отмычки) не использовались… В ключевине обнаружены следы от временного пребывания небольшого металлического предмета предположительно длиной 15 мм и диаметром от 0,7 до 1,0 мм». Записал? Передай маме, что я частично выполнил свой долг по вашему воспитанию. Замок привезу вечером. Пока.
Алешка дал мне прочитать свои записи папиных надиктовок: «испиртизе… отпералось… слиды… придмета…»
– Это понятно?
Почти все. Не такие уж мы глупые. Кто-то отпер замок его родным ключом и зачем-то оставил в нем гвоздик, длиной 15 мм. Я так и сказал Алешке. Он засмеялся и вытащил из кармана небольшой магнит и… гвоздик. Длиной 15 мм.
На самом деле Алешка засунул маленький гвоздик в замочную скважину заранее – и замок как бы испортился. Затем на глазах у директора он, Алешка, «чинит» замок, вытянув гвоздик из замочной скважины магнитом. А чтобы никто не заметил его маленькую хитрость, Алешка просит меня его прикрыть.
Зачем? Вовсе не из вредности. Вредность очень редко делается ради самой вредности. А всегда с какой-то более важной целью. В нашем случае эта цель – спокойно вынуть из двери замок и отдать его через папу на экспертизу. Чтобы узнать – как был отперт этот замок в день кражи: обычным пацаном или опытным жуликом?
Замок исправлен! Осталось только заморочить голову директору. Что и было сделано Алешкой без особого труда.
– Здорово ты придумал! – Я не удержался от похвалы.
– А я, Дим, ничего не придумал. Я, Дим, готовенькое взял. – И снисходительно объяснил: – Надо слушать внимательно.
– Кого? Учителей? Они нас не учили гвоздики в замки пихать.
– Нас папа этому учил!
Тут до меня дошло. Папа иногда рассказывает нам (что можно, конечно) о своей работе. И обо всяких хитростях, которыми пользуются жулики для обмана простых людей. Я всегда слушал папины рассказы с интересом, а Лешка – с большим вниманием. И, как оказалось, сделал большой запас «готовенького». Но никогда не использовал его в плохих делах.
– Ну вот, Дим, – сказал Алешка, – теперь мы знаем, что залез в кабинет Михалыча тот, кто имел ключ от замка. Свой человек в школе.
– А кто? – тупо спросил я. – Семен Михалыч?
Алешка усмехнулся:
– Кто-то другой.
– А откуда этот другой узнал о деньгах?
– Вся школа, Дим, о них знала. Мне только непонятно: если это был свой человек, то зачем ему тогда эта схема? Но мы его узнаем!
– А как? – так же тупо спросил я.
– Элементарно, Ватсон. По почерку.
Здорово придумал, конечно. Простенько так. Но с большим вкусом. Только вот эта схема с почерком надежно придавлена письменным прибором в кабинете директора.
Этот прибор бульдозером не сдвинешь: такая старинная крепостная башня с зубцами, как бы сложенная из диких камней, а по бокам этой башни – две чернильницы вроде толстых пушек, задравших стволы. Монумент такой. На общей подставке, изображающей неприступную скалу.
Ну, чернилами из чернильниц давно уже никто не пишет, так Семен Михалыч в одной из них скрепки держал, а в другую всякую денежную мелочь сбрасывал. И перед зарплатой ее выгребал. А в башне, среди зубцов, торчали авторучки и карандаши.
Семен Михалыч этим монстром очень гордился. Приподнимет его за один край (с усилием) и сунет под него какую-нибудь важную бумагу. Так она и лежит, придавленная. Пока станет не важной. И не отправится в корзину для таких же не важных бумаг.
Вот и наша загадочная схема оказалась придавленной знаменитым письменным прессом.
Мы долго прикидывали, как ее похитить. Пока она в корзину не отправилась. (Кстати, если бы это произошло, то одной нераскрытой тайной осталось бы больше на нашей земле. Это мы, конечно, позже узнали. Когда эту тайну раскрыли.) Сначала мы решили зайти в кабинет, отвлечь директора дурацкими вопросами («Как пройти в библиотеку?», например) и незаметно вытащить листочек. Даже разработали, как это сделать: я приподниму прибор, Алешка вытянет схему. Но потом мы решили, что это не для нас. Это слишком просто. И слишком опасно. Если директор вдруг заметит, то он сразу решит, что схема – дело наших рук. И подозрение в краже денег свалится на нас. Нам это не надо.
Потом Лешка придумал:
– Дим, мы ее как рыбку из аквариума выловим. Удочкой. Клево? – И он тут же нырнул в стенной шкаф в прихожей, разыскал папины рыболовные снасти и выбрал самый большой крючок. И самую толстую леску.
– Ты еще грузило прихвати, – в шутку посоветовал я. – И червячка приготовь.
Алешка засмеялся:
– Мы, Дим, на хлеб ловить будем. – И вдруг стал серьезным. – Мы с тобой дураки. Ничего у нас с крючком не получится. Не подцепит он бумажку, как ни подсекай. Нужно в самом деле ловить на хлебушек.
Тут я тоже стал серьезным – не люблю дурацкие шутки.
Но Лешка не шутил. Он достал из кармана жвачку, засунул ее в рот и начал «обрабатывать».
Жевал, жевал… Я ждал, ничего не понимая. А он вынул жвачку и шлепнул ее на свою тетрадь. Она смачно прилипла. Навсегда.
– Понял, Дим?
Теперь понял.
Глава 4 Удочка со жвачкой
На следующий день весь первый урок я соображал. Совсем не то, что требовалось Бонифацию, нашему учителю литературы. (Поясняю: Бонифаций он потому, что весь курчавый, как известный лев из мультика, всегда в свитере до колен, который ему связала любимая мама, и потому, что любит на свете, кроме мамы, только нас и всемирную литературу.)
Лешкина идея со жвачкой мне понравилась. Но я сильно сомневался, что комок жвачки прилипнет к листочку – веса не хватит. К тому же этот листочек надежно придавлен чугунной тяжестью. Нужно другое решение. Я думал…
Бонифаций моей задумчивости не замечал. Он даже, наверное, был доволен моим сосредоточенным видом.
Когда я устал соображать, то стал прислушиваться к его словам. Бонифаций рассказывал об американской литературе позапрошлого века. Марк Твен, Эдгар По, О’Генри…
Что-то меня тут зацепило. Ведь я их всех читал когда-то. И в голове завертелось все вперемешку… Америка. Ковбои. Авантюристы. Жулики. Жвачка.
И почему-то на жвачке я застрял. Стало вспоминаться. Жевательную резинку придумали американцы. Чтобы занять челюсти и мозги. До этого, в старое время, они жевали специальный табак и плевались им в своих салунах. А потом заменили его жвачкой. И нашли ей еще одно применение. У бедных людей даже выработалась новая профессия, не помню, как она называлась.
Эта профессия – сбор монет в водостоках. Уронит какой-нибудь богатый мистер монетку, она покатится и провалится в водосток, прикрытый железной решеткой. И там много таких монеток накапливалось. Но как их доставать? Однако мысль человеческая в добывании денег не стоит на месте. Придумал кто-то один, а пользоваться стали многие.
В то время в Америке даже бедные люди ходили с тросточками – вспомните Чарли Чаплина. Вот такая тонкая тросточка с комочком жвачки на ее конце и стала орудием доставания денег. Тросточку просовывали между прутьями решетки, крепко прижимали комочек жвачки к монетке – она прилипала – и вытаскивали ее из водостока.
Тут Бонифаций что-то заметил в моем радостном взгляде. Он, оказывается, уже перешел к библейским сюжетам и ехидно спросил:
– Вот Дмитрий знает ответ на этот вопрос. Скажи нам, чем Давид поразил Голиафа?
– Тросточкой! – ответил я.
Смех в классе…
На переменке я сказал Алешке:
– Тащи швабру.
– Зачем? Артоша велела?
Я коротко объяснил свою идею. И добавил, что концом швабры мы сможем отодвинуть чернильный прибор и освободить от его тяжести записку.
Алешка, не говоря ни слова, помчался к нашей уборщице, тете Мане.
Я ждал его в кладовке.
Алешка ворвался так, будто вроде ведьмы прилетел на этой швабре. И только что с нее соскочил.
– Порядок? – спросил я.
– Еще какой! – похвалился Алешка. – Меня с этой шваброй Артоша засекла.
Только этого нам не хватало!
– Что ты сияешь?
– А я, Дим, у нее теперь любимый ученик. Вроде Валечки Баулина.
Оказывается, Артоша перехватила Алешку со шваброй, когда он пробивался через толпу отдыхающих после урока:
– Ты куда? Ты зачем?
Алешка сказал правду:
– Бумажку одну подобрать.
– Молодец! А вы все – лентяи. Вам бы все баловаться, а вот Оболенский чистоту наводит.
– Она, Дим, – сказал Алешка, – до сих пор меня хвалит. Никак не остановится.
Но швабра нам не помогла – коротковата оказалась.
Алешка призадумался, решил:
– Пошли в спортзал. Что-нибудь тяжеленькое найдем.
Мы захватили швабру и пошли в спортзал.
– Отлично! – обрадовался наш физкультурник, который заставлял нас бегать сто кругов по сто километров. – Метите от шведской стенки до третьего урока.
– Щаз-з! – сказал Алешка, когда он вышел. И спрятал швабру под мат.
Осмотрелся:
– Во! То, что нужно.
У шведской стенки стояла пудовая гиря. Алешка попытался ее поднять.
– Леска не выдержит, – сказал я. – И в дырку гиря не пролезет.
– А что делать? – Алешка немного растерялся.
Но ненадолго.
– Дим, ты пока учись за нас двоих, а я домой сбегаю. Там что-нибудь найду. Утюг какой-нибудь.
На третий урок он опоздал. Но «что-нибудь» нашел. Папину гантелю.
– Теперь получится, – сказал Алешка.
В общем, каждая переменка у нас весело проходила.
Но задачу мы выполнили. После четвертого урока. Забрались в кладовку, заглянули в кабинет. Директора не было, листочек со схемой заманчиво торчал из-под неподъемной скалы письменного прибора.
– Жуй! – приказал мне Алешка, сунув в руку жвачку. – Как следует жуй. Только не проглоти, у меня больше нет.
Я старательно, как верблюд, заработал челюстями.
Алешка тем временем обвязал гантелину за один конец, под головкой.
– Давай скорей! – поторопил он. – Переменка кончается.
Я налепил жвачку на гантелину, Алешка стал опускать «приманку» вниз.
– Сейчас мы этого монстра немного сдвинем, – сказал Алешка. – И все!
И он стал раскачивать висящую над столом гантелю. Все больше и больше. Чтобы она легонько стукнула по башне и сдвинула прибор.
Алешка сопел от волнения, и все сильнее становился размах двухкилограммовой гантели.
Бац!
Неплохо получилось. Немного больше того, на что мы рассчитывали.
Гантеля ахнула башню по ее верхушке. Прибор опрокинулся и грохнулся на пол. Школа содрогнулась.
– Непрочный оказался, – сказал Алешка. – А на вид – прямо чугунный.
Весь пол в кабинете был усеян разбежавшимися карандашами, скрепками, монетами и осколками письменного прибора. Которым очень гордился Семен Михалыч.
Алешка нацелил гантелю и опустил ее на записку. Чмок! Гантеля пошла вверх. На нижнем ее шаре болталась бумажка.
Мы втянули нашу «удочку» в кладовку и замерли: в кабинет вошел директор.
Увидев разбитый прибор, он остановился в изумлении, похлопал глазами, а потом сказал, нам показалось, с облегчением:
– Взорвался, гад. – Исчезновения записки он, конечно, не заметил.
Выбравшись из кладовки, мы пошли вниз, в вестибюль.
– Куда швабру дел? – преградила нам путь тетя Маня.
К нам тут же подошел и физкультурник:
– Подмели? Молодцы.
А проходящая мимо Артоша ничего не сказала, только трепетно погладила Алешку по голове.
Дома мы положили на стол бумажку со схемой и стали ее рассматривать. Чтобы узнать, чей это почерк.
С почерком мы сразу же пролетели. На схеме было только несколько сокращенных слов – по ним никакой почерк не установить.
А вот сама бумажка и схема на ней оказались очень странными.
Листочек был из школьной тетрадки, в двойную косую линеечку. Таких линеечек у нас давно уже нет. Что-то похожее я видел у нашей бабушки, когда она показывала нам свой юношеский дневник. Больше того, листочек был, как бы сказать… ветхий такой. Сложенный в несколько раз, протертый на сгибах. Рисунок на листке и краткие надписи были сделаны какими-то синими чернилами, что ли? Ни на что не похожими.
– Старинная вещь, – с уважением сказал Алешка.
– Интересно – вещь-то старинная, а школа на ней – современная. Наша, родная… Ничего не поймешь.
Голова к голове мы разглядывали рисунок. И пытались понять, что он изображает.
– «Шкы», – сказал Алешка, – это ясно. Это школа. «Вхы» – это вход в нее.
– «Уч», – подхватил я, – это учительская. – «Кд» – кабинет директора. А вот что такое «КЛ»?
Алешка махнул рукой:
– Элементарно, Ватсон. Это калидор.
Тут я спорить с Алешкой не стал – калидор так калидор. Может, такой же грамотей писал. Алешка это слово еще в первом классе подхватил от нашей уборщицы тети Мани и никак с ним не расстанется. Только, по-моему, «Кл» это не калидор, а класс. А может, клад?
Во всяком случае, нам стало ясно, почему Любаша так разволновалась, разглядев эту схему.
– Постой. – Алешка вдруг призадумался. – Кабинет директора у нас слева от учительской, а здесь справа.
– И сейф не там нарисован, – заметил я. – Видишь, «Ня» вдоль стены, а у директора он в углу стоит.
«Ня» – это директорский сейф. Об этом мы сразу догадались. Для сейфа эта железная коробка была маловата, и Семен Михалыч называл ее несгораемым ящиком – «Ня», короче.
Вдруг Алешка шлепнул ладонью по листку и громко сказал:
– Дим! Это вовсе не наша школа нарисована. Это совсем другое место. Там клад зарыт!
Я ничего ему не ответил. Я просто пошел на кухню и поставил чайник. Мне все эти глупости надоели. И деньги чужие мне не жалко. Баулин их не у станка заработал. И не на стройке. Пусть он сам эти деньги ищет.
Все это я сердито высказал Алешке, когда вернулся в комнату.
Он страшно удивился:
– Дим! Ты что? Ты думаешь, мне эти деньги жалко? Мне Светика жалко. Я этого жулика хочу найти, чтобы Светику помочь. А если мы с тобой еще и клад найдем, то мы его Светику отдадим. И он за квартиру заплатит.
– Какой еще клад? – Мне даже захотелось ему подзатыльник дать.
– Да вот же он! – Алешка показал на схему. – Русским языком написано.
– Что написано?!! – заорал я.
Алешка исподлобья взглянул на меня и тихо произнес:
– Дим, я же не виноват, что ты такой… – Он помолчал, выбирая выражение. – Такой недоверчивый.
Ясно, что он совсем не то хотел сказать. Что-то более обидное.
– Видишь, Дим, что написано: «Ч-д. уе». «Ч-д» – это чемодан сокращенно. «Уе» – каждый пацан знает: баксы или евры. Понял? Целый чемодан баксов или евров.
Я призадумался. Что-то в этом есть. Только вот слово «уе» мне не очень понравилось. Оно получилось почти на сгибе листка. Это место немного протерлось, и было такое впечатление, что после «уе» шли еще какие-то буквы.
Ну, ладно, пусть будет по-Лешкиному – чемодан условных единиц. Но тут еще полно загадок.
– А что такое «Мск. обл.»? – сказал я в раздумье.
– Минская область, – не задумываясь ответил Алешка.
– Почему – Минская? – удивился я.
– Потому что там наша бабушка живет! – Ни фига себе довод! – И она в обратном адресе всегда так и пишет: «Мск. обл.». И там стоит вот этот дом, – он показал на схему, – где спрятан чемодан с «уе».
Как просто! Поедем в Белоруссию, в Минскую область и обойдем там все дома. Я не думаю, что их там очень много. Сколько-нибудь миллионов всего.
Ладно, с этим ясно.
– А что такое тогда «Цк» с крестиком? – спросил я Алешку.
– Откуда я знаю? Я отгадал «Ч-д.» и «Уе»! А ты отгадывай «Цк».